Ронин

Бургомистров долго не задерживались.

- Игорь Николаевич, а позвольте на вашу шашку взглянуть. Честно говоря такого оружия видеть не приходилось? – спросил Фигнер. И я по его взгляду понял, что он тоже выпил больше обычного. А может и нет. Когда человек сильно устал, его может и от пары глотков развести.

- Только пальцем не щупайте,- протянул я клинок рукояткой к капитану. Тот взял аккуратно, разглядывая хамон. Не удержавшись коснулся пальцем и на пальце сразу выступила кровь.

- Удивительно! – воскликнул он придя в восторг,- Если б я не видел сам как вы с ним поработали, ни за что бы не поверил, что он был в сражении. Такая заточка, а ни единого скола, ни одной зазубрины!

- А дайте мне подержать?

Пошатываясь Семенов потянулся к нам. И я почти вырвал меч из рук капитана и вложил его в ножны.

- Извините Семенов, но спички детям не игрушка.

- Вот даз эт мин?

- Завтра. Завтра посмотрите. Будет день посмотрите. Давайте спать господа.

Фигнер кивнул но остался на месте.

- Владимир Германович у меня к вам будет просьба. Теперь вы мой командир?

- Да оставьте вы эти условности, - поморщился Фигнер,- Командир я в строю, а у костра мы все товарищи.

- Не дадите ли вы мне завтра своего коня? Мне нужно отлучиться по важному делу.

- А если сражение?

- Сражения завтра не будет.

***

Раннее утро 25 Августа было полно хлопот. Старший унтер-офицер Верещагин с рваной раной на щеке вышагивал между строя проверяя амуницию гренадеров и их физическое состояние. Я велел ему отобрать с десяток не раненых для вырубки леса и заготовки кольев. Рослые бойцы. Как один. Меня бы рядовым не взяли, чтоб строй не портить. Чуть-чуть но не дотягивал я до гренадера. А для поручика простительно. Убедившись, что моё указание выполняется я вцепился в седло и перекинув ногу воссел на гнедом жеребце Фигнера. Жеребец прядал ушами и косился. Видимо подспудно сомневаясь в моих кавалерийских способностях. Ну, да лиха беда начало. Осторожно коснулся пятками боков Цыгана и мы легкой рысью потрусили из лагеря. Путь мой пролегал мимо резерва. Мне нужно было перейти вброд или переплыть речку Стонец. Перейти через новую Смоленскую дорогу а там и войско Донское, а за ним Масловские флеши расположились. День выдался тихий и безветренный. Яркое солнышко время от времени закрывало набежавшее облачко. Но в целом солнце грело. Грело не смотря на близкую осень. Грело всех без разбору и правых и виноватых. И солнцу было всё равно кто мы, что мы. Оно любило всех одинаково. Каждую тварь живую на земле. Каждое дерево и каждую травинку на нашей грешной Земле. Под размеренную рысь Цыгана меня разморило. А окружающая тишина и бесхитростная красота природы настраивала на лирический лад.

Может вот так первобытные люди смотрели на солнце и придумали себе Бога,

который любит всё сущее без оглядки. Потому, что все мы творения его и дети. Дети подчас глупые и неразумные. Но отцу нашему небесному всё равно. Потому, что Бог этот и есть сама Любовь всеобъемлющая и всепоглощающая. Ярило - всплыло в памяти имя древнего дохристианского бога.

***

- Атаман никого не принимает,- безапелляционно заявил казак в широких синих шароварах с красными лампасами, перегородивший мне дорогу. Выглядел он серьезно до нельзя. Шапка из овчины надвинутая по самый лоб была повыше моего кивера. Ноздри его раздувались, что даже серьга в ухе шевелилась. Серьгу в ухе носили как я помнил то ли единственные сыновья в семье, то ли самые младшие. Но при атаке их ставили в последний ряд, берегли. Сами себя они берегли вряд ли. Этот вот мой оппонент скорее голову сложит, чем допустит чужака к атаману.

- У меня пакет от командующего!

- Пакет передам.

- Мне приказано передать лично в руки.

- Атаман никого не принимает, - казак насупился. Руки в боки, грудь колесом. Я быть может и усыпил бы его на время, но у крыльца отирались ещё двое. Да и вокруг зрителей тысяч пять. К атаману я допустим зайду. Но три бесчувственных тела наделают столько шума, что через пять минут целая дивизия будет жаждать порубить меня на фарш для пельменей. И секрет сабельного удара они тоже знали. На всем скаку разрубали противника наискось от плеча до пояса.

- Слушай есаул, ты меня пропусти, я пакет отдам. Господа офицеры! – от безнадеги я обратился к сотоварищам скучавшим в стороне, - Да скажите вы ему? Пакет от командующего передать нужно!

Казаки переглянулись что-то меж собой кумекая, но не долго, почти тут же отрицательно закачав головами. Оставался последний аргумент. Я отошел к кустам якобы по нужде и тут же вернулся, прикрывая парализатор большим серым пакетом сверху. В голове толчками крови билась одна мысль: Только бы хватило! Только бы хватило! Только бы хватило!

Хватило. Три манекена на улице. А я хлопнув дверью ворвался в покои атамана.

- Какого…! Я же сказал ко мне никого не пускать! – вырвалось у генерала. В выражениях он не стеснялся. А пить при посторонних видимо стеснялся, раз надирался в гордом одиночестве. За столом кроме соленых огурцов, куриных яичек, хлеба и бутылки самогона никого из свидетелей попойки не наблюдалось.

- У меня к вам дело атаман.

- Васильков! Самохин! Какого черта! – атаман выглянул в окно и обомлел не хуже своих телохранителей. Платов был из семьи староверов, но на царской службе это тщательно скрывал. Стоило попробовать сыграть на этом факте.

- Вот именно генерал. Не стоит чертыхаться. Не гневи господа.

- А ! Вот ты предатель и попался! Сам пришел! А мне-то докладывают, что мол за фрукт в серебряных эполетах корсиканцу на доклад бегает!

Я оглядел себя. После вчерашнего боя мой мундир пришел в полную негодность и сегодня утром геройскому поручику интендант выдал поношенный, но чистый мундир.

Взглянув на левое свое плечо я только теперь обратил внимание что на нем большие потертые серебряные эполеты с осыпающейся канителью. Платов нежно потянул из ножен саблю.

***

- Такие дела атаман. Ты что думаешь, если тебя Кутузов с арьергарда снял, значит и от дел отстранил? Не доверяет? Наоборот! У него на тебя вся надежда. Он потому в штабе и не говорит никому про свои планы, что предатель затесался. А завтра поутру гонца с пакетом пошлет, чтоб ты в тыл зашел к Бонапарту со своими казаками! А ты к завтрашнему утру если и дальше пить продолжишь, будешь никакой. И в бой пойдет один Уваров. Он конечно корпус Орнано займет. Но по тылам гулять будет некому. Так что бросай ты свою обиду водкой глушить. Я тебе добра желаю, и отчизне нашей. Сам посуди, был бы я врагом, не преминул бы беспомощным твоим состоянием воспользоваться и погубить. Так, что учти на будущее не всяк колдун враг….

Только-то успел я это сказать, как хлопнули двери. В избу ворвались пришедшие в себя ординарцы. Они увидели замороженного атамана и накинулись на меня

- Бей супостата! Бей нечистого! Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа!

В избе стало тесно. Задержался я тут, пора раскланяться. И я прыгнул в окно вышибая телом раму. Ударился раненым плечом так, что сознание помутилось и красные кровавые круги поплыли перед глазами. И успел увидеть как ко мне бежит целая рота с обнаженными саблями и шашками. Вот и всё, мелькнула мысль. Когда громом раздался голос откуда-то сверху, словно с неба.

- Отставить! Ну кА тащите его ко мне!

Глава 16. Хинэри-маки.

При сноровке оплетка цука занимает не более двух часов, причем большая доля времени уходит на вязание финального узла. Из множества стилей реально внимания заслуживает лишь один, самый простой, надежный и практичный — 'хинэри - маки'

Вот это я прокатился. С опухшей физиономией светя кровоподтеками под глазами, стоял навытяжку, потупив взор. Генерал Воронцов распекал меня уже минут десять и слова не давал сказать. Его адъютант Смирнов доставил меня в расположение только что.

Спасибо Платову, не поленился, послал гонца к Воронцову чтоб прояснить мою персону.

Да не дал меня казачками на растерзание. Но приложить они меня успели. Ещё как успели. А я не сопротивлялся. Первый раз в жизни не сопротивлялся. Не враги они мне. А то, что убили бы в горячке. Значит судьба такая.

- Это что за кульверты поручик? Вас точно вчера контузило? Что это за похождения к

Платову? Вы кем себя возомнили? Пророком? Новым мессией? Да таких как вы, Ростопчин в «девятке» держит!

«Девяткой» в старой Москве именовали дом душевнобольных «Девяткин приют».

Генерал-губернатор Ростопчин питал к домам для душевнобольных особое расположение.

Он часто заезжал туда, разговаривал с больными, а при желании мог упечь туда и здорового. Так, что все последующие правители в обращениях с диссидентами были не оригинальны. Лечили больных в психушке обливаниями колодезной водой. И зимой тоже. Поэтому к весне там было полно свободных коек.

- Да если б не вы вчера добыли в сражение знамя, я бы пальцем не пошевелил. Пусть бы Платов вам голову оторвал. И что такого вы ему наговорили, что он сам не свой? Опять ужасами грядущими стращали?

«Мон женераль» выдохся и готов был к конструктивному диалогу.

- Ваше превосходительство, я кажется уже доказал, что гаданием на кофейной гуще не занимаюсь. Вы уже получили наградной лист на меня? – задал я риторический вопрос.

В углу походного шатра на лавочке лежали пять шашек. И я всенепременно был уверен, что одна из них моя.

- То, что вы угадали награду, ещё ни о чем не говорит,- генерал прошелся пальцами по краю стола, словно на фортепиано играл. – В армии вы без года – неделя. И учитывая то, что это ваша первая награда, на большее рассчитывать смешно. Хотя отбить полковое знамя – нанести противнику серьезное оскорбление. За потерю знамени полк несомненно будет расформирован, а офицеры понижены в звании. Да же и не знаю как с вами поступить? Не ровен час на своих с шашкой кинетесь? Отправить вас в Москву?

- Ваше сиятельство! – взмолился я,- Христом Богом прошу! Не делайте этого! Я свою преданность доказал и ещё докажу! Завтра бой и каждый человек на счету! И поверьте мой клинок лишним не будет!

- Ну хорошо, - смилостивился Воронцов,- а что вы там за сюрприз готовите? Какие-то колья тайно изготовили? Может вас в ополчение отправить, кольями то воевать?

Генерал улыбался. Но в улыбке его тепла было не больше, чем в Антарктиде зимой.

- А это граф сюрприз неприятелю.

И я вкратце рассказал о своей задумке. Воронцов выслушал внимательно и с пониманием.

- Тут ваше превосходительство главное внезапность,- закончил пояснения я.

- Ну, что ж. Задумка не плоха. Попробуйте. Можете быть свободны, - генерал сделал паузу, - в пределах диспозиции.

Я развернулся на выход, щелкнув каблуками.

- Да. Поручик заберите свою шашку.

- А можно перо и чернила?

Воронцов пожал плечами, а я взяв со стола перо быстренько нарисовал прямо на наградном листе иероглиф – Ронин, или как его называют в Китае ля-дзын, дословно «ходи туда-сюда».

- Да вы сума сошли! На наградном листе черте знает что!

- Вы уж простите ваше сиятельство, но от слов своих, сказанных мною вчера я не отказываюсь и просьба моя остается в силе. Оставьте шашку у себя. А по этому знаку ваш внук меня опознает.

- Идите прочь! – раздраженно сказал генерал, - Пока я вас под арест не отправил!

- Честь имею! – козырнул я ещё раз, и вышел.

Завтра к полудню Воронцов убедится в справедливости моих «предсказаний» и с шашкой поступит как и просил.

***

У походной кухни столпилась куча зевак с котелками. Пробившись через толпу я увидел,

что компанию вокруг себя собрал один весельчак. Конопатый, рыжий гренадер не молодой, но с совершенно озорной детской улыбкой. Он травил байки. А солдаты похохатывали закручивая усы.

- Ну дает Тимоша! Артист!

- Артист!

- «Косит значит мужик и с каждым взмахом у него колокольчик звенит. Поп значит и спрашивает, а зачем это колокольчик? А мужик ему в ответ: В траве живности много мышки там, ящерки, кузнечики всякие. Вот я колокольчик и привязал к косе, чтоб они звук слышали и разбегались. Поп растрогался и говорит: Вот как ты о тварях божьих печешься? Давай я за это тебе грехи отпущу.

- Есть грехи?

- Как не быть. Когда барин уезжает, я с барыней грешу.

- Отпускаю тебе этот грех. А ещё есть грехи?

- А когда барыня уезжает, я с ейной дочкой грешу.

- Отпускаю тебе и этот грех. А ещё?

- А когда барыня с дочкой уезжают я с барином грешу.

Поп его послушал и говорит: Ой! Мужик, сдается мне не туды ты колокольчик повесил!»

- Га-га-га! – разнеслось по кругу гренадеров.

- Ой! Не могу! – утирали слезы усачи.

- Не туда говорит колокольчик повесил!

- Сейчас пойду своим расскажу!

Утирая слезы я пошел к своему взводу. Ей, богу! Когда такое оживление царит и помирать веселее. Я давно заприметил некую закономерность. Без смеха на войне нельзя. Иначе свихнуться можно. К смерти привыкнуть нельзя. Но когда постоянно думаешь о смерти, к этой мысли привыкаешь.

Знаете почему концерты на фронте пользовались таким бешеным успехом и популярностью? Успех был предрешён. Когда люди смотрели выступление артистов, они переставали на какое-то время думать о смерти. Для них это был такой отдых, такой праздник, который трудно себе представить. Вот, представьте себе проснулись вы утром и не знаете - ляжете ли ещё когда-нибудь спать. Может быть вы умываетесь сегодня последний раз. Может, говорили вчера с фронтовым товарищем последний раз. Может сегодня смерть зацепит своей косой или его, или вас, или Мишку рябого из третьего взвода. А если у вас за плечами ещё погибшие родные и близкие, которых костлявая скосила ещё в первые дни войны, то плечи согбенны от невыносимо груза.

И он давит и давит, как фашистский «Тигр» крутящийся и лязгающий железными гусеницами, трамбующий ваш окоп, втаптывающий вас в землю. И не скинуть его и не освободится. И выход только один. Собрать, спрессовать всю свою ненависть к смерти, воплощенную в эту морду в немецкой рогатой каске и врезать по ней, влепить со всего маха. Может быть вы