Он ждал, чтобы разделить с Кванжи Лей ее смерть.
На следующее утро Анни проснулась рано: на сознание тяжким грузом давила ответственность. Натан — и полиция… (и где-то на заднем плане — заставившее бешено стучать сердце воспоминание о поцелуе с Майклом). Анни погрузилась в привычные хлопоты: умылась, оделась, заварила чай и поджарила тосты к завтраку; она не торопилась будить Натана — ведь это приблизило бы момент звонка инспектору. Быть может, во сне сын уже отыскал Грааль? Правда, тогда Побджой окончательно утвердится во мнении, что чашу украл мальчик, даже если откажется от предъявления обвинений. Нелепый парадокс! Возвращение чаши означало бы конец преступления, однако в глазах закона оно лишь подтвердило бы его вину. Какое-то время она никак не могла отделаться от этой мысли, хотя понимала, что пустыми тревогами делу не поможешь. Остается всегда стараться поступать правильно и не обращать внимания на то, как на тебя посмотрят другие. Ведь подростков редко серьезно наказывали даже за беспричинный вандализм или бытовые кражи, так что вряд ли к Натану и Хейзл отнесутся сурово, принимая во внимание, что они действовали из благородных побуждений…
Когда Анни очнулась от размышлений, на часах было почти девять. Из комнаты Натана по-прежнему не доносилось ни звука. Она подошла к его двери и постучала, потом позвала и наконец вошла.
Кровать была пуста.
Анни точно знала: Натан не спускался. В ее нынешнем беспокойном состоянии она бы проснулась от легчайшего шороха. Кроме того, он всегда примерно заправлял постель — а сейчас выбившееся одеяло лежало комком, на оставшейся не взбитой подушке сохранился отпечаток головы. «Он бы свернул одеяло, — рассуждала Анни, — и переоделся. И обязательно оставил бы записку». И тут она наконец-то обратила внимание на то, что со стены сорван Знак Агареса.
Анни побежала вниз и схватила трубку телефона.
Бартелми не было. Включился автоответчик, предлагая оставить сообщение; Анни попыталась говорить связно, а не бессмысленно лепетать: «Натан исчез. Как я вам уже говорила, он лег спать рано — чтобы попытаться во сне отыскать Грааль. Из дома он не выходил: я бы услышала. Когда он встает раньше меня, я почти всегда слышу. Постель вся скомкана, как будто он все еще там, но его нет. Знак, который вы для него начертали, раньше висел на стене над кроватью, а теперь сорван. Я не знаю почему. А вдруг он не вернется… Пожалуйста, перезвоните мне. Пожалуйста, перезвоните!»
Положив трубку, она стала ждать, то и дело бросая взгляд на часы; никто не звонил.
К десяти часам Анни потеряла всякое терпение. Ей нужно было выговориться, пойти куда-то, что-нибудь предпринять. Она заперла лавку и пошла в Дом-на-Реке.
Кванжи закрыла глаза — Натан решил было, что она незаметно ускользнула прочь; но вот они распахнулись вновь: прежде налитые кровью, они словно бы прояснились и засияли — или то было лишь в воображении мальчика. Женщина одарила его взглядом, проникшим в самую глубину, заглянувшим в сознание, в душу; потом вздохнула — едва слышно даже в мертвой тишине пещеры; и взор ее потух. Позднее Натан вспоминал: «Там были люди. Я не видел их, но они там были. Не думаю, что тогда я ощущал их, зато теперь я их помню. Они пришли за ней». А сейчас мальчик остался один.
Натан снова прикрыл Кванжи глаза (он видел, как это делали в телевизионных фильмах) и стал размышлять, не следует ли уложить тело как-нибудь более официально, скрестив руки на груди. Почему-то он не видел в этом действии особой необходимости. Кванжи полулежала, прислонившись к стене пещеры, и казалось, что так ей удобно, пусть даже теперь некому было ощутить этот уют. Потом Натан поднял Грааль и хорошенько рассмотрел его при свете фонаря. Мальчик почти ожидал, что чаша засветится от его прикосновения, как то видение в часовне, или наполнится кровью; однако камень, хотя оттертый до идеального состояния и отполированный до тусклого блеска, отражал лишь свет лампы, падающий на дугу сосуда. Внутри тоже ничего не было. Один-два драгоценных камня поблескивали в завитках узора, словно мигающие глаза затаившегося зверя. И больше ничего. Наверняка, рассудил Натан, гномоны последовали за чашей; он стал прислушиваться в ожидании змеиных голосов, выползающих из теней пещеры, однако ничего не услышал. Мальчик не знал, что, хотя озмоси могут мигрировать из мира в мир, улавливая мозговые волны, Врата — законный проход между состояниями бытия — запретны для них, потому гномоны избегают умирающих и мертвых и никогда не убивают, лишь вселяя страх или безумие. Смерть им враждебна. Но Натан понимал только одно: их рядом не было. Он долго и неотрывно смотрел на Грааль, испытывая благоговение перед его древностью, перед легендарной мощью, которой он обладал, и силой, по слухам, заключенной в нем; если в глубине камня и жил какой-то дух, то он оказался сокрыт. Наконец мальчик спрятал чашу внутри комбинезона, от чего тот несимметрично вздулся; кромка сосуда больно врезалась в бок. Натан сделал глоток воды — в бутылке почти ничего не осталось — и стал осторожно пробираться к выходу из пещеры.
Даже сквозь защитные очки солнце слепило глаза. Время, похоже, приближалось к полудню: сияние висело прямо над головой, выбеливая синеву неба, ужимая тени до клочков и рытвинок на бесцветном ландшафте. Громадная туша гроккула растворилась в окружающем пейзаже, слившись с песком и камнем. Натан знал, что ящер по-прежнему там: он смог различить двойной ряд позвоночных шипов; только почему-то теперь угроза казалась ему почти нереальной. У входа в пещеру валялось несколько лоскутов ткани; пятна крови давно испарились. «Я в ловушке, — подумал Натан. — Даже если я проберусь мимо гроккула, мне не на чем добраться до города — а ведь он в сотнях миль отсюда. Костюм защитит кожу от солнца, но жара прикончит меня прежде, чем я пройду хотя бы милю…» Единственное, что оставалось Натану, — лечь спать и попытаться вернуться домой тем же путем, что он прибыл сюда.
Возвратившись в пещеру, он обследовал ниши, просовывая пальцы между прутьями решеток: камень не дрогнул. Потом Натан подошел к Кванжи и поцеловал ее распухшую руку, запоздало подумав, что стоило сделать это раньше. Мальчик перебрался ближе к выходу и привалился к стене на полу примерно в том же положении, что и Кванжи; закрыв глаза, он принялся искать в сознании портал, который доставил бы его назад. Хотя вскоре Натан нашел то, что искал, теперь лоскуток необычного цвета сделался темным и непроницаемым, без эффекта рябящего снега. Как будто подходишь к двери, а та заперта, и нет ни ручки, ни ключа: он мысленно стучал по дощечкам, а дверь все не поддавалась. Натан не заметил, как уснул.
Проснулся он все в той же пещере. Снаружи солнце клонилось к закату. Шея затекла от долгого лежания в неудобном положении. Страшно хотелось пить. Мальчик допил остатки воды и встал, потом выбрался сквозь узкое горлышко пещеры и остановился перед входом. Он не мог просто так сидеть и ждать смерти, надо было попытаться хоть что-то предпринять, даже если его попытки не принесут результатов. В любом случае — лучше уж быстро, чем долго и мучительно. Вдруг сила чаши поможет ему…
Так Натан стоял под защитой утеса, по крупицам собирая оставшееся мужество и наблюдая, как солнце медленно сползает по небу вниз, за границу, очерченную горами.
Эрик приноровился ночевать в задней комнате антикварного магазина, охраняя сокровища Ровены. По крайней мере, такова была его официальная версия. Несколько раз, получив приглашение, он поднимался обедать или ужинать наверх, хотя в прочее время стеснялся вторгаться в личное пространство миссис Торн. Зато Эрик и Ровена часто вместе завтракали в задней комнате, просматривая утреннюю газету — разумеется, «Телеграф»; он засыпал хозяйку вопросами о Тони Блэре и последствиях войны и о том, как устроен мир.
В тот день Ровена с самого утра взялась за телефон: она обзванивала знакомых, все еще не оставляя надежды напасть на след похищенной чаши. Потерпев очередное разочарование в беседе с агентом в Оксфорде, миссис Торн пустилась в традиционный обмен любезностями и замечаниями о летней погоде. «Да, в день ограбления у нас тут пронеслась ужасная буря, зато с тех пор дни стоят очень жаркие… Да, неудачно вышло… если бы не погас свет, у вора бы вряд ли получилось… Ей-богу, карлик. Полиция хочет, чтобы я сказала, что видела ребенка, но я-то пока доверяю собственным глазам: тогда это был бы совсем малыш… Убежал в лес. Дети бросились за ним, но карлику удалось улизнуть под дождем. Да, лило, как в сезон тропических дождей. У вас нет? Вам повезло…»
Положив трубку, Ровена поведала:
— У них в Оксфорде не было никакой бури. Везучие! Похоже, она пронеслась только здесь, как будто кто-то ее наколдовал.
— Возможно, — заметил Эрик. — Сила способна на многое. Контролировать погоду — властвовать над умами.
— Ты веришь, да? — спросила у него Ровена. — Иногда тебе почти удается меня убедить. Как-то все это странно. — Она подлила себе в чашку еще чаю, а Эрику — кофе, к которому тот неимоверно пристрастился. — Похищение чаши, которую все равно не удастся продать, и непонятная смерть фон Гумбольдта — как теперь выяснилось, по естественным причинам… слишком много всего не вписывается. Всякие мелочи не дают мне покоя… — Ровена замолчала. Потом принесла еще один кофейник. — В том последнем разговоре было что-то, что не совсем…
— Думаете, они лгут? — спросил Эрик.
— Ничего подобного. Просто какая-то фальшь. Мать твою, никак не соображу. Оно где-то там, а я не отыщу, что же не складывается.
— Что это за «мать-твою» такой, которого вы все время поминаете? — поинтересовался Эрик. — Я часто слышу это слово, но не могу уловить его смысл.
— Это бранное слово, — объяснила Ровена. — Люди пользуются им, когда рассержены.
— А что оно означает?
Ровена подробно разъяснила смысл выражения. Похоже, Эрика он сильно удивил.
— В моем мире тоже существуют бранные слова, только совсем другие. Мы пользуемся специальными словами, обозначающими предания, коррупцию, неправду. То, чем люди занимаются в постели, вовсе не зазорно. Я должен пользоваться этим словом?
— Конечно, нет, если оно тебе не по вкусу, — ответила Ровена. — Пользуйся любыми словами, которые тебе нравятся.
Предоставив таким образом Эрику возможность выбора, миссис Торн вернулась к мучившей ее проблеме, яростно сверля взглядом неизвестную точку пространства. Вдруг лицо ее переменилось. «Однако… как странно. С чего бы ему?..» Она взяла трубку и перезвонила в Оксфорд:
— Еще раз извините за беспокойство. Я должна справиться о погоде. Вы уверены, что в тот день дождя не было? И нигде в округе?
Ровена положила трубку и взглянула на Эрика.
— В тот день в окрестностях Оксфорда вообще не было дождя.
Эрик что-то бормотал себе под нос — видимо, подбирал подходящие ругательства.
— Фантазия! — попробовал он. Потом заметил, обращаясь к Ровене: — Я говорил вам, что буря неестественная. Кто-то сотворить плохую погоду.
— Дело в другом. — Еще с минуту Ровена размышляла, потом набрала другой номер. Похоже, никого не было дома.
— Вы расстроены, — заметил Эрик, наблюдая за выражением лица Ровены. Ее озабоченность отразилась и в его чертах. — Кому вы звоните?
— Анни. — Она с видимым усилием постаралась стряхнуть тревожные мысли. — Не обращай внимания. Ничего особенного. Пора открываться. — Продавец взял отгул на день, и Ровена не собиралась тратить время на прояснение мелких несоответствий. Эрик приступил к работе, для начала занявшись
