— Во-первых, я не требую, а только хочу. Во-вторых, не услуги, а сотрудничества. Притом добровольного. Иначе, простите, наш разговор беспредметен. Я мог бы заставить вас… виноват, об этом больше ни слова. Я вижу, эта тема вам неприятна. Согласны ли вы со мною сотрудничать?
— Конечно, нет! — сказал я жестко. — По крайней мере, до тех пор, пока не узнаю, в чем это сотрудничество будет выражаться.
— Ну, это само собой! — добродушно проговорил Фарафонов. — Но прежде скажите мне откровенно: как вы считаете, возможно ли этот мой дар использовать в каких-либо высоких генеральных целях? Или же Фарафонов — пустая игрушка природы?
Вопрос Юрия Андреевича застал меня врасплох. Но, поразмыслив, я вынужден был согласиться, что дар этот небесполезен. При этом в заднем углу моего сознания метнулась смутная мыслишка о Конраде Д.Коркине, но я заставил себя о ней позабыть.
— Отлично! — с удовлетворением сказал Фарафонов. — Ну а теперь ответьте на такой вопрос, — при этом он понизил голос и навалился грудью на стол. — Вы сами не могли бы эти цели определить? А, Володя?
Пожав плечами, я ответил в том смысле, что так вот, сразу, без подготовки, — нет, не рискнул бы.
— Да кой вам черт сказал, что без подготовки? — рассердился Фарафонов. Готовьтесь, размышляйте, определяйте — и будем работать рука, так сказать, об руку. Любое ваше указание Фарафонов примет беспрекословно. Могу дать письменные гарантии.
Я взволновался: согласитесь, было от чего взволноваться. Такого предложения я от Юрия Андреевича не ожидал. Чего ожидал? Да чего угодно, вплоть до проекта ограбления банка или похищения авиалайнера.
— А сами-то вы что же? — спросил я осторожно и тоже понижая голос.
— Я пас, — устало усмехнувшись, сказал Фарафонов. — Фантазии не хватает. Вот кошек мучить — на это я гожусь. Официанток дрессировать — тоже. И знаете, тоска иногда забирает: такой, понимаете ли, уникальный дар, а тратится на мелочи. Нелепость, трагическая нелепость!
Впервые за время нашего разговора в голосе Юрия Андреевича прозвучало неподдельное чувство, и это меня тронуло. Я посмотрел на Фарафонова внимательнее. Передо мной сидел усталый человек, изрядно потрепанный жизнью и почти наверняка одинокий. Мешки под глазами, седина в волосах, корявые пальцы с нечищеными ногтями. Маленькие глазки его терпеливо моргали и даже как будто слезились.
— Ведь если разобраться, — после паузы продолжал он, — практически Фарафонов всесилен. Он может кого угодно толкнуть на какой угодно поступок. Нет в мире человека, который в присутствии Фарафонова сумел бы сбалансировать свой электрический потенциал. Наполеон и Бисмарк, царь Дарий и Рамзес Второй ходили бы передо мной на задних лапках. Но я не рвусь в большую историю. Более того: ее ход меня в общем устраивает. Есть сотни тысяч обыкновенных людей, которые по тем или иным причинам тормозят естественный прогресс. Найти их, подтолкнуть в критическую минуту — и механизм большой истории станет работать без перебоев. Но как найти? Кого подтолкнуть? А может быть, удержать? Тут Фарафонов прискорбно некомпетентен.
— Конечно, ответственность на вас огромная, — сказал я уже значительно более миролюбиво. — И то, что вы не хотите всецело на себя полагаться, свидетельствует в вашу пользу. Но самым простым и естественным шагом было бы, не доверяясь частному лицу, обратиться в соответствующие организации.
Юрий Андреевич нахмурился.
— Какие же, по-вашему, организации, — спросил он угрюмо, — должны заинтересоваться Фарафоновым? Министерство юстиции? Или, может быть, Министерство культуры?
— А почему бы и нет? — сказал я, воодушевляясь. — На первых порах поставить перед собой частную задачу… к примеру, предотвращение правонарушений. Чувство перспективы придет после первых же успехов.
— Ко мне — возможно, к организации — сомневаюсь, — возразил Фарафонов. — Я далеко не уверен, что природа нацелила Фарафонова на предотвращение правонарушений, как вы изволили выразиться. Кроме того, чисто технически это довольно сложно. Чтением мыслей Фарафонов не занимается, и оказаться на месте преступления за минуту до начала он может только случайно. Преступление, как правило, непредсказуемо, Володя, вы об этом забыли. А большинство решающих поступков предсказуемо и совершается как раз в рамках правовых норм. Либо не совершается. И тут никакие организации не помогут.
— Пожалуй, вы правы, — пробормотал я и сильно сконфузился, потому что в голове моей опять тревожно шевельнулась мысль о Конраде Д., который, черт бы его подрал, действовал в строгом соответствии с нормами. А между тем достаточно было бы одного его росчерка, чтобы… Конечно, Конрад Д.Коркин — не кошка, под стол его так просто не загонишь, но все-таки…
— Вот видите, — сказал Фарафонов, пытливо глядя мне в глаза. — На памяти у каждого есть десятки юридически безупречных поступков, которые не грех было бы предотвратить. Один поступок цепляется за другой, другой — за третий, так потихонечку можно распутать целый клубок поступков, и шестеренка прогресса закрутится без помех.
Воистину Юрий Андреевич целил в больное место моей совести. Пытаясь как-то предупредить развитие его логики, я сделал неуклюжий выпад.
— На памяти у каждого, вы говорите? — спросил я с излишней агрессивностью. — Так почему бы вам не начать со своего опыта, не прибегая к услугам посторонних? Не все ли равно, с какого конца начинать?
Юрий Андреевич покачал головой.
— Какие поступки могут быть на памяти у шофера третьего класса? Ну, трешник механику, трешник сторожу, рубль общественному инспектору ГАИ. Разве можно это сравнить с тем, что порой происходит в вашем научном мире? в кибернетике, например? или в генетике? Ведь все это цепочка действий, которые можно было бы предотвратить. Напрасно вы недооцениваете Фарафонова. А разве то, что случилось с вами, не вызовет перебоя в общем ходе истории?
Я был уверен, что вызовет, но предпочел сменить тему нашего разговора.
— Простите, Юра, — сказал я поспешно, — для полноты картины вы мне должны объяснить, как получилось, что вы с дипломом юриста оказались шофером третьего класса. Поймите меня правильно: это очень сбивает с толку.
— Для полноты картины? — задумчиво переспросил Фарафонов. — Ну что ж, вполне резонное требование. Но будет лучше, если я расскажу вам по порядку о том пути, который Фарафонов прошел. Скажите, как у вас со временем? Располагаете?
Я посмотрел на часы и ответил утвердительно. Конрад Дмитриевич дал мне возможность одуматься, и, следовательно, до трех часов я был свободен.
— Давайте создадим рабочую обстановку, — сказал Фарафонов.
Он поднял руку, щелкнул пальцами, и официантка, заметавшись за стойкой, достала из-под прилавка бутылку и, захватив по пути два фужера, устремилась к нам. Когда бутылка оказалась на нашем столике, я рот открыл от изумления: это была «Хванчкара».
— Вы даже так умеете? — спросил я вполголоса.
— В каком, собственно, смысле? — осведомился Фарафонов, разливая вино.
— В смысле — не глядя.
Юрий Андреевич пожал плечами.
— Не понимаю, — сказал он пренебрежительно, — отчего все уверены, что дело во взгляде. Взгляд ни при чем. Центр регулирования находится где-то в области поясницы. Достаточно напрячь определенную мышцу — примерно между почками, — и электрический потенциал спинного мозга начинает стремительно падать. Либо расти. Здесь главное — чувство меры, иначе опыт может кончиться параличом.
Я шевельнул лопатками — никакие мышцы не напрягались.
— Ну-ну, — благодушно сказал Фарафонов, — не суетитесь. Вы — средний горожанин, у вас эта мышца почти полностью атрофировалась.
— Это почему же? — спросил я с обидой.
— Да потому, что ваш баланс всегда на нулях. В условиях городской скученности это мера самозащиты. Не тронь меня — и я тебя не трону.
— Так что же, деревенский житель — он в этом смысле имеет больше шансов на успех?
— Абсолютно неверный вывод. Направленный импульс возможен только в насыщенной среде. Когда же деревенский житель попадает в город — он вынужден приспособиться к требованиям среды и замыкает свой потенциал на нулях. В противном случае ему не выжить. Рубаха-парень в городских условиях невозможен: он вырождается в заурядного хулигана.
— А как же вам удалось уцелеть?
— Ну, Фарафонов — это особый случай. Явление природы, так сказать. Выходец с Арбата. Однако не пора ли нам перейти к делу?
Мы подняли фужеры и, благосклонно кивнув друг другу, отхлебнули вина. Точнее, это Юрий Андреевич кивнул мне благосклонно, мой же кивок получился намного почтительнее, чем мне хотелось бы. Но об этом лучше не вспоминать.
— Впервые Фарафонов осознал свою власть над людьми, — заговорил Юрий Андреевич, облизнув губы, — двенадцать лет назад, когда он был студентом третьего курса. Я извиняюсь, что говорю о себе в третьем лице, так мне удобнее. Как личность я вынужден отстраняться от явления природы, которое во мне заключено. Итак, двенадцать лет назад Фарафонов был заурядным студентом юридического факультета и вовсе не тяготился своей заурядностью. Он был развязен, общителен, слегка нахален и мелкие удачи в личной жизни приписывал исключительно этим качествам. Он бессознательно эксплуатировал сферу услуг: бесплатно ездил на транспорте, не признавал очередей, пользовался исключительным вниманием продавщиц и официанток, проблема мелкого дефицита в торговле для него вовсе не существовала. Он твердо знал за собой одно: достаточно ему чистосердечно взглянуть на контролера или на продавца — и те, смущенно улыбаясь, становятся любезны. Но отчего это так, Фарафонов не считал нужным задумываться. Он был довольно стеснен в средствах, и это обстоятельство служило своеобразным барьером, удерживавшим его от крупных авантюр: так, Фарафонов инстинктивно сторонился ювелирных магазинов, сберегательных касс и прочих мест, где оборачиваются большие суммы, хотя ничто не мешало ему, например, отобедать в «Узбекистане» и уйти, не заплатив ни копейки. От этой милой привычки он, кстати, не сумел избавиться и до сих пор. Короче, Фарафонов жил припеваючи: он был завсегдатаем Дома журналистов, Дома ученых и прочих мест ограниченного доступа, он был завзятым театралом, и билетеры Большого театра настолько привыкли к его посещениям, что перестали удивляться, когда он проходил мимо них с таким видом, будто он по меньшей мере племянник самого Шаляпина. Одно лишь обстоятельство огорчало Фарафонова: девушки не любили его. Он не был волокитой, о нет, он принимал как должное тот факт, что на любое его предложение любая девушка отвечала поспешным согласием, и пользовался своим, как он думал тогда, обаянием только в случае крайней нужды. Но всякий раз Фарафонова обескураживало то, что девушка, вчера охотно пошедшая ему навстречу, сегодня упорно его избегает, смотрит издали с неприязнью и рассказывает о нем гадости своим близким подругам. Особенно тягостны были интимные разговоры по телефону. Фарафонов никак не мог понять, отчего, говоря со своими девчушками по телефону, он становится таким нудным, назойливым, отчего он при этом встречает суровый отпор. Удивительно, как близок он бывал иногда к решающему выводу… но время выводов для него еще не наступило.
