– Что такое пончиковая? – спросил сквозь сон любознательный Кипчак.
– В двух словах этого не объяснить, – ответил я. – Но там хорошо.
В дверях появился Тытырин с бородой. Тытырин притащил худого тундрового кустарника, сложил в очаг. Снял с полки экземпляр «Шагреневого трактора», брезгливо скомкал, подпалил, подсунул под кустарник. Кустарник зачадил горьким дымом, потом заиграл маленькими синими огонечками.
– Пожрать у меня ничего нет, – объявил Тытырин, когда огонь разгорелся. – Говею, однако. Пост.
– Откуда ты знаешь, что пост? – спросил Ляжка.
Тытырин не удостоил Ляжку ответом.
– Толокно есть, – передумал Тытырин, взглянув в наши проголодавшиеся лица. – Фунта два. Можно баланду завести.
– Заводи, – велел я.
Тытырин принялся заводить баланду. Баланда из толокна была безрадостна как на вкус, так и на цвет. Я съел половину солдатского котелка и разморился. Огонь слегка подпекал мои пятки, я лежал, глядя вдаль, вернее, в стену, грустил душою от одиночества – я вдруг почувствовал одиночество, да уж.
Коровин и Кипчак спали, Ляжка и Тытырин бодрствовали, и лишь это меня несколько развлекало. Они по очереди читали свои стихи, спорили, иногда перемежая спор сочинениями признанных классиков. Для придания художественного весу своим аргументам.
Иногда приходили в полемический экстаз.
Тогда Тытырин в бешенстве дергал себя за бороду, борода периодически отклеивалась, и Тытырину регулярно приходилось приклеивать ее игуаньим салом.
– Какой же ты крупный прозаик! – обидно, но в полтона хохотал Ляжка. – Если у тебя даже борода не растет? Ты просто щенок! Дристливый бобик! Ты жалок! Ты, что, свои стихи с заборов списываешь? Это же восемнадцатый век!
– Я не жалок, я почвенник! – кричал Тытырин. – Соль земли, читай по буквам! И не надо меня в глаза тыкать своим гнилым постмодернизмом! Ты сам не поэт, ты поэтическая отрыжка!
Ну и так далее. Приятно послушать людей с задором, что ни говори. И я слушал, слушал и постепенно уснул, и был сон мой крепок и тепл, утро же началось так.
– А-а-а-а!
Вопль в районе правого уха.
Я перекатился на бок, подхватил бластер и прицелился во входную дверь.
И тут же возникла картина. Старая лачуга, примерно как эта. Со стола сыплется лущеный горох, женщина и детишки в старинном платье с ужасом глядят на дверь.
Сюжет № 5. «В ожидании кобольда».
Что-то у меня все картины с ужасом.
Но кобольда в этот раз не было. На пороге возник Ляжка во взорванных чувствах.
– Ненавижу! – зарычал он. – Ненавижу его! Предатель! Грязный предатель! Ничтожество!
– Что случилось? – сонно спросил Коровин. – Не отвечай, догадываюсь. Твой бывший соратник выложил на стене пометом игуаны бессмертные строки «Беспредела медведей в Тевтобургском лесу»? Я недавно уже встречался с подобной низостью…
– Ненавижу! – снова завопил Ляжка.
– Не, Коровин, – возразил я. – Ты ошибся.
– В чем же?
– Это был не помет игуаны, это был помет армадилла…
– Платина! – уже завизжал Ляжка. – Эта сволочь утащила нашу платину!
Коровин засмеялся. Я ощупал свой комбинезон. Моя платина тоже исчезла. Писатель-почвенник Тытырин оказался не таким дураком, каким я его себе представлял.
– Найду – убью! – страстно сказал Ляжка.
Коровин продолжал хохотать.
Кипчак к событиям оказался вполне равнодушен, проблемы цены и стоимости его не занимали.
Ситуацию осложнил Доминикус. Непонятно из каких побуждений он приблизился к страдающему Ляжке и потерся хребтом о его ногу.
– Отвянь! – в сердцах крикнул Ляжка и злобно отшвырнул Доминикуса ногой.
Доминикус не сносил дурного обращения с собой. Он распрямился, молниеносным прыжком оказался на голове Ляжки и впился в нее всеми конечностями.
– Мама! – На этот раз в голосе Доминикуса пело здоровое кошачье бешенство.
– Мама! – Это вопил уже экс-диктатор, и голос его был преисполнен боли.
– Доминикус, дружок, – посоветовал Коровин, – осторожнее с глазами. Эта сволочь может их тебе выцарапать…
Доминикус между тем продолжал с мрявом трепать свою жертву, не разжимая, так сказать, смертельных объятий. Ляжка метался по окрестностям, дико стараясь разобраться с врагом. Получалось не очень, в бою Доминикус был свиреп, мне ли не знать. И я даже немного сочувствовал Ляжке, мне было его жалко. Честное слово.
После нескольких минут воплей, катаний и стенаний Ляжка не выдержал и крикнул:
– Застрели его! Застрели его из бластера!
– Не могу, – ответил я. – Я в Гринписе состою.
Ничего, подумал я. Пусть помучается немного.
Однако очень быстро Ляжка нашел способ одержания победы. Он принялся разбегаться и стукаться головой о глинобитную стену, каждый раз уязвляя своего противника собственным темечком. Доминикус мяукал.
– Так не честно! – сказал Коровин. – Не по-спортивному! Такой лоб справился с таким маленьким!
Ляжка ответил нечленораздельно. Разбежался посильнее, намереваясь разом покончить с врагом. Но Доминикус подтвердил славу супербойца. Перед самым сокрушительным ударом он ловко сместился в сторону, и Ляжка сокрушил стену собственной головой.
Удар был хорош. Даже выдержавший напор лошадиного копыта череп Ляжки спасовал.
– Происхождение видов, – глубокомысленно сказал Коровин. – Естественный отбор, так сказать, в чистом виде. Триумф сильнейших особей, отбраковка слабых и генетически бесперспективных. Эволюция… Доминикус, душа моя, иди к папочке, я обработаю твои раны…
Доминикус вытер о деспота лапы, прошагал по нему от плеча до правой ступни и длинным прыжком запрыгнул на коровинское плечо.
Ляжка собрался и сел. Я не выдержал и засмеялся.
Экс-деспот Пендрагон, только что павший в борьбе с эльфийским котом Доминикусом, выглядел подобающим образом. Павше. Лицо вдрызг разодрано когтями, по царапинам бисерится кровь, вокруг поналипла шерсть клоками. Не пендрагонья шерсть, кошачья. Из-за уха свисает хвост игуаны копченый. Почему-то.
Кипчак собрал с Ляжки хвост, домовито спрятал в сумку.
– Смешно… – грустно сказал Ляжка. – Как смешно… Каждый норовит плюнуть в поверженного льва…
– Вставай, поверженный лев, – сказал я. – Надо идти. А то твой друг-поэт наведет на наш след.
– Он мне не друг, – ответил Ляжка. – У меня нет друзей, я одинок, как… как я не знаю кто.
– Говоря стихами, которые ты так любишь, ты одинок, как колонок. Ты одинок, как воронок. Ты одинок, как… Как акваланг.
Так сказал Коровин.
– Может, я и неудачный правитель, – раздраженно сказал генетически бесперспективный Ляжка. – Может, я и такой лопух, как вы все тут хотите показать, но я тоже кое-что знаю!
– Что ты можешь знать? – Коровин пренебрежительно плюнул. – Что ты можешь знать? Ты даже с кошкой не можешь справиться. Лопух!
Ляжка надулся от важности. Так надуваться человек может в двух случаях: либо в случае запущенной водянки, либо в случае, когда он на самом деле что-то знает.
– Вот ты, Коровин, куда, думаешь, мы идем? – спросил Ляжка.
