слушал, изредка задавая вопросы. Штрум уже знал множество обстоятельств и подробностей её жизни — и о том, как она работала в швейкомбинате, и о том, как, выйдя замуж, уехала в Омск, и о старшей сестре, которая замужем за начальником цеха на одном из уральских заводов. Она рассказала ему о старшем брате, капитане, командире зенитного дивизиона, и о том, что она, Нина, и её сестра и брат сердиты на отца за то, что он женился после смерти матери.
Всё то, о чём простодушно и доверчиво рассказывала Нина, почему-то не было безразлично Штруму, он помнил имена Нининых подруг и родственников, спрашивал.
— Простите, я забыл, как зовут мужа Клавы? Но особенно волновали его рассказы о Нининой семейной жизни, муж её был плохим человеком. Штрум заподозрил в нём множество пороков, считал его грубым, пьяницей, себялюбцем, невеждой и карьеристом.
Иногда Нина заходила к Штруму и помогала ему готовить ужиню. Его трогало и волновало, когда она спрашивала:
— Может быть, вы любите перец, я принесу, у меня есть. А однажды она сказала ему:
— Вы знаете, как хорошо, что мы с вами познакомились. И так жалко, что скоро уезжаю.
— Я к вам в гости непременно приеду, — сказал: он.
— Ну, это только говорится так.
— Нет, нет, совершенно серьёзно. Остановлюсь в гостинице.
— Куда там. Даже открытки мне не напишете.
Как-то он вернулся домой очень поздно, задержался на совещании, и, проходя мимо Нининой двери, с печалью подумал «Сегодня её не увижу, а мне уж скоро уезжать». На следующий день Штрум с утра поехал к Пименову, и тот весело оказал:
— Вот уже все формальности закончены. Вчера провели ваш план через грозную инстанцию товарища Зверева. Можете давать телеграмму домашним, предупредите о скором приезде.
В этот день Штрум условился встретиться с Постоевым, но позвонил ему по телефону и сказал, что приехать не сможет — возникло непредвиденное дело, и тотчас же поехал домой.
На лестничной площадке он увидел Нину, и сердце его забилось быстро и горячо, даже дышать стало трудно.
«Что это, почему это?» — опросил он себя, но, конечно, не было нужды отвечать на этот вопрос.
Он увидел, что и она обрадовалась ему, вскрикнула:
— Боже, как хорошо, что вы пришли сегодня раньше обычного, а я уж вам записку написала, — и она протянула ему сложенную треугольником записку.
Он развернул записку, прочёл её и спрятал в карман.
— Неужели вы сейчас в Калинин уезжаете? — спросил: Штрум. — А я думал, мы пойдём гулять. Нина сказала:
— Мне самой в Калинин не хочется, но надо. — Она по смотрела на огорчённое лицо Штрума и добавила: — Я во вторник утром непременно вернусь и до конца недели пробуду в Москве.
— Я поеду провожать вас на вокзал, — сказал: он.
— Ой нет, это неудобно Ведь со мной поедет одна наша омская сотрудница.
— Тогда зайдемте ко мне на минутку, выпьем вина за ваше скорое возвращение.
Войдя в коричор, она сказала:
— Да, совершенно забыла! Вчера приходил какой-то военный и спрашивал вас, обещал сегодня зайти. Они выпили вина.
— У вас не кружится голова? — спросила Нина
— Кружится, не от вина, — ответил он и взял её за руку. В это время позвонили.
— Это, верно, тот военный, — сказала: Нина.
— Я с ним поговорю в передней, — решительно объявил Штрум.
Через несколько минут он ввёл в столовую высокого военного.
— Прошу вас, знакомьтесь, — проговорил Штрум и, как бы извиняясь перед Ниной, объяснил: — Это полковник Новиков, он на днях прилетел из Сталинграда, привёз привет от родных.
Новиков поклонился с той незрячей, безразличной вежливостью, которую выработать война у человека, в любое время — ночью и на рассвете — в силу обстоятельств вынужденного врываться в частную жизнь других людей. Его равнодушные глаза говоричи, что ему нет дела до частной жизни Штрума, что его не интересует, кем профессору приходится эта красивая молодая женщина...
Но под незрячим и равнодушным выражением он скрывал лукавую мысль:
«Э, вот вы какие, мужи науки! Оказывается, и здесь водятся походные полевые жёны».
— Я привез вам свёрточек, — сказал: он, раскрывая сумку, — письма не дали, просили на словах передать сердечные приветы! Александра Владимировна, Мария Николаевна, Степан Фёдорович, Вера Степановна.
Он не назвал почему-то Евгении Николаевны.
Новиков, перечисляя имена, стал похож не на полковника, а на солдата, передававшего из землянки поклоны родным.
Виктор Павлович рассеянно положил пакет в раскрытый портфель, лежавший на столе.
— Спасибо, спасибо, как они все там поживают? — и, испугавшись, что Новиков станет пространно и долго рассказывать, продолжал задавать вопросы: Вы надолго сюда? Совсем в Москву или в командировку?
В этот момент Нина сказала:
— Ах, боже мой, я забыла, ко мне попутчица должна прийти, ведь мне к поезду пора.
Штрум пошёл проводить Нину, и Новиков слышат, что профессор следом за ней вышел на площадку
Штрум вернулся и, не зная, с чего начать разговор, опросил:
— Вы не упомянули о Жене, разве Евгения Николаевна не в Сталинграде?
Полковник явно смутился и ответил с внезапным «командирским» раскатом:
— Евгения Николаевна просила вам кланяться, я запамятовал, не передал.
Именно в этот миг произошло между ними то, что происходит между двумя концами электрического провода, когда колючие, ершистые сердитые проволоки, наконец, соединившись, пропускают через себя ток, — зажигается лампочка, и всё, что в сумраке казалось угрюмым, чужим и враждебным, вдруг становится приветливым и милым.
Они быстро переглянулись и улыбнулись друг Другу.
— Вы оставайтесь, переночуйте, — сказал: Штрум Новиков поблагодарил! он уже оставил в НК0 другой адрес на тот случай, если его вызовут, поэтому ночевать у Штрума он не сможет.
— Каково положение под Сталинградом? — спросил: Штрум, Новиков ответил не сразу.
— Плохо, — негромко сказал он.
— Вы полагаете, остановим?
— Должны остановить! Значит, остановим.
— Почему должны?
— Если ре остановим — погибнем.
— Это увесистый довод у в Москве, должен вам сказать, спокойно и уверенно настроены, даже говорят о реэвакуации. Некоторые считают, что положение выправляется.
— Нет, это неверно.
— Что неверно?
— Положение не выправилось — немцы идут вперёд.
— А наши резервы, велики они, где они? Новиков ответил:
— Об этом не положено знать не только вам, но и мне, об этом знает Ставка.
— Да а, — протяжно сказал Штрум и стал закуривать. Потом он спросил, застал ли Новиков Толю во время Толиного двухдневного пребывания в Сталинграде, спросил: о Софье Осиповне, осведомился, как настроена Александра Владимировна.
И в этом разговоре — не столько в коротких ответам, сколько в улыбке или в серьёзном выражении глаз Новикова — Штрум почувствовал, что Новиков понимает людей, которых Виктор Павлович знал долгие годы и отношения которых изучил во многих подробностях.
Новиков, посмеиваясь, рассказывал, что Мария Николаевна воспитывает всех детей области, и Веру, и Степана Фёдоровича заодно, что Александра Владимировна за всех волнуется, но больше всего, видимо, за Серёжу и работает за двух молодых...А о Софье Осиповне он сказал:
— Она стихи читала мне, но характер, по правде говоря, такой, что и с нашим комендантом штаба справится.
Он не сказал: ничего о Жене, и Штрум не стал о ней спрашивать — и в этом их молчании словно установился неписанный договор.
Постепенно беседа снова пошла о войне, в ту пору война была морем, в которое вливались все реки и из которого рождались все реки.
Новиков заговорил об инициативных фронтовых и штабных командирах и внезапно стал ругать какого-то перестраховщика и бюрократа. По тому, как он менял интонацию голоса, передавая чьи-то слова об «оси движения» и «темпе движения», и по его жестам Штруму показалось, что Новиков имеет в виду Ивана Дмитриевича Сухова.
Чувство доброжелательства к Новикову, приход которого полчаса назад вызывал в нём неприязнь, растрогало Штрума.
Его по-новому заняла не новая для него мысль, что внешне резкие различия советских людей, наружность, профессия, сфера интересов, часто поверхностны и мешают определить единство. В самом деле, что, казалось бы, общего между ним, Штрумом, исследователем математических теорий физики, и фронтовым полковником, говорившим «Мне, как кадровому военному».
А оказалось, их любовь, их боль, многие их мысли — всё было общим, братским.
— Всё необычайно просто, — сказал: он, охваченный тем стремительным и кажущимся счастливым озарением, которое обычно содержит в себе больше заблуждения, чем истины. И он стал рассказывать Новикову о совещании у Постоева, излагать свой взгляд на дальнейший ход военных событий.
Когда Новиков собрался уходить, Штрум сказал: ему:
