конечно, от отчаянья и из страха. Всадник уехал обратно — он был без головного убора, «хохол» прыгал над плечом.
Пааво достал финку и показал ее Эдьке, который обнажил свою полевку. Сейчас они лежали вровень с костром, по разные его стороны…
…До иррузайца оставалось около метра. Борька ощущал его чужой запах и слышал тихое дыхание. Он чуть приподнялся и, кивнув смотревшему на него Женьке, метнулся вперед, обрушился на часового, вбил длинное, чуть изогнутое лезвие засапожника ему в затылок до самой рукояти, одно временно всем своим весом вмяв лицо часового в землю. Переждал длинную судорогу, вырвал нож и прислушался.
Тихо было. Женька в кустах на против, дыша открытым ртом, показывал нож, черный с алым в свете Адаманта, потом указал им на костер. Мальчишки поползли обратно и заняли позиции напротив своих друзей — так, что костер оказался как бы внутри квадрата, углами которого были затихшие ребята.
Вабиска уселись у огня, на котором булькал большой котелок. Оружие их лежало рядом, головные уборы были сняты, ремни снаряжения распушены.
Пааво щелкнул пальцами — резкий и четкий щелчок перекрыл треск огня, и мальчишки прыгнули вперед с четырех сторон…
…Эдька за ноги вытащил из огня упавшего туда солдата. Пааво и Борька, растянув за углы трофейный плащ, закрыли им огонь и начали подавать сигналы. Женька спихивал с тропы убитых — из ребят не пострадал никто, а из шестерых вабиска ни один не успел крикнуть.
— Пока все нормально, — Борька отшвырнул плащ и посмотрел в сторону других костров — не ждут и не копошатся… А варили они что-то вкусненькое, — он опрокинул котелок. Из темноты почти бесшумной побежкой появлялись остальные, проскакивали мимо. Последним, держа наготове ИПП, пробежал Игорь.
Бежали непрерывно почти четыре часа. Конечно, никто больше не думал о лодках или о городе — стремились только уйти подальше и запутать следы в бесконечных ручейках и речушках, на каменных осыпях. Не останавливались — даже чтобы напиться — пили на бегу, снова и снова, и на смену жажде пришли усталость и голод.
— Оторвались, — Женька остановился не сразу, а постепенно — очевидно, ноги завелись так, что не подчинялись приказам мозга.
— Похоже, — затормозив рядом с ним, прислушался Игорь. И недоверчиво спросил сам себя: — Неужели вырвались?!
14.
Весь день они перележали недалеко от дороги, по которой шли войска, в густом кустарнике. Спали, просыпались, снова спали, пока не отлежались. Дорога на какое-то время опустела, в вечернем свете все еще висела над нею сухая пыль.
— Они серьезно взялись за подготовку к походу, — «Рубака» кусал травинку. — Сколько же тут войск, черт бы их побрал!
Ему никто не ответил. Игорь смотрел на эту дорогу, на висящую над нею в воздухе желтую пыль — и почему-то вспоминал, как в прошлом… нет, в позапрошлом (что это он?) году, летом… мысли как-то сбились, он никак не мог сообразить, о чем, собственно, думает. Потом почему-то услышалось, как ревет и трещит огонь, всплыли какие-то перекошенные лица под ногами, и РПП, из которого он стрелял через плечо, держась за веревку одной рукой, вдруг подскочил, попав ему по губам торцом… а мокрое от пота лицо Витьки Сердюкова приближалось так медленно… И вдруг это оказался не Витька, а Денис Карташов — сидя на поваленном дереве, он постукивал стволом РАПа по колену и, чему-то улыбаясь, пел по-английски дикую, заунывную старинную песню:
