Сенатом, ошеломленный. Но потом я понял, какую глупость совершили boni, и перестал хихикать. Кажется, они решили, что пора показать всадникам раз и навсегда, что Сенат — верховная власть, что Сенат правит Римом и всадники не могут ему диктовать, что делать. Конечно, Сенат может льстить себе, утверждая, что именно он правит Римом, но мы то с тобой знаем, что это не так. Если предпринимателям Рима не позволить заниматься их делом, приносящим им прибыль, Риму конец.
После того как Палата ответила «нет» Марку Крассу, публиканы отомстили государству, отказавшись платить казне совсем. Какую бурю это вызвало! Я думаю, всадники надеялись, что это принудит Сенат заставить цензоров ликвидировать контракты, коль скоро они отказываются их выполнять. И конечно, когда будут названы новые тендеры, суммы окажутся значительно ниже. Только вот boni контролируют Палату. И Палата не согласилась ликвидировать контракты. Тупик.
Удар по репутации Красса был колоссальный, как в Палате, так и среди всаднического сословия. Он так долго и так успешно был их представителем, что никогда не думал — как и они! — что он может не получить просимого. Особенно потому, что его просьба снизить стоимость азиатских контрактов была весьма разумна.
Как ты думаешь, кого завербовали boni? Кого они сделали своим рупором в Палате? Это не кто иной, как мой бывший шурин Метелл Целер! Много лет Целер и его младший брат Непот были моими самыми преданными сторонниками. Но с тех пор как я развелся с Муцией, они стали моими злейшими врагами. Честно говоря, Цезарь, можно подумать, будто Муция — единственная разведенная жена в истории Рима! Я имел полное право развестись с ней, ведь так? Она — прелюбодейка. Пока меня не было, она завела связь с Титом Лабиеном, моим собственным клиентом! Что мне было делать? Закрыть глаза и сделать вид, что я ничего не слышал об этом? И только потому, что мать Муции является также матерью Целера и Непота? Но я не собирался закрывать глаза на делишки моей бывшей супруги. Судя по тому, как повели себя Целер и Непот, можно подумать, будто это я изменил ей! Их драгоценная сестра — и разведена? О боги, какое невыносимое оскорбление!
И с тех пор мне от них одни неприятности. Я не знаю, как они это сделали, но им удалось найти другого мужа для Муции. Довольно благородного происхождения и ранга, чтобы никто не вообразил, что она — неподходящая партия! Мой квестор Скавр!
Как тебе это нравится? Она годится ему в матери. Ну, почти в матери. Ему тридцать четыре, а ей сорок семь. Что за пара! Хотя, думаю, по уму они равны, поскольку ни у одного из супругов его попросту нет. Я понимаю, Лабиен и сам хотел жениться на ней, но братья Метеллы даже слышать об этом не желали. И выбрали Марка Эмилия Скавра, который вовлек меня во все это дело с евреями. Говорят, Муция беременна — еще одно пятно на мне. Надеюсь, она умрет, рожая ублюдка.
У меня имеется некая теория, почему boni вдруг стали такими невероятно глупыми и вредными. Смерть Катула. Как только его не стало, сенаторы полностью подпали под влияние Бибула и Катона. Вообрази: протянуть ноги, потому что во время дебатов тебя не попросили выступить в Палате первым или вторым среди консуляров! Но именно это сделал Катул, оставив свою партию Бибулу и Катону, у которых нет спасительного качества — способности проводить различие между простым отрицанием и политическим самоубийством.
У меня есть еще одна теория, объясняющая, почему Бибул и Катон набросились на Красса. После Катула осталось свободным место жреца, и его хотел занять шурин Катона Луций Агенобарб. Но Красc опередил его и получил это место для своего сына Марка. Смертельное оскорбление Агенобарбу, поскольку в коллегии нет ни одного Домиция Агенобарба. Это унизительно. Я, кстати, теперь авгур. И скажу тебе, мне это льстит. Но, став авгуром, я не внушил Катону, Бибулу или Агенобарбу любовь к себе. За очень короткий период Агенобарб терпит поражение уже второй раз.
Мои собственные дела — земля для моих ветеранов, ратификация моих поселений на Востоке и т. д. — потерпели крах. Мне стоило миллионы посадить Афрания в кресло консула — и деньги пропали, скажу тебе! Афраний хороший солдат, но не политик. А Цицерон твердит всем и каждому, что он хороший танцор, а не политик. Это потому, что Афраний позорно напился на своем инаугурационном пиру в Новый год и выделывал пируэты по всему храму Юпитера Наилучшего Величайшего. Я в неловком положении, поскольку все знают, что именно я купил ему эту должность, чтобы контролировать старшего консула Метелла Целера, который ведет себя так, словно Афрания не существует.
Когда Афранию в феврале удалось вынести на обсуждение в Палате мои проблемы, Целер, Катон и Бибул помешали этому. Они вытащили Лукулла, почти слабоумного. Они использовали его, чтобы ставить мне палки в колеса! Мне хотелось убить их всех! Не было дня, чтобы я не жалел о том, что распустил свою армию! Как жаль, что я отдал войскам их долю трофеев еще в Азии! Конечно, это тоже ставят мне в вину. Катон заявил, что я не вправе распределять трофеи без согласия на то казны, то есть Сената. И когда я напомнил им о том, что у меня были неограниченные полномочия, imperium maius, полномочия, дающие мне право делать все, что я сочту нужным, от имени Рима, он возразил: дескать, imperium maius я получил незаконно от Плебейского собрания, а не от народа. Сущая чепуха, но Палата аплодировала ему!
В марте закончилось обсуждение моих проблем. Катон предложил ничего в Палате не обсуждать, пока не будет решен вопрос со сбором налогов. Поставили на голосование. Идиоты, они проголосовали за это предложение! Зная, что Катон одновременно с тем блокировал любое решение проблемы сбора налогов! В результате вообще не стали ничего обсуждать. Как только Красc заговаривает о сборе налогов, Катон устраивает обструкцию. И почтенные отцы считают Катона потрясающим! Я не могу понять этого, Цезарь, просто не могу. Что когда-либо совершил Катон? Ему только тридцать четыре года, он не занимал должности старшего магистрата, он отвратительный оратор и тупой, самодовольный человек. Но постепенно почтенные отцы убедились в том, что Катон совершенно неподкупен, и это делает его удивительным в их глазах. Почему они не видят, что неподкупность катастрофична, если она в союзе с отсутствием ума? Что касается Бибула, то, говорят, он тоже неподкупен. И оба не перестают болтать. Мол, они — непримиримые враги всех, кто хоть немного выделяется среди равных им по положению. Похвально! Ведь некоторые люди просто не могут не стоять выше равных себе, потому что они — лучше. Если бы нам суждено было быть равными во всем, мы все походили бы друг на друга. Но мы не таковы, и это факт, который нельзя обойти.
Куда бы я ни повернулся, Цезарь, меня со всех сторон окружают враги. Неужели эти дурни не понимают, что моя армия может быть распущена, но ее солдаты здесь, в Италии? Стоит мне только позвать, как они появятся, чтобы исполнить любой мой приказ. Скажу тебе, я испытываю большое искушение. Я завоевал Восток, я почти удвоил доход Рима, и я все делал правильно. Так почему они против меня?
Ну ладно, хватит о моих проблемах. На самом деле я пишу, чтобы предупредить, что тебя тоже ждут неприятности.
Все началось с тех изумительных отчетов, которые ты посылаешь в Сенат: успешная кампания в Лузитании и Галлеции, горы золота и драгоценностей, правильное распределение ресурсов провинции, рудники, дающие больше серебра, свинца и железа, чем за последние пятьдесят лет. Облегчение для городов, которые наказал Метелл Пий. Boni, должно быть, потратили целое состояние, посылая шпионов в Дальнюю Испанию, чтобы поймать тебя на чем- нибудь. Но им это до сих пор не удалось, а по слухам, никогда и не удастся. Ни вымогательства, ни казнокрадства. Ведра писем от благодарных жителей Дальней Испании: виновные наказаны, невиновные освобождены. Старый Мамерк, принцепс Сената, — кстати, он быстро слабеет — встал в Палате и сказал, что твое поведение является руководством для всех губернаторов, и boni ничего не могли воз разить ему. Это было для них невыносимо.
Весь Рим знает, что ты будешь старшим консулом. Даже если не учитывать того факта, что ты всегда возглавляешь списки победителей на любых выборах, твоя популярность растет не по дням, а по часам. Марк Красc говорит всем всадникам из восемнадцати центурий, что, когда ты станешь старшим консулом, проблема сбора налогов будет решена. Из чего я заключаю, что он знает: ему понадобится твоя помощь. И знает также, что получит ее.
Мне тоже потребуется твоя помощь, Цезарь. И намного больше, чем Марку Крассу. У него пострадала лишь его гордость, в то время как мне необходима земля для моих ветеранов и ратификация моих поселений на Востоке.
Конечно, есть шанс, что ты уже на пути домой — Цицерон, кажется, думает именно так, — но я нутром чую: ты, как и я, всегда остаешься до последнего момента, чтобы каждая ни точка была на месте, чтобы каждый запутанный комок был расчесан.
Boni нанесли удар, Цезарь, и очень хитро. Все кандидаты на должности консулов должны подать заявки к июньским нонам, хотя выборы состоятся, как обычно, за пять дней до ид квинтилия. Подстрекаемый Целером, Гаем Пизоном, Бибулом (конечно, он сам кандидат, но благополучно торчит в Риме, потому что Бибул, как и Цицерон, никогда не изъявлял желания управлять провинцией) и остальными boni, Катон смог провести senatus consultum, наметив дату окончания регистрации кандидатов на июньские ноны. За пять рыночных дней до выборов вместо трех, согласно обычаю и традиции.
Кто-то, должно быть, шепнул, что ты путешествуешь как ветер, потому что потом они придумали другой план, чтобы помешать тебе — на тот случай, если ты прибудешь в Рим до июньских нон. Целер попросил Палату назначить дату твоего триумфа. Он был очень вежлив, хвалил твою великолепную губернаторскую работу. После чего предложил отметить твой триумф в июньские иды! Все решили, что это просто замечательная идея, поэтому предложение прошло. Да, ты будешь отмечать свой триумф через восемь дней после окончания регистрации. Превосходно, не так ли?
Цезарь, если ты сможешь приехать в Рим до июньских нон, ты должен будешь обратиться в Сенат за разрешением зарегистрировать свою кандидатуру на должность консула in absentia. Ты не можешь пересечь померий и войти в город, чтобы лично подать заявку, не теряя полномочий и тем самым своего права на триумф. Добавлю: Целер постарался напомнить Палате о том, что Цицерон провел закон, запрещающий регистрироваться в кандидаты на консула in absentia. Мягкий намек на то, что boni намерены противиться твоему прошению баллотироваться in absentia. Они схватили тебя за яйца! Точно так же, как поймали и меня. Помнишь, ты говорил об этом перед отъездом? Ты был прав. Я постараюсь убедить наших сенаторских овец — и почему они пошли на поводу у кучки людей, которые даже ничего из себя не представляют? — чтобы они разрешили тебе регистрироваться in absentia. Я знаю, что так же поступят Красc, Мамерк, принцепс Сената, и многие другие.
Главное — попасть в Рим до июньских нон. О боги, сможешь ли ты совершить это, даже если попутный ветер домчит мой корабль в Гадес в рекордное время? Я надеюсь, что ты уже скачешь по Домициевой дороге. Я послал гонца встретить тебя на тот случай, если ты уже летишь сюда.
Ты должен успеть, Цезарь! Ты мне очень нужен, и мне не стыдно в этом признаться. Тогда ты вытащил меня из кипятка, да так, что была сохранена законность. Могу только сказать, что, если тебя не будет здесь, чтобы помочь мне на этот раз, я топну ногой. А я не хочу этого делать. Если я это сделаю, то в истории я буду выглядеть не лучше Суллы. Посмотри, как все ненавидят его. Плохо, когда тебя ненавидят. Хотя Сулле, казалось, было все равно.
Письмо Помпея добралось до Гадеса удивительно быстро — двадцать первого мая. И получилось так, что в это время Цезарь как раз находился в Гадесе.
— По суше из Гадеса до Рима полторы тысячи миль, — сказал он Луцию Корнелию Бальбу-старшему, — значит, по суше я не успею в Рим к июньским нонам, даже если в среднем буду проезжать по сто миль в день. Будь они неладны, эти boni!
— Ни один человек не сможет одолеть сто миль в день, — озабоченно произнес маленький гадитанский банкир.
— Я смог бы — в быстрой повозке, запряженной четырьмя мулами, если смогу часто менять упряжки, — спокойно ответил Цезарь. — Но суша для такого путешествия не годится. В Рим надо плыть морем.
— Сезон не тот. Письмо Магна доказывает это. Через пять дней подуют северо-восточные ветры.
— Ах, Бальб, удача со мной!
