Никого из них не было вблизи, когда обнаружили Клодия. Они только что узнали, что Bona Dea была осквернена мужчиной.
Мать великого понтифика оглядела их. Она была беспощадна, но справедлива. Замешаны ли они в святотатстве? Но они смотрели на нее широко открытыми глазами, в которых застыли страх и недоумение. Нет, решила Аврелия, они ничего не знали. Ни одна женщина не знала. Разве что глупая гречанка, рабыня Дорис, могла согласиться на нечто настолько чудовищное, настолько немыслимое. Что же Клодий обещал этой идиотке, служанке Помпеи, за помощь?
Дорис стояла между Сервилией и Корнелией Суллой, рыдая так, что из носа и рта текло больше, чем из глаз. С ней Аврелия разберется потом. Сначала — гости.
— Женщины, прошу всех, кроме четырех передних рядов, разойтись. Этот дом осквернен. Ваше присутствие может навлечь на вас беду. Подождите на улице ваших провожатых или идите домой пешком. Прочие мне понадобятся как свидетели, ибо если эту девушку не допросить сейчас, то потом ее будут допрашивать мужчины, а мужчины глупеют, когда допрашивают молодых женщин.
Наступила очередь Дорис.
— Вытри лицо, девушка! — прикрикнула на нее Аврелия. — Быстро вытри лицо и успокойся! Если не успокоишься, я прикажу выпороть тебя прямо здесь!
Девушка вытерла лицо подолом своего домотканого платья. Слово Аврелии — закон.
— Кто подбил тебя на это, Дорис?
— Он обещал мне мешок золота и свободу, госпожа!
— Публий Клодий?
— Да.
— Был ли это только Публий Клодий или в этом участвовал кто-то еще?
Что же сказать, чтобы облегчить себе грядущее наказание? Как ей снять с себя хотя бы часть вины? Дорис прикидывала быстро и хитро. Она была продана в рабство, когда пираты напали на ее рыбацкую деревню в Ликии. Ей тогда было двенадцать лет, ее уже можно было насиловать и продавать. До Помпеи Суллы она сменила двух хозяек, и обе они были старше и строже, чем жена великого понтифика. Служба у Помпеи превратилась для нее в рай, а маленький сундучок под кроватью Дорис в ее собственной спальне был полон подарков. Помпея была щедрой и беззаботной. Но теперь для Дорис ничто не имело значения, кроме предстоящей порки. Если с нее сдерут кожу, Астианакт никогда больше не посмотрит на нее! Любой мужчина содрогнется, увидев такое.
— Была еще одна, госпожа, — прошептала Дорис.
— Говори громче, чтобы тебя все слышали, девушка! Кто еще замешан?
— Моя хозяйка, госпожа. Госпожа Помпея Сулла.
— Каким образом? — спросила Аврелия, не обращая внимания на реакцию Помпеи, которая ахнула при этих словах, и на бормотание свидетельниц.
— Госпожа, если на собрании присутствуют мужчины, вы не пускаете туда Помпею без Поликсены. Я должна была впустить Публия Клодия и провести его наверх, где они с Помпеей могли остаться наедине.
— Это неправда! — взвыла Помпея. — Аврелия, клянусь всеми нашими богами, что это неправда! Я клянусь Bona Dea! Я клянусь, клянусь, клянусь!
Но рабыня упрямо настаивала на своем: у ее госпожи было назначено свидание с Клодием.
Через час Аврелия сдалась.
— Свидетели могут идти домой. Жена и сестры Публия Клодия, вы тоже можете идти домой. Завтра будьте готовы ответить на вопросы, когда кто- нибудь из нас придет к вам. Это касается только женщин. И вы будете иметь дело только с женщинами.
Помпея Сулла лежала на полу, рыдая.
— Поликсена, проведи жену великого понтифика в ее комнаты и ни на секунду не оставляй ее одну.
— Мама! — крикнула Помпея Корнелии Сулле, когда Поликсена помогала ей встать на ноги. — Мама, помоги мне! Пожалуйста, помоги мне!
Еще одно красивое, но каменное лицо.
— Никто не может помочь тебе, кроме Bona Dea. Ступай с Поликсеной, Помпея.
Возвратилась Кардикса, которая провожала гостей, заливавшихся слезами. Их помятые платья трепал сильный ветер. От пережитого шока они были не в состоянии идти — им пришлось долго ждать паланкинов и носильщиков, которые были уверены, что до рассвета они не понадобятся. Женщины сидели вдоль Священной улицы, прижавшись друг к другу, чтобы было теплее, и с ужасом взирали на проклятый город.
— Кардикса, запри Дорис.
— Что со мной будет? — крикнула девушка, когда ее уводили. — Госпожа, что со мной будет?
— Ты будешь отвечать перед Bona Dea.
Ночь кончалась. Рассветало. Остались только Аврелия, Сервилия и Корнелия Сулла.
— Пойдем в кабинет Цезаря, посидим там. Выпьем немного вина, — Аврелия печально улыбнулась, — но не будем называть его молоком.
Вино, стоявшее на консольном столике у Цезаря, немного помогло. Аврелия дрожащей рукой провела по глазам, расправила плечи и посмотрела на Корнелию Суллу.
— О чем ты думаешь? — спросила мать Помпеи.
— Я думаю, что Дорис лгала.
— Я тоже так думаю, — сказала Сервилия.
— Я всегда знала, что моя бедная дочь очень глупа. Вряд ли она настолько коварна. У нее не хватило бы смелости помогать мужчине осквернить Bona Dea. Она не стала бы этого делать! — сказала Корнелия Сулла.
— Но Рим будет думать именно так, — возразила Сервилия.
— Ты права, Рим поверит в тайное свидание во время священной церемонии и начнет сплетничать. О, это кошмар! Бедный Цезарь, бедный Цезарь! Чтобы такое случилось в его доме, с его женой! О боги, какой это будет праздник для его врагов! — воскликнула Аврелия.
— У зверя две головы. Кощунство — ужаснее, но скандал будут помнить дольше, — сказала Сервилия.
— Согласна. — Корнелия содрогнулась. — Вы можете вообразить себе, что сейчас говорят на Новой улице? В этот самый момент служанки ищут носильщиков по тавернам. Они просто умирают от желания рассказать всем об этом безобразии. Аврелия, как нам показать Благой богине, что мы любим ее?
— Я надеюсь, Фабия и Теренция — какая замечательная и разумная женщина! — как раз сейчас ищут способ.
— А Цезарь? Он уже знает? — спросила Сервилия, чьи мысли никогда не уходили далеко от Цезаря.
— Кардикса отправилась в Субуру — сообщить ему. Если он сейчас не один, они будут говорить на наречии галльских арвернов.
Корнелия Сулла поднялась и повернулась к Сервилии, взглядом давая ей понять, что им пора уходить.
— Аврелия, ты выглядишь очень усталой. Мы больше ничем не можем помочь. Я иду домой, немного посплю. Надеюсь, ты сделаешь то же самое.
Цезарь с присущим ему тактом не стал возвращаться в Общественный дом до рассвета. Он пошел сначала в Регию, где помолился, принес жертву на алтарь, зажег огонь в священном очаге. После этого он отправился в официальное помещение великого понтифика, расположенное позади Регии, где зажег все лампы. Затем послал за учениками жрецов Регии, проследил, чтобы хватило кресел всем понтификам, присутствующим в Риме. Сделав все это, он позвал Аврелию, зная, что она уже ждет.
Аврелия выглядела старой! Боги, неужели его мать — старая?
— О, мама, мне очень жаль, — сказал он, помогая ей сесть в самое удобное кресло.
— Не жалей меня. Цезарь. Жалей Рим. Это ужасное проклятие.
— Рим залечит свои раны, все религиозные коллегии позаботятся об этом. Важнее, чтобы ты пришла в себя. Я знаю, как много для тебя значил ритуал Bona Dea, проводимый в твоем доме. Какой злой, идиотский, эксцентричный поступок!
— Этого можно было бы ожидать от какого-нибудь грубияна из Субуры, который из пьяного любопытства способен перелезть через стену во время ритуала! Но я не в силах понять Публия Клодия! Да, я знаю, его воспитал этот обожающий его дурак Аппий Клавдий. Да, я знаю, что Клодий любит мутить воду. Но переодеться женщиной, чтобы осквернить Bona Dea? Сознательно совершить святотатство? Он, должно быть, сумасшедший!
Цезарь пожал плечами.
— Может быть, и сумасшедший, мама. Это древний род. Очень много браков заключалось между родственниками. Клавдии Пульхры всегда выкидывали номера. Их никогда не уважали. Вспомни того Клавдия Пульхра, который утопил священных цыплят, а потом проиграл сражение у Дрепаны во время нашей первой войны с Карфагеном. Не говоря уже о том, что он посадил свою дочь-весталку в триумфальную колесницу! Странный народ, эти Клавдии, умный, но неуравновешенный. Я думаю, и Клодий такой же.
— Осквернить Bona Dea — намного хуже, чем осквернить весталку.
— Ну, по словам Фабии, он и это пытался сделать. Но когда это ему не удалось, он обвинил Катилину. — Цезарь вздохнул, пожал плечами. — К сожалению, поступки Клодия вполне осмысленны. Мы не можем назвать его безумцем и запереть.
— Его будут судить?
— Поскольку ты разоблачила его перед женами и дочерьми консуляров, мама, его надо судить.
— А Помпею?
— По словам Кардиксы, ты считаешь, она не участвовала в этом.
— Да. Такого же мнения Сервилия и ее мать.
— Поэтому слово Помпеи перевесит слово рабыни. Если, конечно, Клодий не впутает ее.
— Он не сделает этого, — жестко произнесла Аврелия.
— Почему?
— Тогда у него не будет выбора, кроме как признать, что он совершил святотатство. Клодий будет все отрицать.
— Слишком многие из вас видели его.
