Было нетрудно устроить свою жизнь при Сулле, после того как этот страшный человек возвратился в Рим в качестве диктатора и Аттик (так его теперь называли, потому что он считал своей истинной родиной Аттику — область Эллады с главным городом Афины) снова смог жить в Риме. Но обосновался он там не постоянно. Разумеется, Аттик не отказался от своего дома в Афинах и регулярно наезжал туда. Он также приобрел много земли в Эпире — той части Греции на побережье Адриатического моря, которая лежала к северу от Коринфского залива.
Всем было хорошо известно пристрастие Аттика к юношам, но, что удивительно, в Риме, отличавшемся неприятием гомосексуализма, к нему сохранилось доброе отношение. Потому что занимался он этим лишь в Греции, где такие предпочтения были нормой и только усиливали репутацию этого человека. Когда же Аттику доводилось бывать в Риме, он ни словом, ни взглядом ни разу не выдал, что практикует греческую любовь, и этот строгий самоконтроль позволял его семье, друзьям и людям, равным ему по положению, делать вид, будто другой стороны Тита Помпония Аттика не существует. Это было важно еще и потому, что Аттик стал очень богат и пользовался большим влиянием в финансовых кругах. Среди публиканов (то есть деловых людей, которые добивались государственных контрактов) он был самым могущественным и самым влиятельным. Банкир, корабельный магнат, крупный коммерсант, Аттик имел очень большое значение. Если он и не мог сделать человека консулом, он определенно был в состоянии помочь этому человеку — как помог Цицерону во время его предвыборной кампании.
Аттик стал также издателем Цицерона, решив, что деньги несколько ему поднадоели, а литература будет весьма недурна ради разнообразия. Исключительно образованный, Аттик тянулся к грамотным людям. Он восхищался Цицероном как никто. Стать патроном писателей — это и забавляло Аттика, и приносило ему удовлетворение. К тому же он получил возможность делать на литературе деньги. Издательский дом, который он организовал на Аргилете в пику братьям Сосиям, известным книготорговцам времен Горация, процветал. Благодаря многочисленным связям Аттик разыскивал новые таланты, а его писцы изготавливали манускрипты, которые ценились очень высоко.
Высокий, худощавый и суровый, он смог бы сойти за отца не кого-нибудь, а самого Метелла Сципиона, хотя их кровная связь была не слишком близкой, поскольку Метелл Сципион принадлежал к роду Цецилиев Метеллов только в результате усыновления. Однако благодаря этому сходству все члены славных семей понимали: его происхождение — безупречное и очень древнее.
Аттик искренне любил Цицерона, но был безжалостен к его слабостям — в этом он следовал примеру Теренции, такой же богатой и так же не желающей помогать Цицерону в тех случаях, когда его финансы нуждались в пополнении. Один раз, когда Цицерон набрался смелости и попросил у Аттика немного денег взаймы, его друг отказал ему таким образом, что Цицерон больше никогда у него не просил. У него еще оставалась слабая надежда на то, что Аттик когда-нибудь ему предложит денег, но Аттик никогда этого не делал. Охотно приобретая статуи и другие произведения искусства для Цицерона во время своих продолжительных путешествий по Греции, Аттик настаивал, чтобы за них заплатили, а также оплатили их доставку в Италию. Цицерон считал, что единственное, за что Аттик не требовал денег, было время, которое он потратил, чтобы разыскать все эти шедевры. Значило ли это, что Аттик неизлечимо скуп? Цицерон так не думал. В отличие от Красса Аттик был щедрый хозяин и платил хорошее жалованье своим рабам и наемным работникам. Деньги для Аттика являлись не просто деньгами. Он считал их товаром, заслуживающим огромного уважения. Он терпеть не мог отдавать этот товар бесплатно тем, кто не относился к нему с равным уважением.
Цицерон претендовал на понимание искусства, хотя был дилетантом, транжирой, хвастуном. Поэтому он не ценил — да и не мог ценить — деньги так, как они того заслуживают.
Третьим в списке друзей Цицерона шел Публий Нигидий Фигул из семьи такой же древней и уважаемой, как и семья Аттика (прозвище «Фигул» означает «Гончар», хотя каким образом получил это имя первый Фигул, семья не знала). Как и Аттик, Нигидий Фигул отрекся от публичной карьеры. В случае Аттика публичная карьера означала бы отказ от коммерческой деятельности, а Аттик любил коммерцию больше, чем политику. В случае Нигидия Фигула публичная карьера погубила бы его самую большую любовь — эзотерические аспекты религии. Признанный главным экспертом в искусстве предсказаний — таких, как практиковали давно ушедшие этруски, — он знал о печени овцы больше, чем любой мясник или ветеринар. Он мог прорицать по полету птиц, вспышке молнии, звуку грома или движению земли, числам, шаровым молниям, падающим звездам, затмениям, обелискам, стоячим камням, пилонам, пирамидам, сферам, курганам, обсидиану, кремнию, форме и цвету пламени, священным цыплятам, по извилинам кишечника у животных.
Он был, конечно, одним из хранителей римских книг предсказаний и кладезем информации для коллегии авгуров, ни один из членов которой не считался авторитетом в вопросах гаданий, поскольку жрецы-авгуры были лишь религиозными служащими, которых назначали в результате выборов и которые были вынуждены всякий раз обращаться к таблицам, прежде чем объявить знаки благоприятными или неблагоприятными. Самым большим желанием Цицерона было стать авгуром (у него хватало ума понять, что понтификом его никогда не изберут). Он поклялся, что если сделается авгуром, то будет осведомлен в искусстве прорицания куда больше, чем любой из коллег, когда-либо выбранный или назначенный на религиозную должность только потому, что их семьи имели на это право.
Сначала Цицерон искал дружбы с Нигидием Фигулом из-за его знаний, но вскоре поддался очарованию его натуры, спокойной и доброй, кроткой и чувствительной. Отнюдь не заносчивый, несмотря на свое социальное превосходство, Фигул любил находиться среди остроумных и веселых людей и с удовольствием проводил иногда вечер с Цицероном, знаменитым острословом, умеющим поддержать компанию. Как и Аттик, Нигидий Фигул был холостяком, но в отличие от Аттика он выбрал такое положение по религиозным соображениям. Он твердо верил, что женщина разрушит его мистические связи с миром невидимых сил.
Женщина — это земное существо. Нигидий Фигул — небесный человек. А воздух и земля никогда не смешиваются, они не усиливают друг друга, но поглощают силу друг друга. Он до жути боялся крови, если это не была кровь жертвенного животного. А женщины — это всегда кровь. Поэтому все его рабы были мужчинами, а свою мать он отправил жить с сестрой и ее мужем.
На следующий день после курульных выборов Цицерон намеревался повидаться только с одним Аттиком, но вмешались семейные дела. Брат Квинт был выбран претором. Естественно, это решили отметить, тем более что, по примеру своего старшего брата, он был выбран in suo anno, как раз в положенном возрасте (ему исполнилось тридцать девять лет). Этот второй сын скромного землевладельца из Арпина жил в доме на Каринах, который старик купил, когда первый раз привез свою семью в Рим, чтобы предоставить Марку все необходимые преимущества, которых требовал его выдающийся интеллект. Итак, Цицерон с семьей отправился с Палатина на Карины незадолго до часа обеда, но эта братская обязанность отнюдь не отменяла разговора с Аттиком. Он тоже там ожидался, потому что Квинт был женат на сестре Аттика — Помпонии.
Цицерон с братом были очень похожи, но Цицерон-оратор был посимпатичнее. Во-первых, он выше ростом и лучше сложен, а Квинт — низенький и худощавый. Во-вторых, у Цицерона сохранились волосы, а у Квинта образовалась большая плешь. Уши у Квинта выглядели оттопыренными куда страшнее, чем у его старшего брата, хотя это была иллюзия: просто у Цицерона голова больше, что зрительно уменьшало размеры ушей. Оба были кареглазые, с каштановыми волосами и очень смуглой чистой кожей.
В одном отношении они имели много общего: оба женились на богатых мегерах, чьи родственники уже теряли всякую надежду выдать их замуж. Теренция славилась тем, что ей невозможно угодить. У нее был настолько тяжелый характер, что никто, как бы он ни нуждался в деньгах, не мог собраться с силами и сделать ей предложение. Она сама выбрала Цицерона. Что касается Помпонии, Аттик уже дважды воздевал руки к небесам, приходя от нее в отчаяние! Она была безобразна, свирепа, груба, злобна, язвительна, мстительна и хорошо умела быть жестокой. Заняв прочное место на коммерческой лестнице благодаря поддержке Аттика, ее первый муж развелся с ней сразу же, как только отпала необходимость в этой поддержке, и привел ее обратно в дом к Аттику. Хотя причиной развода было названо ее бесплодие, весь Рим считал (и правильно), что настоящая причина кроется в отсутствии желания сожительствовать с подобной особой. Именно Цицерон посоветовал брату Квинту жениться на ней, и они с Аттиком убедили его совершить сей поступок. Это случилось тринадцать лет назад. Жених был значительно моложе невесты. Через десять лет после свадьбы Помпония развеяла миф о своем бесплодии, родив сына, тоже Квинта.
Они постоянно ругались и теперь уже использовали ребенка как орудие в нескончаемой борьбе за право воспитывать сына, вырывая друг у друга несчастного малыша. Это беспокоило и Аттика (сын его сестры являлся его наследником), и Цицерона. Но никому не удавалось убедить враждующие стороны, что единственный, кто страдает от их вражды по-настоящему, был маленький Квинт. Если бы брат Квинт догадался сделаться тряпкой, как Цицерон, старался ублажить жену и не привлекать к себе ее внимания, их брак мог бы сложиться даже лучше, чем брак Цицерона и Теренции, ибо Помпония хотела лишь одного — верховенства, в то время как Теренция настойчиво лезла в политику. Но, увы, брат Квинт больше походил на отца, чем Цицерон-оратор. Несмотря ни на что, он будет хозяином дома!
Война не угасала. Это сразу бросилось в глаза, едва Цицерон, Теренция, Туллия и двухгодовалый Марк вошли в дом. Управляющий сразу отвел Туллию и маленького Марка в детскую. Помпония была слишком занята — она орала на Квинта, а Квинт, не уступая жене, старался перекричать ее.
— Похоже, — рявкнул Цицерон своим самым громким голосом, каким говорил на Форуме, — что храм богини Теллус рядом! Иначе соседи стали бы жаловаться.
Остановило ли их это? Ничуть. Они продолжали вопить, словно пришедших не существовало. Это длилось до тех пор, пока не прибыл Аттик. Его способ прекратить сражение был весьма прост. Он вышел вперед, схватил сестру за плечи и стал трясти ее так, что у нее зубы застучали.
— Уйди, Помпония! — резко приказал он. — Возьми Теренцию, отправься с ней куда-нибудь. Там, вдали от нас, можешь поделиться с ней всеми своими бедами.
— Я ее тоже трясу, — печально сказал брат Квинт, — но это не помогает. Она просто пинает меня коленкой сам знаешь куда.
— Если бы она пнула меня, я убил бы ее, — мрачно сказал Аттик.
— А если бы я ее убил, меня судили бы за убийство.
— Правда, — усмехнулся Аттик. — Бедный Квинт! Я еще раз поговорю с ней и посмотрю, что можно сделать.
Цицерон не участвовал в этом разговоре, он ретировался еще до прибытия Аттика и теперь вышел из кабинета Квинта с развернутым свитком в руках.
— Снова пишешь, брат? — спросил он, подняв голову.
— Трагедия в стиле Софокла.
— А ты делаешь успехи. Написано хорошо.
— Надеюсь, у меня получается уже лучше. В нашей семье ты монополизировал все, что касается речей и поэзии, а мне приходится выбирать из оставшегося — истории, комедии и трагедии. У меня нет времени на исторические исследования, а трагедия мне дается легче, чем комедия, если учесть, в какой атмосфере я живу.
— Я бы подумал, что ваша домашняя обстановка скорее способствует фарсу, — с серьезным видом заметил Цицерон.
