— С огромным количеством краски на лице. Я стерла ее, и все разглядели Клодия. Но, думаю, лучшие адвокаты Рима смогут сделать так, что большинство свидетельниц усомнятся в увиденном.
— Фактически ты хочешь сказать, что для Рима будет лучше, если Клодия оправдают.
— Да. Bona Dea принадлежит женщинам. Она не поблагодарит мужчин Рима за то, что они потребуют наказания от ее имени.
— Нельзя позволить Клодию избежать наказания, мама. Кощунство совершено публично.
— Он и не избежит его, Цезарь. Bona Dea найдет и возьмет его, когда сочтет нужным. — Аврелия встала. — Понтифики скоро придут, так что я ухожу. Когда я буду тебе нужна, пошли за мной.
Вскоре вошли Катул и Ватия Исаврийский, почти следом за ними явился Мамерк. Цезарь молчал, пока все трое занимали места.
— Никогда не перестану поражаться, великий понтифик, сколько информации ты можешь уместить на одном листе, — сказал Катул. — И всегда так логично изложено, так понятно.
— Но читать неприятно, — сказал Цезарь.
— Нет. На этот раз нет.
Входили остальные: Силан, Ацилий Глабрион, Варрон Лукулл, Марк Валерий Мессала Нигер — консул следующего года, Метелл Сципион и Луций Клавдий, царь священнодействий.
— Остальных сейчас нет в Риме. Квинт Лутаций, ты согласен, чтобы мы начали? — спросил Цезарь.
— Мы можем начать, великий понтифик.
— Вы уже в основном знаете о кризисе из моей записки, но я попрошу мою мать рассказать вам о том, что именно произошло. Я знаю, что излагать ход событий должна Фабия, но в настоящий момент она и другие взрослые весталки просматривают книги. Они ищут совета, какие ритуалы провести, чтобы искупить преступление.
— Аврелии вполне достаточно, великий понтифик.
Аврелия рассказала всю историю — решительно, кратко, с превосходным здравым смыслом. Такого никто не ожидал! Собравшимся вдруг стало совершенно очевидно, что Цезарь пошел в свою мать!
— Ты готова показать на суде, что тот мужчина был именно Публий Клодий? — спросил Катул.
— Да, но с оговоркой. Пусть его отдадут в руки Bona Dea.
Они смущенно поблагодарили ее. Цезарь отпустил свою мать.
— Верховный жрец, сначала я спрошу у тебя, каков твой вердикт, — сказал Цезарь.
— Публий Клодий nefas esse.
— Квинт Лутаций?
— Nefas esse.
И так далее, один за другим, все объявили, что Публий Клодий виновен в совершении святотатства.
Сегодня не было скрытых трений из-за личной вражды или недоброжелательства. Все жрецы явили единодушие. Они были благодарны Цезарю за твердую руку. Политика делала их врагами, но религиозный кризис не допускал проявлений вражды. Он на всех влиял одинаково, он требовал единения.
— Я немедленно направлю пятнадцать хранителей просмотреть книги предсказаний, — сказал Цезарь. — Следует проконсультироваться у коллегии авгуров насчет их мнения. Сенат соберется и спросит наше мнение. Мы должны быть готовы.
— Клодия надо судить, — сказал Мессала Нигер, которого трясло от одной мысли о том, что сделал святотатец.
— Для этого нужен указ Сената и специальный законопроект, который предстоит провести через Трибутное собрание. Женщины против публичного разбирательства, но ты прав, Нигер. Клодия надо судить. Однако последние дни месяца будут искупительными, а не карательными. Значит, дело Клодия будут рассматривать консулы будущего года.
— А что с Помпеей? — отважился спросить Катул.
— Если Клодий не впутает ее — а моя мать считает, что этого не будет, — тогда против нее только показание рабыни, которая сама принимала участие в осквернении ритуала, — ответил Цезарь спокойно. — Это значит, что она не может быть обвинена публично.
— Но ты полагаешь, что она принимала участие, великий понтифик?
— Нет. И моя мать так не думает, а она была там. Рабыня хочет спасти себя, что вполне понятно. Bona Dea потребует ее смерти, чего она еще не понимает, но это от нас не зависит. Решать участь рабыни будут женщины.
— А жена и сестры Клодия? — спросил Ватия Исаврийский.
— Моя мать говорит, что они не виноваты.
— Твоя мать права, — согласился Катул. — Ни одна римлянка не осмелится осквернить таинство Bona Dea, даже Фульвия или Клодия.
— Однако я как-то должен поступить с Помпеей, — молвил Цезарь и кивком подозвал писаря, в руках у которого были таблички. — Запиши: «Помпее Сулле, жене Гая Юлия Цезаря, великого понтифика Рима. Сим уведомляю тебя, что я развожусь с тобой и отсылаю тебя к твоему брату. На твое приданое не претендую».
Никто не проронил ни слова, даже после того как писарь подал этот краткий документ Цезарю, чтобы тот поставил свою печать.
Затем, когда посланец с табличкой ушел, чтобы доставить ее в Общественный дом, заговорил Мамерк:
— Моя жена — ее мать, но она не примет Помпею.
— Ее и не надо просить об этом, — холодно сказал Цезарь. — Поэтому я распорядился, чтобы Помпею отослали к ее старшему брату, который является ее pater familias. Он сейчас управляет провинцией Африка, но его супруга находится здесь. Хотят они того или нет, им придется принять Помпею.
Силан наконец задал вопрос, который мучил всех:
— Цезарь, ты говоришь, будто веришь в то, что Помпея не принимала участия во всем этом. Тогда почему же ты разводишься с ней?
Светлые брови поднялись. Цезарь искренне удивился.
— Потому что жена Цезаря, как и все в семье Цезаря, должна быть вне подозрений, — сказал он.
Через несколько дней, когда вопрос этот повторили в Палате, он ответил точно так же.
Фульвия надавала Публию Клодию таких пощечин, что у него треснула губа и из носа пошла кровь.
— Дурак! — кричала она с каждым ударом. — Дурак! Дурак! Дурак!
Он не пытался сопротивляться или взывать о помощи к своим сестрам, которые наблюдали за происходящим со странной смесью сострадания и удовлетворения.
— Зачем? — спросила Клодия, когда Фульвия наконец угомонилась.
Потребовалось время, чтобы остановилась кровь и слезы перестали литься. Затем он сказал:
— Я хотел заставить страдать Аврелию и Фульвию.
— Клодий, ты навредил Риму! Мы прокляты! — крикнула Фульвия.
— Да что с тобой? — заорал он. — Кучка женщин избавляется от своей обиды на мужчин! Какой в этом смысл? Я видел кнуты! Я знаю о змеях! Это абсолютная чушь!
Но это лишь ухудшило положение. Все три женщины налетели на него. И Клодий получил новую порцию пощечин и тумаков.
— Bona Dea, — проговорила Клодилла сквозь зубы, — это тебе не красивая греческая статуя! Bona Dea стара, как Рим, она — наша, она — Благая богиня. Все женщины, что были там, осквернены тобой, а беременные будут вынуждены принимать лекарство, чтобы избавиться от проклятого ребенка.
— В том числе и я, — сказал Фульвия и заплакала.
— Нет!
— Да, да, да! — крикнула Клодия, пнув его ногой. — Клодий, зачем? Ведь есть тысячи других способов отомстить Аврелии и Фабии! Зачем было совершать кощунство? Ты обречен!
— Я не подумал об этом, все казалось просто идеальным! — Он попытался взять Фульвию за руку. — Пожалуйста, не причиняй вреда нашему ребенку!
— И ты еще не понял? — крикнула она, отпрянув. — Это ты причинил вред нашему ребенку! Родится бесформенное чудовище, я должна избавиться от него! Клодий, ты проклят!
— Уходи! — крикнула Клодия. — Ползи на животе, как змея!
И Клодий выполз из комнаты на животе, как змея.
— Надо еще раз провести ритуал Bona Dea, — сказала Теренция Цезарю, когда она, Фабия и Аврелия явились в кабинет великого понтифика. — Ритуал тот же самый, но с добавлением искупительной жертвы. Девушку Дорис надо наказать так, чтобы ни одна женщина не могла рассказать о том, что с ней случилось. Никому, даже великому понтифику.
«Благодарю всех богов за это», — подумал Цезарь, сразу догадавшийся, кто будет этой искупительной жертвой.
— Значит, вам нужен закон, чтобы объявить один из предстоящих комициальных дней запретным, и вы просите великого понтифика провести его в Религиозном собрании семнадцати триб?
— Правильно, — сказала Фабия, считая, что говорить должна она, чтобы Цезарь не подумал, будто она зависит от двух женщин, которые не являются весталками. — Празднования Bona Dea нужно отмечать в запретные дни, а до февраля больше таких не будет.
— Ты права, Bona Dea не может оставаться без сна до февраля. Может быть, назначить шестой день перед идами?
— Отлично, — сказала, вздохнув, Теренция.
— Bona Dea счастливо отойдет ко сну, — утешил их Цезарь. — Мне жаль, что каждая беременная женщина, присутствующая на празднике, должна будет принести специальную жертву, куда более серьезную. Я больше ничего не буду говорить. Это дело женщин. Помните только, что ни одна римлянка не осквернила Bona Dea. Это сделал мужчина, а девушка, его сообщница, не была римлянкой.
— Я слышала, — сказала Теренция, вставая, — что Публию Клодию очень нравится мстить. Но ему не понравится месть Bona Dea.
