страхования, который утверждал, что находился во Франции в то время, как горели его рабочие помещения, и с отчимом, лившим крокодильи слезы над телом убиенного подростка, и учителем-педофилом, заявлявшим, что единственная страсть в его жизни — преподавание. Верно и то, что в итоге он не поверил ни одному из них, но ведь мог, если бы был более доверчив и если бы все те преступники оказались воспитанными тринадцатилетними детьми, умудрившимися пробраться через колючую проволоку его инстинктов. «Стоит подумать, что ты уже видел в этой жизни все, — размышлял инспектор, — как случается что- нибудь похуже. Все-таки они руководствовались благими намерениями…»
— Вы хотели помочь миссис Торн, верно? — спросил Побджой. — Поэтому стали искать запрет.
Хейзл издала едва слышный звук, похожий на «м-м».
— А потом испугались, что ничего не выйдет. Кто-нибудь из твоих знакомых разбирается в законодательстве?
Хейзл вспомнила о намерениях Джорджа стать адвокатом, но потом решила, что это не подойдет. Она сказала чуть громче:
— Нет.
— Вы с Натаном услышали, что чашу привезут в Торнхилл, и решили пошпионить за собравшимися. Наверно, вы были заинтригованы.
Поскольку последняя фраза не была сформулирована в форме вопроса, Хейзл не посчитала нужным отвечать. Она сжала губы, стараясь не бояться, отчаянно жалея, что рядом нет Натана. Он бы знал, что сказать.
— Вы были заинтригованы?
Хейзл пожала плечами.
— Но вы были достаточно заинтересованы, чтобы отправиться в Торнхилл и спрятаться за домом. Вы надеялись проскользнуть внутрь, когда никто не мог вас заметить, и посмотреть, что там творится?
Снова пожимание плечами. Хейзл перекинула волосы на лицо — признак того, что она нервничает.
— Они лишь проявили естественное любопытство, — вступилась за детей Лили. — Они много слышали о чаше. Им это казалось настоящим приключением.
— Наверняка, — заметил Побджой. — Вы испытали разочарование, не отыскав запрет. Полагаю, вы с Натаном обсуждали, как было бы замечательно, если бы вы смогли достать чашу и вернуть ее миссис Торн. Так, Хейзл? Вы говорили об этом?
— Нет.
— Тогда о чем же вы говорили? Расскажи мне.
— О всякой ерунде. О музыке, о школе. Ну, сами знаете…
— Но не о чаше Торнов?
— Нечасто.
— Нечасто. — Слишком скудное признание, чтобы оказаться полезным; и все же он постарался зацепиться за него. — Не часто, однако достаточно. Вы рассудили, что граф фон Гумбольдт и сотрудники «Сотбис» вроде как плохие парни, да? Вы считали, что чаша должна по праву принадлежать миссис Торн. Вы дождались бури, надеясь на счастливый случай, и тут погас свет. Узнаешь? — Он достал зеленую резиновую вещицу с крысиными хвостиками по бокам.
— Это моя ведьминская маска, — удивилась Хейзл. — Я надевала ее на Хеллоуин два года назад. И что в ней такого?
— Вы не имели права ее брать, — заявила Лили. — У вас не было разрешения на обыск. Я знаю, у вас должен иметься ордер на обыск.
— Она оказалась в мусорном баке, — пояснил Побджой. — Для этого не нужен ордер. Я бы предположил, что именно вы выбросили ее перед нашим приходом.
Лили развернулась к дочери в нескрываемой панике, виноватая и расстроенная. Оказывается, Анни рассказала ей об умозаключениях Побджоя, и Лили, отыскав в комнате дочери, пока той не было дома, маску, решила от нее избавиться.
— Мне нужен адвокат, — заявила она.
— Если вы настаиваете. Вам придется некоторое время оставаться здесь, пока мы не вызовем адвоката.
— А что с маской? — по-прежнему недоумевала Хейзл. — Что в ней такого важного?
— Свидетели кражи описали вора как человека маленького роста, почти карлика, и волосатого. — Инспектор взглянул на девочкину копну нечесаных волос. — Лица они не разобрали. Какой у тебя рост, Хейзл?
Девочка сначала побелела — от шока, когда до нее дошел смысл сказанного. Потом сделалась пунцовой — от ярости.
— Там был карлик. Почти на фут ниже меня. Мы видели его, даже пытались догнать. Я сто лет не доставала эту дурацкую маску. Спросите остальных — мистера Гудмана, миссис Торн.
— Мистера Гудмана не было в комнате в момент совершения кражи, — пояснил Побджой. — Что же до остальных, то и Алекс Бирнбаум, и Джулиан Эпштейн признают, что вором мог оказаться ребенок. — Инспектор не стал упоминать, что оба признали данную возможность весьма неохотно.
— Во мне почти пять футов, — созналась Хейзл (это явно был для нее болезненный вопрос). — Не так уж много, но для карлика чересчур. Он был действительно маленький, я же сказала…
— Ты иногда говоришь неправду, не так ли? Ты послала нам анонимное письмо о смерти прабабушки. Ведь в нем написана ложь? — На самом деле инспектор так не думал — он лишь хотел вывести Хейзл из равновесия, заставить говорить, добиться признания. — Миссис Карлоу умерла своей смертью; ты просто хотела создать трудности. Может быть, своему отцу? Ты думала, что, если его посадят в тюрьму, он больше не станет обижать твою мать. Так?
— Нет… все не так… он ни при чем.
— И теперь ты снова лжешь. Уверен, вы не хотели ничего дурного. Вы не похищали чашу — вы спасали ее. Собирались вернуть ее законному владельцу.
— Нет…
— Прекратите! — закричала Лили. — Прекратите сейчас же! Я требую присутствия адвоката. Мне все равно, сколько времени это займет. Я больше не позволю вам запугивать девочку. Вам запрещено говорить с ней до прихода адвоката, верно? — спросила Лили.
— Я ничего не сделала, — продолжала настаивать Хейзл. — Я не брала чашу. Натан вам подтвердит…
— Подозреваю, что это была как раз идея Натана, — сказал Побджой, давая девочке возможность выйти сухой из воды. — Он надоумил тебя?
Хейзл одарила инспектора взглядом столь презрительным, что Побджой даже поежился.
— Натан? Да Натан никогда не сделает ничего плохого. Он не такой. И никогда никого не надоумит что-нибудь сделать. Вы дурак. Натан… совсем другой. Он ни за что не станет красть.
«А самое отвратительное, — думал Побджой, временно отступая, — что я ей верю».
Натан снова искал Лесовичка — и опять безрезультатно. Он вернулся домой почти в шесть: Анни ждала его с тревогой и нетерпением.
— Хейзл арестовали, — без предисловий сообщила она.
— Что?
Анни пустилась в сбивчивые объяснения.
— Может, еще не арестовали, но я видела, как их с Лили увезли в полицейской машине. С тобой тоже хотят поговорить. Они думают, что вы взяли Грааль. Если у тебя есть какие-то предположения, где он…
— Ты тоже думаешь, что я его взял? — воскликнул Натан, моментально сообразив, на что намекает Анни.
— Конечно, нет. Хотя если бы мы вернули его, то они наверняка бы все забыли.
— А как же убийство?
— Они сами себя убедили в том, что это был несчастный случай, — объяснила Анни. — Забудь об убийстве. Все дело в чаше… Мне нужно позвонить инспектору. Он сказал, что хочет сразу с тобой увидеться.
— Нет. Мама, прошу тебя. Я смогу достать чашу, если ты дашь мне немного времени. Я почти уверен, что знаю, где ее искать. Карлик отослал ее обратно, в другой мир…
— Обычно миры — большие пространства, — заметила Анни. — Где именно ты станешь искать?
— Прежде чем оказаться здесь, чаша была спрятана в одной пещере — по крайней мере так говорят. Я уверен, что ее вернули туда. Это подходящее место. Если бы я достал ее и вернул в «Сотбис», они бы отпустили Хейзл? Ведь тогда получится, что никакого преступления не было?
— Думаю, это будет зависеть от того, как в «Сотбис» и в семье графа отнесутся к произошедшему, — неуверенно произнесла Анни. — И, разумеется, в полиции. О боже! Ведь если ты вернешь ее, тогда они точно решат, что вы ее взяли.
— Не важно, — отозвался Натан, — Пусть думают, что хотят.
Он уже поднимался по лестнице в свою комнату. Анни крикнула ему вслед:
— Что ты собираешься делать?
— Спать! — донесся сверху ответ сына.
Ему никогда не удавалось спать — или видеть сны — по приказу. Но теперь он должен — просто обязан. Он представил, как Хейзл сидит в комнате с серыми стенами, вжавшись в стул, а безликий полицейский швыряет ей в лицо обвинения. Это была не самая расслабляющая картина. Попытки уснуть пока оказывались безуспешны: он должен найти в своем сознании точку, слабое место, трещинку, через которую проскальзывает его присутствие, устремляясь Отсюда Туда. Падающая тьма, испещренная звездами, окруженная вращающимися планетами. Натан мысленно потянулся — не наружу, а внутрь, все время внутрь, глубоко в себя. Мальчику вдруг начало казаться, что в голове у него существуют огромные пространства, словно то, что скрыто внутри, превосходит размерами то, что снаружи. Над расселинами подсознания залегли темные тени, а откуда-то сверху лился яркий белый свет; лучи его устремлялись вниз подобно божественному явлению. И тогда он нашел то, что искал, далеко слева. Натан не понимал, видит он или слышит это нечто, но оно было там, позади глазного яблока, — какой-то чужеродный лоскуток. Он показался мальчику синеватым, хотя оказалось непросто судить наверняка, и полным снежных хлопьев, вспыхивающих и гаснущих, как помехи на телеэкране. Натан изо всех сил мысленно потянулся, стараясь разместить все свое существо внутри, изливая себя в эту каплю иности. И мгновенно — как ему показалось — очутился во сне.
Сначала, должно быть, он спал без сновидений, потому что вынырнул в реальность из краткого мига забытья. Потом Натан понесся вниз по крутящемуся тоннелю, попутно пытаясь определить, проносится он мимо тех же планет и галактик, что и в прошлый раз, — или уже иных. Мальчику пришло в голову, что
