Не остаться одному

сторонам,
Как будто бы в первый раз,
И вышел за дверь, где свистела пурга,
С неба на землю мчась.

И все за ним поспешили вслед…
Чей голос их всех позвал?..
И только победную песню пел
Над Волховом яростный шквал…

– Ну и ну, – сказал я. – Это что за народное творчество?! Все же было начисто не так, Тань, ты же сама знаешь! Прекрасная погода, и рассказывал я, кажется, не таким… готическим слогом, и ушли мы, конечно, не в ту же ночь… Игорек что, спятил, что сочинил такое?.. И вообще, – я спохватился, – почему по-немецки-то?!

– Ты ничего не понял, – ласково ответила Танюшка. – Басс не сочинял этой песни. Я их слышала в Германии – помнишь, когда мы недавно гостили на Рейне у Андерса?

– Да-а? – Я потер висок. – Эй, погоди, Тань, а что значит – «слышала»?! Это еще не все?!

Вместо ответа Танюшка вновь запела, и я обалдело замер:

– Туман стелился под луной,
Клубясь, перетекал.
Один в лесу, во тьме ночной,
Князь Олег спал.

Его друг Север встал над ним
В каких-то двух шагах:
«Олег, Олег! Скорей проснись
И встреть клинком врага!»

Вскочил Олег и испытал
Лишь радость, не испуг:
Его в ночи остерегал
Давно погибший друг!

Сказал Олег: «Ого! Ты здесь?!
Но черт! Как все понять?!
Мой друг, я видел твою смерть,
Но ты со мной опять!

Как вышло, что из пустоты
Вернулся ты в наш мир?!
Постой, Олег! Дрожат листы,
Грядет кровавый пир!

Сюда несутся дикари —
По голову твою!
И каждый клялся до зари
Предать тебя копью!

Убьм! – ревет врагов толпа,
И в бегстве смысла нет!
От их шагов гудит тропа,
Где ты оставил след!»

Едва Олег успел вскочить,
Стряхнув последний сон, —
А в масках жутких палачи
Бегут со всех сторон!

Клич «Рось!» раздался, будто гром!
«Нет, твари – я не ваш!»
И под луною серебром
Сверкнул в руке палаш!

И с каждой вспышкой серебра
Багровый пламень гас
В зрачках не ведавших добра
Дикарских злобных глаз!

А рядом с ним другой боец
Разил в полночной мгле,
И с каждым выпадом мертвец
Пластался на земле!

Урса добычи не видать —
Поют, звенят клинки…
…И прочь отхлынула орда
И сгинула в ночи.

И вновь утих шумливый лес,
И ночь молчит опять,
И к другу бросился Олег,
Спеша его обнять,

Спеша прижать его к груди:
«Откуда же ты здесь?!.»
Но что ж? Он снова был один
Под куполом небес.

– Вот и все, – обреченно сказал я. – Угодил в историю. Попал в легенду. Уже и мои собственные поступки мне не принадлежат…

– Не расстраивайся, – лукаво заметила Танюшка. – Я же не протестовала, когда из меня в песне сделали деву-воительницу-мстящую-за-погибшего-парня? И, между прочим, ты мне в этих песнях нравишься. Такой мужественный… загадочный, решительный, неприступный… А еще прими к сведению, что песни есть и про Джека, и про Сережку Земцова. И еще, наверное, есть – просто я не слышала. А песни Игоря поют в разных местах, даже не зная, кто их автор.

Я фыркнул, потом рассмеялся. Танюшка удивленно посмотрела на меня, толкнула локтем:

– Ты чего?

– Да вспомнил кое-что… Это ведь правда, Тань?

– Ты об истории с Йонасом? – буркнула моя амазонка, тут же догадавшись. – Правда. А остальное – чушь. Он просто пристал ко мне и правда был пьяный. Я знать не знала, что он такая сволочь и что его вся округа ненавидит! И я его честно предупредила, что следом идут наши. А он руки распускать… Мы даже не фехтовали. Я его отпихнула, а он себе башку о пенек раскроил. А из меня в Полесье героиню сделали. Национальную… Олег, – безо всякого перехода продолжала она, – знаешь, что поразительно? Ты читаешь стихи. Ты такой вежливый. Ты умеешь интересно рассказывать. Ты веселый. Ты горой стоишь за друзей. Ты умный. Ты умелый воин. Ты меня любишь и можешь быть таким нежным… А еще ты пытаешь пленных. И это, кстати, никого не удивляет, Олег.

– Больше того, – спокойно сказал я, – мне нравится пытать пленных. Но все, что я делал с урса, померкнет в сравнении с тем, что я сделаю с обитателями Города Света. За всех, кого они убили своими и чужими руками. Таня, ты понимаешь – вот пока мы сидим здесь и дышим воздухом, там по-прежнему мучаются мальчишки и девчонки. И большинству из них не хватит везения… или мужества, чтобы вырваться из ада. Когда я думаю об этом – у меня мозги вскипают, Тань. Я готов идти туда прямо сейчас. Но я не пойду. Отложу на год. На два, может – больше. И когда у меня окончательно поедет крыша – тогда пойду мстить… – Я положил ладонь на щеку своей девчонки. – А знаешь почему? Потому что никто из ушедших со мной обратно не вернется. Я и не надеюсь на это. Просто мне не хочется ждать, пока смерть найдет меня. Я найду ее сам и схвачусь с нею, а потом – умру с клинками в руках. Это и будет финал, Танюш.

– Я пойду с тобой, – сказала она.

– Конечно, – согласился я. – Мы умрем вместе. Когда сами этого заходим. Посмотрим мир – и уйдем из него. Так, чтобы остаться в новых песнях. Но до этого у нас будет еще несколько лет.

– Наших лет, – Танюшка коснулась пальцами моих губ. – Олег, у меня есть предложение. Нас все равно пока не хватятся…

* * *

Есть такое иностранное слово – «эротика». Объяснять его – дело совершенно безнадежное. Но, по-моему, это когда ты, задыхаясь от странного пьянящего чувства, бежишь по лесу, а впереди между деревьев мелькает загорелое тело обнаженной девчонки, которая мчится, не желая от тебя убежать совсем, а ты догоняешь ее, зная, что завтра этого всего может не быть.

Я догнал Танюшку в сырой низинке, около двух ясеней, а точнее – между ними. Схватил за плечи; ко мне повернулось разгоряченное, почти злое лицо, с пробившимся сквозь загар темным румянцем. Она молча и резко царапнула меня по руке – я вскрикнул, перехватил ее запястья, рывком вывернул в стороны и прижал девчонку спиной к одному из деревьев. Танюшка пригнула голову, нешуточно укусила меня в левое плечо, начала отталкивать коленом.

– Ах, так… – процедил я – тоже без шуток, налегая на нее. Танюшка была сильной, рослой и ловкой, но все-таки не сильнее меня, и я, ломая сопротивление девчонки, силой раздвинул ее ноги, тоже действуя коленом. – Догнал? – спросил я, лбом упираясь в лоб Танюшки и отводя бедра. – Догнал, а?..

Я понял, что Танюшка плачет, только когда закончил. И жутко испугался, потому что до меня дошло – я фактически ее изнасиловал.

– Тань!.. – Я отпустил ее, отступая, но она вдруг обвила меня руками за шею и тихо сказала, задыхаясь от слез:

– Мне… мне так захотелось домой… так захотелось, Олег…

Я ничего не успел ответить. Перед глазами вдруг встало лицо мамы, и сердце разорвалось, останавливаясь… Стиснув зубы, я помотал головой, пережидая боль, – не сразу вернулись ощущения: ветерок на мокрой от пота спине; горячие руки Таньки на плечах; сырая земля под босыми ногами.

– Мы живые, – прошептал я. – Это нечестно, мы живые…

– Олег, – вывел меня из отстраненного состояния голос Таньки. – Мне здесь не нравится. Смотри, что там?

Я повернулся вбок. В ложбине, в которую переходила наша низинка, медленно клубился синеватый туман.

– Туман, – сказал я. – Просто туман, – и отметил, что не поют птицы. Туман вращался неспешно и размеренно, против часовой стрелки, и этот водоворот подползал ближе и ближе.

– Олег, здесь что-то не то, – повторила Татьяна, скользя рукой по древесной коре. – Ты слышишь? Музыка…

Я хотел ответить, что ей кажется, но… но в этот момент и сам услышал музыку. Странная, какая- то капельно-звонкая, она звучала на самом краешке слуха, невольно заставляя напрягаться, чтобы понять, что и на чем играют. Музыка была знакомой, и инструмент – знакомым, и я знал, что играет мой хороший знакомый…