занимавшие шэни, были настолько обращены в их внутренний мир, что большинству рас они казались и вовсе беспроблемным – или совершено окостеневшим – сообществом оторванных от насущных реалий мира странноватых особей. Но шэни претила агрессивность Четырех Рас и их готовность брать силой то, что им не принадлежит. Кроме того, сторки нередко не гнушались захватом шэни в рабство, да и остальные высоко ценили таланты шэни в области различных теоретических наук и ставили их себе на службу незамысловатым путем: опять же силой.
Появление на «галактической арене» землян шэни сперва напугало. Новые обитатели космоса были агрессивны, нетерпеливы, упрямы – короче, обладали всеми теми качествами, которые были неприемлемы для мировоззрения шэни. Тем больше было их удивление, когда выяснилось, что земляне как-то сочетают со всем этим уважение к любой расе, не задевающей их интересов. Первые контакты, состоявшиеся во втором году Экспансии (по земному летоисчислению), удивили флегматичных шэни донельзя, как никто не удивлял их уже давно. Удивление переросло в благодарность, когда земляне вдруг решительно стали вступаться за шэни в конфликтах с соседями. Благодарность, зревшая достаточно долго, что типично для шэни, наконец переродилась в твердое стремление помочь землянам в надвигающейся войне и самим обрести долгожданный покой (не «свободу», этим словом шэни, будучи всегда и везде свободными внутренне, не оперировали) в полной независимости от угнетателей. Наверное, если брать старые земные аналогии, примерно то же ощущал привыкший к побоям старших ребят талантливый, развитой, но слабый мальчик, за которого вдруг решительно вступился подошедший незнакомый парень – может, и не слишком умный, но справедливый, сильный и добрый.
Благодарность не только на словах. Благодарность, толкающая – вопреки всему накопленному прежнему опыту, призывающему к осторожности, вопреки просто-напросто рассудку! – слабого малыша в драку плечом к плечу с тем, кто заступился…
…К сожалению, попытка не удалась. Новорожденный флот шэни был разгромлен, земляне оттеснены от зоны союзников – и на Брэссудзу высадились полчища карателей, разозленных и удивленных поведением «водорослей», как кое-кто называл шэни. Активно воевать на поверхности родной планеты шэни не осмеливались, так как это окончательно разрушило бы привычный мир…
Ааанло Мит Хаанто Семнадцатая была одной из тех немногих – относительно немногих, впрочем – шэни, которые оказали врагам активное сопротивление. Ей не повезло. Отряд, в котором женщина сражалась (и в составе которого было с десяток землян и существ других рас), был разбит, сама она – пленена. Все это Борька выслушал без особого внимания, если честно – его интересовали сейчас совсем другие вещи.
– А Витька где? – спросил он, едва шэни замолчала.
– Не знаю, – покачал головой Олег. – Когда ахнуло, я ему крикнул: «Беги!» Он побежал. А ты упал, я и задержался… Будем надеяться, что он спасся.
– Из-за меня ты в плену остался, – убито ответил Борис.
Олег покривился:
– А, зола. Плюнь.
– Нет, все равно… Ты стоял и смеялся, когда вокруг ракеты рвались, а я… я…
– Я… не от храбрости, – с усилием сказал Олег и спрятал глаза. – Я, наверное, наоборот. От страха. Я думал – может, наши меня сейчас убьют, и тогда я не в плен…
– Да уж, – пробормотал Борька, отворачиваясь. – Повезло нам. Как утопленникам. Ладно, не жалко – лишь бы Витька спасся…
…Витька не убежал далеко. Тот самый взрыв, который контузил Борьку, отшвырнул его в овражек, почти доверху засыпанный какими-то вспоротыми упаковками, и сильно оглушил. Сверху навалило разного мусора и сора…
Когда мальчишка, придя в себя, выбрался из оврага, то первое, что он понял, было: Чужие ушли. Все, кто остался жив.
Вторым было то, что Борьку и Олега они забрали с собой.
Витька пришел в неописуемый ужас от своего нечаянного предательства. Он вскинул голову к небу и закрыл лицо руками, скуля:
– Ребята… я не хотел… ребята… я случайно… ребята… вернитесь же…
Он – тут, Чужие ушли. А друзья – там, во вражеском корабле, в плену!!! И как теперь жить дальше?!
Почувствовав чье-то присутствие, он быстро опустил руки. И увидел, что к нему приближаются не меньше сотни – настоящая толпа! – Чужих. В основном это были джанеты, но не только. Они быстро и целеустремленно двигались к мальчишке.
Витька почти обрадовался тому, что сейчас неизбежно должно было случиться. Все справедливо. Он бросил друзей и теперь погибнет в бою после победы, как после победы попали в плен они. Нагнувшись, мальчишка схватил – вокруг валялись горы этого добра – не очень удобную, не под человеческие руки, винтовку… а когда распрямился, то почти выронил оружие себе на ноги.
Чужие остановились метрах в пятидесяти от него. Они бросали оружие – далеко в сторону. И кто-то кричал на довольно правильном русском:
– Человек, мы сдаемся! Человек, не стреляй! Человек, мы сдаемся! Человек, вы победили! Мы в плен, человек! Не убивай нас, человек! Мы сдаемся! Сдаемся! Сдаемся!
В первую секунду мальчишка не понял сказанного, словно говорили не на его родном языке. Во вторую – не поверил тому, что понял.
А потом – рассмеялся. Презрительным, негромким смехом. И, вскинув винтовку стволом на плечо, оглядел Чужих.
Они вторглись на планету, жители которой и в мыслях не держали с ними воевать. Они сожгли его, Витьки, родной поселок. Сколько они убили людей… И вот они стоят перед ним, Витькой, и они боятся его – Витьки. Потому что земляне победили.
И он не хочет в них стрелять. Слишком велико презрение.
– Марш вперед! – сказал он громко, но без срыва, скорей презрительно. Увесисто кинул винтовку стволом в ладонь, и множество взглядов проводило ее ствол со страхом.
И кивнул туда, куда надо было идти…
…Передовой гусарский дозор встретил мальчишку, гнавшего перед собой – покорным стадом – больше сотни вражеских солдат нескольких рас, через три часа.
Ни в какие отчеты этот случай не попал, так как был далеко не единичным.
Второй раз в жизни Борька не мог уснуть.
Но в первый раз он не спал перед боем, когда готовился защищать родной поселок. А сейчас… сейчас он был пленным. Пленным у проигравшего врага.
Впрочем, если честно, такие нюансы он не обдумывал. Он просто лежал на жестковатой обивке трюмного днища ничком и ощущал, как рукав куртки под лицом становится все сырее и сырее. Нет, он не плакал, еще чего! Но тоска – именно тоска, не страх и не еще что-то, а тоска – была такой сильной, что слезы просто вытекали сами собой. При мысли о том, какое расстояние сейчас между кораблем врага и его домом и с какой скоростью оно увеличивается, тоска делалась непреодолимой, а себя Борька ощущал совсем маленьким и беспомощным. Начинали болеть ушибы, ныла раненая рука, и мысли, лезшие непрошенно в голову, были не черными, а серыми и унылыми. Вспоминались родные, вспоминалась мама… и хотелось оказаться около нее, обнять и никогда в жизни больше не пытаться быть взрослым – это не получилось, иначе он не валялся бы тут… О будущем же Борька старался не думать вовсе. Оно представлялось даже не в сценах, а в цветах – точнее, как мокрое пятно того же серого цвета, стремительно втягивающее весь мир Борьки в себя. Со всеми его красками, надеждами, мечтами и вообще всем, что составляло жизнь нормального земного мальчишки… А Борька сейчас был не солдат и даже не пленный солдат, а напуганный, обиженный и страдающий мальчишка – обычный потерянный мальчишка, одинокий в огромном враждебном мире…
…Наверное, он все-таки уснул, потому что увидел это безнадежное серое пятно воочию и начал в него падать, но проснулся не от тошнотного чувства падения, а от того, что вокруг начались тихий шум и легкое движение. Но нервам Борьки этого оказалось достаточно. Он быстро крутнулся и сел рядом с Олегом.
Тот уже не спал – сидел, глядя в сторону входа. Люк был открыт, от него – свет, конечно, никто не погасил, с чего? – расталкивая и распихивая шэни, шли трое джаго. В форме, носившей быстро и небрежно
