росла. Мы дома.
Кэсси не могла говорить. Переполняющие её ужас, ярость и возмущение росли в ней всё больше и больше, пока она не подумала, что вот-вот взорвётся.
Глава 4 (Перевод: Дашка ? Дашка)
Её мама всё еще говорила в той притворно-радостной манере, но Кэсси могла слышать только обрывки её слов.
— … изначально крыло было Дореволюционно Грегорианским, полтора этажа… переднее крыло Постреволюционно Грегорианское….
Это продолжалось снова и снова. Кэсси схватилась за ручку двери машины, чтобы открыть её, получая, наконец, полный обзор всего дома. Чем больше она его разглядывала, тем хуже он казался.
Её мама говорила что-то насчет фрамуги (прим. перевод. — это вроде форточки) над входной дверью, она говорила быстро и почти задыхалась:
— … прямоугольное, не такое как обычные арочные окна над дверью, которые появились позже…
— Я ненавижу это! — закричала Кэсси, перебивая, её голос был слишком громким в тихом воздухе, поразительно громким. Она не имела в виду фрамугу, чем бы это не оказалось.
— Я ненавижу это! — неистово закричала она снова. Её мама, стоявшая позади, не произнесла ни звука, но Кэсси и не обернулась, чтобы взглянуть на неё; она смотрела прямо на дом, на ряды немытых окон и на провисшие карнизы, на абсолютно безобразную массу и ужасающую угнетённость всего здания, и её трясло.
— Это самое уродливое, что я когда-либо видела, и я ненавижу это. Я хочу уехать домой. Я хочу уехать домой!
Она обернулась и увидела побелевшее лицо матери с полными болью глазами, и разрыдалась.
— О, Кэсси, — миссис Блейк дотянулась до неё, перегнувшись через крышу машины. — Кэсси, милая…
В её глазах стояли слёзы, а когда она посмотрела на дом, Кэсси была поражена выражением её лица. Это было похоже на смесь ненависти и страха, такую же сильную, как чувствовала и сама Кэсси.
— Кэсси, милая, послушай меня, — произнесла она, — Если ты действительно не хочешь оставаться…
Она умолкла. Кэсси всё еще плакала, но услышала шум позади себя. Обернувшись, она увидела, что дверь дома открылась. Пожилая женщина с седыми волосами стояла на пороге, опираясь на трость.
Кэсси обернулась назад.
— Мам? — сказала она жалобно.
Но её мама смотрела на дверь. И медленно, на её лице появилось выражение усталой покорности. Когда она повернулась к Кэсси, в её голосе снова был притворно-радостный тон.
— Это твоя бабушка, дорогая, — сказала она, — Давай не будем заставлять её ждать.
— Мам… — прошептала Кэсси. Это была отчаянная мольба. Но глаза её матери стали пустыми, непроницаемыми.
— Пойдем, Кэсси, — позвала она.
У Кэсси возникло сумасбродное желание броситься к машине и запереться внутри, пока кто-нибудь не придёт и не спасёт её. Но затем, то же самое тяжелое изнеможение, которое опустилось на её маму, казалось бы, стало захватывать и её. Они были здесь. И с этим ничего нельзя было поделать. Она захлопнула дверь машины и молча последовала за мамой к дому.
Женщина, стоявшая в дверях, была просто древней. Настолько старой, чтобы оказаться, по крайней мере, её прабабушкой. Кэсси пыталась обнаружить в ней хоть какое-то сходство с мамой, но не могла найти ни одного.
— Кэсси, это твоя Бабушка Ховард.
Кэсси смогла что-то пробормотать. Пожилая женщина с тростью выступила вперёд, сосредоточив взгляд своих глубоко посаженных глаз на лице Кэсси. В этот миг ненормальная мысль ворвалась в сознание Кэсси:
«Она собирается зажарить меня в духовке».
Но затем она почувствовала руки, обнимающие её, удивительно крепкие объятия. Машинально, она подняла свои руки для ответного жеста.
Её бабушка отступила назад, чтобы взглянуть на неё.
— Кэсси! Наконец-то. После стольких лет.
К неловкости Кэсси, она продолжила смотреть на неё, разглядывать её с чем-то вроде пылкого волнения и беспокойной надежды.
— Наконец-то, — прошептала она снова, будто разговаривая сама с собой.
— Рада тебя видеть, мама, — произнесла мама Кэсси, тихо и официально, и строгие старые глаза отвернулись от Кэсси.
— Александра. О, моя дорогая, прошло столько времени…
Они обнялись, но необъяснимое напряжение витало между ними в воздухе.
— Ну зачем же мы все стоим здесь на пороге? Проходите, проходите обе… — сказала бабушка, вытирая глаза. — Боюсь, что это старое место выглядит довольно убого, но я выбрала для вас лучшие комнаты. Давай сначала отведём Кэсси в её комнату.
В увядающем красном закатном свете внутреннее убранство казалось темным и похожим на пещеру. И всё здесь на самом деле выглядело убого, от потертой обивки кресел до выцветшего восточного ковра на дощатом сосновом полу.
Они медленно поднялись на лестничный пролёт, бабушка Кэсси всё время опиралась на перила, а затем пошли по длинному коридору. Полы скрипели под Кэссиными «Рибоками», а светильники высоко на стенах тревожно мигали, когда мимо них кто-то проходил.
«Кому-то из нас следовало бы захватить канделябр», — подумала Кэсси. В любую минуту она ожидала увидеть крадущееся по коридору привидение.
— Эти светильники — твой дедушка делал к ним проводку, — извинялась бабуля. — Он настоял на том, чтобы сделать всё самому. А вот твоя комната, Кэсси. Я надеюсь, тебе нравится розовый.
Кэсси почувствовала, как округляются её глаза, в то время как бабушка открывала перед ней дверь. Эта спальня была словно из музея. Там была кровать с пологом на четырех столбиках, и с висюльками, спадающими отовсюду: и у изголовья, и в ногах кровати, и даже с полога, все они были сделаны из одной и той же серовато-розовой ткани с цветочным узором. Там были кресла с высокими резными спинками, обитые тканью цвета дамасской розы. На камине с высокой каминной полкой покоились оловянный подсвечник и фарфоровые часы. И еще в комнате было несколько массивных богато сверкающих предметов мебели. Всё это, конечно, было красиво, но настолько чопорно…
— Ты можешь сложить свою одежду сюда — этот сундук из цельного красного дерева, — говорила её бабушка, — он особого дизайна и сделан прямо здесь, в Массачусетсе — это единственный район из всех колоний, в котором делали такие.
«Колонии?» — с удивлением подумала Кэсси, разглядывая украшенную декоративной резьбой крышку сундука.
— А это — твой туалетный столик и твой платяной шкаф… Ты уже смотрела в окна? Я подумала, что тебе может понравиться угловая комната, потому что ты получаешь обзор сразу на юг и на восток.
Кэсси посмотрела. Из одного окна она могла видеть дорогу. А другое окно выходило на океан. Прямо сейчас небо темнело, становилось мрачным, свинцово-серым, точно соответствуя настроению Кэсси.
— Я оставлю тебя тут, чтобы ты могла начать распаковывать вещи, — сказала бабуля. — Александра, я приготовила для тебя зеленую комнату в другом конце коридора…
Мама Кэсси очень быстро, почти робко пожала плечами. И затем Кэсси осталась одна. Наедине с массивной красноватой мебелью, и холодным камином, и тяжелыми занавесками. Она осторожно присела на кресло, потому что боялась кровати. Она подумала о своей спальне дома, с её белой компактной деревянной мебелью и о своих плакатах с Призраком Оперы, и о своем новом CD-проигрывателе, который она купила на заработанные в качестве сиделки деньги. Она покрасила книжную полку в светло-голубой цвет, чтобы выгодно подчеркнуть свою коллекцию единорогов, стоящую на ней. Она коллекционировала единорогов всех видов, у неё были: мягкие набивные, дутые из стекла, керамические, оловянные. Однажды там, дома, Кловер сказала, что Кэсси и сама была похожа на единорога: голубоглазая, застенчивая, и не похожая на всех остальных. И всё это теперь, казалось бы, словно относилось к её прошлой жизни.
Она не знала, как долго просидела там, но спустя некоторое время она обнаружила, что держит в руке кусочек халцедона. Должно быть, она вынула его из кармана, и сейчас Кэсси крепко сжимала его.
«Если ты когда-нибудь попадешь в беду или будешь в опасности», — подумала она, и волна необъяснимой тоски прокатилась по ней. Затем последовала волна ярости.
«Не глупи, — резко сказала она себе. — Ты не в опасности. И никакой беды с тобой не случится».
У неё был порыв выбросить камень, но вместо этого она просто потерла его о свою щеку, чувствуя прохладную, неровную поверхность его кристаллов. Это заставило её вспомнить его прикосновение — каким нежным оно было, и как оно затронуло саму её душу. Дерзко, она прикоснулась к камню губами и почувствовала, как внезапно начинают пульсировать все клетки её кожи в тех местах, где он дотрагивался до неё. Рука, за которую он держал её, — она всё еще могла чувствовать его пальцы на своей ладони. Её запястье, — она ощущала легкие прикосновения прохладных кончиков пальцев, и как волоски на её руке начинают подниматься. И затем… Она закрыла глаза, и её дыхание остановилось, когда она вспомнила тот поцелуй. Каково бы это было, подумала она, если бы его губы прикоснулись к ней там же, где сейчас дотронулся до неё кристалл? Она позволила своей голове запрокинуться назад, проводя прохладным камнем от её губ вниз по горлу и дальше к впадинке, где бился пульс. Она почти могла почувствовать как он целует её, как не целовал ни один парень, она почти могла представить, что на самом деле там были его губы.
«Я бы позволила тебе, — подумала она, — даже не смотря на то, что не позволила бы кому-то еще… Я бы доверилась тебе…»
Но он оставил её. Внезапно, она вспомнила это, ощутив шок. Он оставил её и ушел, так же, как сделал и другой, самый важный мужчина в её жизни. Кэсси редко думала про своего отца. Она не часто позволяла себе это делать. Он ушел от них, когда она была совсем маленькой девочкой, оставил её маму и саму Кэсси одних заботиться о себе. Мама Кэсси говорила всем, что он умер, но Кэсси она говорила правду: он просто ушел. Может быть, к этому времени он
