погибнете. Может быть. Но по крайней мере вы будите знать,
что дали смерти сдачи.
Не все выдерживали конечно. Далеко не все. И я видел эти безумные лица с выпученными глазами бросающие винтовки, кричащие бог знает что, бегущие назад от врага. Спрятаться, спастись любой ценой, даже ценой предательства, ценой жизни других.
Только не меня! – вот, что было написано на этих лицах. Но это глупо. Трусость, это глупо. Смерть приходит за каждым из нас. Всегда приходит. У смерти нет выходных.
И её нельзя обмануть. Если она сегодня к вам не пришла, значит вас просто не было в её сегодняшнем списке.
Постоянное присутствие смерти помимо тяжести давало такой адреналин в крови, что каждый прожитый день врезался в память как самый значительный день твоей жизни.
Память, осязание и обоняние обострялись. Ты поневоле замечал и запоминал каждую незначительную мелочь. Чувство юмора приобретавшего черный оттенок помогало выжить находя смешное там, где его не могло быть.
«Сидит Гитлер на березе, а береза гнется. Посмотри товарищ Сталин как он н…тся!»
Упадет одним словом. И в таком вот ракурсе всё остальное. Если врага высмеяться, то и страх перед ним пропадает.
***
Большая часть дивизии расположилось прикрывая флеши внутри пространства образованного тремя батареями. Мы же стояли по правую сторону от Багратионовских флешей перекрывая тот промежуток, что проходил от насыпи до Семеновского оврага. Воистину Семеновского! Дважды Семеновского. Во-первых, от названия деревни Семеновки, а во-вторых, поручик Семенов со своими гренадерами стоял именно за ним. Далее от оврага и вплоть до ручья расположился капитан Фигнер Владимир Германович. Подразделения поручика Воронина и Денисова расформировали а их бойцы пополнили наши ряды. Удача наша была в том, что нас не разместили пехотным каре ввиду особенностей местности. Иначе вражеская кавалерия смела нас при первой же атаке.
С пяти утра я был на ногах. В шесть началась канонада. Флеши заволокло пороховым дымом. Пехотные корпусы Нея, Фриана и Компана пошли в наступление.
Слева от флешей ударил кавалерийский корпус Мюрата. Их встретили наши егерские полки. С нашей же стороны флеши попытались обойти конные егеря Жюно. Они дали крюк, чтоб не попасть под пушечный обстрел и появились справа от нас постепенно выравнивая ряды. Первый сюрприз для противника я приготовил издалека. Вооружил последние два ряда фаланги штуцерами. Когда расстояние до цели было метров семьсот я поднял меч вверх и передние ряды встали на одно колено открывая обзор стрелкам.
- Пли!
Раздался залп. Штуцер у хорошего стрелка бил до километра. Единственный недостаток, это долгая перезарядка. Поэтому я поставил их в последних рядах, чтоб успели перезарядиться. Триста метров до цели. И я вновь поднял меч.
- Пли!
Ещё залп. На этот раз эффективность выстрелов была видна. Несколько человек выпали из строя как птенцы из гнезда и тут же были затоптаны лошадьми. Меч вверх.
- Пли!
Штуцера сработали в разнобой, но несколько коней кувыркнулись через голову сбрасывая и раскатывая всадников, как колотушка раскатывает тесто по столу.
- Ждем! – гаркнул я срывая голос, боясь, что мой сюрприз не получится и у кого-то не выдержат нервы. А ведь это страшно. Страшно когда дрожит земля от тысячи конских копыт. Когда копыта выдирают дерн и он летит большими комьями в разные стороны. Когда вся эта масса словно цунами надвигается на тебя. И ты стоишь и сознаешь свою ничтожность перед этой волной. Свою беспомощность перед практически стихийным почти природным явлением, управляемым злой человеческой волей. Уже видны выпученные конские глаза, уже молниями сверкают вытянутые словно в заклинании к небу клинки. Уже видны большие лохматые головы всадников. Французские егеря были одеты в лохматые папахи схожие с нашими казаками. Только к папахам они присобачили султаны. Именно, что присобачили, султан был не спереди как на кивере а с левого края папахи.
- Ждем! – ору я. Сто метров, пятьдесят, тридцать, двадцать. Рядом с каждым бойцом выкопана небольшая ямка на штык для упора. Рядом с каждым лежит приготовленный кол. Пятнадцать метров!
- Взяли!
Колья подняли и уперлись. Колючая стена выросла перед врагом. Они конечно увидели.
Но уже не остановить разгоряченное животное. Уже не свернуть в сторону, поскольку задние ряды давят на передние и не знают, что происходит. И я отключаю свои эмоции иначе не перенести то, что произойдет дальше. Становлюсь просто роботом, машиной для убийства лишенной каких либо чувств. «Зверь самый лютый жалости не чужд.
А я чужд, значит я не зверь». Какая же я всё-таки сволочь. Трещат и ломаются колья. Трещат ребра и грудные клетки бедных животных. Предсмертное ржание сопровождается выстрелами. Упавших всадников добивают одиночными выстрелами и штыками первые ряды гренадеров, облитых фонтанами крови. Ещё мгновение и всадники поворачивают, чтоб свернуть и через кустарник обойти нас с фланга. Но там за кустарником прячется овраг. Кони падают туда ломая ноги. Семеновские ряды прикрытые оврагом встречают врага оружейным залпом. И тогда часть егерей забирают ещё правее на роту
Фигнера. И там завязывается нешуточный бой. Помочь бы им. Но кто поможет нам?
Тысяча сабель против трех сотен пехоты. Колья уже сыграли свои роль и толку больше от них никакого. Всадники перепрыгивают через трупы павших товарищей и врезаются в наши ряды сминая отталкивая нас назад и в сторону. Тесня к флешам и оврагу. Семенов развернулся на помощь нам. На помощь к Фигнеру спешит полк. И кажется вовремя. Потому как с нашего возвышения видно, что там никого не осталось. Интересно,
жив ли капитан? Не обманула ли его старушка Ленорман, до смерти оставшаяся девицей.
И это последнее что я подумал. Потому как стало сильно некогда.
***
В пороховом дыму окутавшем флеши ничего не было видно. Французы подтащили артиллерию и теперь нас утюжили ядрами. Единорог сломался. Стрелять из него было можно, но вести прицельный огонь затруднительно. А всё проклятая деревянная ось, на которой крепился ствол и колеса. Так получилось, что французы захватили-таки флеши, и мы ринулись их отбивать. От моей сотни в живых осталось бойцов пять и Верещагин.
На месте моей погибшей сотни теперь стоял полк резерва. А мы, выжившие остались на батарее. Положение было аховое. На батарее не хватало артиллеристов. Фейерверкеров и канониров можно было заменить, то бомбардиров знающих и умеющих целиться не было. Их число значительно сократилось после первой волны французов, занявших на десять минут батарею. Долгих десять минут. Это почти вечность. Спортсмены знают, что такое две минуты спарринга. За две минуты человек становится выжатый как лимон. Пот градом. Две минуты дают возможность прояснить победитель ты, или побежденный. За десять минут можно вырезать сотню человек, тысячу. Я не знаю сколько сотен человек сейчас гибло в эти минуты на всем бородинском поле. Войска метались и сталкивались по всему полю. Кирасиры Мюрата с лошадиными развивающимися хвостами на касках были встречены нашими лейб- гвардии кавалергардами цветом армии, личной охраной императора. Красавцы все как один не ниже 180см роста, и лошади в цвет седоков вороные и гнедые. Полторы тысячи сабель. Кирасиров отбили. Мюрат был убит.
А от всех наших кавалергардов осталось только 36 человек. И только двенадцать из них были способны оставаться в седле. Казалось всех охватило какое-то массовое безумие. Люди убивали людей просто так. Не из тактических соображений, не ради захвата укреплений, орудий и дальнейшего укрепления плацдарма. А просто так. Просто так. Весь ужас войны и состоял в том, что смысл происходящего терялся. Просто люди убивали людей из страха самому быть убитым. На них не действовали уже приказы. Они, то бежали на врага с криками и безумными выпученными глазами, то бежали от врага спасаясь от смерти. И то, и другое было чистой воды безумие. И чтобы не поддаться этому безумию я уходил на какое-то время в пустоту. Для меня не существовало смерти, жизни, боли. Я лишь оттачивал искусство боя. Не думал, не чувствовал. Звериное чутье и обострившееся чувство опасности выручало меня. Я метался от одного врага к другому. Совершенно не думая над тем как рубить, как отбить удар, как уйти от удара. Это было просто как дышишь. Именно не думая, когда в тебе царит пустота, инстинкт принимает единственно верное решение. Я парил над землёй не ощущая собственного веса. И лишь когда не увидел рядом ни одного живого супостата, я отвалился на лафет поломанного единорога тяжело дыша. Отвалился потому как больше отвалиться было некуда. Некуда было ступить. Все внутреннее пространство батареи было усеяно трупами своих и чужих.
- Хлебни ваше благородие для сугрева!
Мой «ангел хранитель» в лице Верещагина протянул фляжку. Ему здорово досталось.
Верещагину. Лицо было всё в крови. Кивер смят сабельным ударом. Подсумок болтался в полу оторванном неприличном виде. Левая рука перевязана. Но он всё ещё в строю старший унтер-офицер Верещагин Василий Иванович. Длинные закрученные к верху кончики усов придавали ему сходство с тезкой, героем гражданской войны.
Подошедший резерв убирал тела очищая пространство батареи. Их просто скидывали вниз с холма и она образовывали ещё одно препятствие для противника. Препятствие, по которому не возможно бежать а только идти медленно переставляя ноги между телами.
Вместе с подошедшим резервом появились знакомые лица. Первым подошел капитан.
- Поручик? Жив чертяка? Рад!
- Я тоже рад вас видеть капитан.
- Вы уже знаете, что..
Но тут слева возник адъютант Воронцова бледный и грустный на взмыленной лошади.
- Поручик, генерал просит вас к себе, он ранен.
***
Дивизия Воронцова была сметена и вытеснена за Семеновский ручей, и отступила до самой деревни. Генерал лежа в чьей-то брошенной избе на лавке. Под голову ему заботливо подложили хозяйскую подушку.
- А я и не сомневался, что вы живы поручик, - произнес Воронцов, кусая посеревшие сухие губы. – Все вами сказанное сбылось. Багратион умер. Но вызвал я вас не для этого.
Скажите, что будет дальше? Что дальше?
- Всё будет хорошо граф, всё будет хорошо. Мы победим.
- У нас же совсем не осталось людей и резерва?
- Через два часа Наполеон будет полностью разбит. Он бежит с остатками армии и уланами Понятовского в Польшу. Ему конец. Франция ему этого поражения не простит.
Отдыхайте генерал. Отдыхайте. Всё будет хорошо. Вы выздоровеете, станете генерал- губернатором Новороссийским. Прекрасная жена, дети, хороший дом. Всё у вас будет хорошо. Отдыхайте.
И граф впервые при мне улыбнулся искренне и радостно, и обессиленный погрузился в забытьё.
- Мне пора возвращаться, - сказал я адъютанту. Смирнов молча кивнул, с интересом разглядывая меня, словно только что увидел. У него на языке видимо вертелся какой-то вопрос, но он сдержался.
- Там у крыльца возьмите мою лошадь, не пешком же вам идти.
- Спасибо Смирнов.
***
На флешах царила очередная свалка. Где свои, где чужие было не разобрать. Я врубился в бой на полном скаку. Соскочил с лошади, и гнедой жеребец тут же умчался назад в тыл прядая ушами и шарахаясь от безумных людей. Пехотный корпус генерала Даву атаковал флеши. Время близилось к полдню. Но день казался невыносимо долгим. Ощущение времени во время боя всегда другое. Я это давно заметил. То оно пролетает как мгновение, то тянется словно кисель у щедрой хозяйки, не пожалевшей крахмала.
Двенадцатый час. Всё сказанное мной сбылось и сбудется. Я очень на это рассчитывал.
Что моя прогулка к Платову была не напрасной. И хоть Багратион убит а Воронцов ранен,
флеши ещё наши. И сейчас главное было продержаться как можно дольше, привлекая к себе всё больше и больше врага. Чтоб были брошены против нас последние силы и резервы. Чтоб рядом с Бонапартом никого не осталось и тогда возможно исполнится то, ради чего я всё это затеял.
Французы меж тем совсем обнаглели. Они подтащили артиллерию поближе и забрасывали нас ядрами, целя метров на сто-двести за наши спины, дабы вывести из строя наш резерв и прикрытие. Но резерва не было и прикрытия никакого не было. Генерал Дохтуров ещё не подошел. И если бы француз сейчас это знал, то полка кавалерии было бы достаточно, чтобы покончить с нами раз и навсегда. Я улыбнулся, представ себе как мечутся адъютанты посылаемые с поля боя к императору, прося у Бонапарта всё новые и новые силы. Здорово мы их напугали!
Только вот помощи ждать не приходится. Первый гренадерский корпус по приказу Тучкова будет брошен к деревне Утице занятой поляками. А к нам придет только батальон майора Демидова из четвертого Уфимского пехотного полка.
А вот и они. Я механически обтер лезвие об рукав левой руки, хотя это лишнее. На полированной стали кровь долго не задерживалась, скатываясь тут же каплями.
- Пленных не брать! – заорал я им и продолжил начатое.
Слово продолжил, в данном случае не корректно. Ту секундную передышку, которую я позволял себе чтобы осмотреться и передышкой то назвать можно было с большой натяжкой. Я уже еле стоял на ногах. Меня шатало от усталости. Белые гренадерские штаны, которые я прозвал кальсонами за очевидное сходство, были все в каплях крови. Правая штанина была красной от крови. Моей крови. Чей-то штык решил попробовать мою ляжку на мягкость. Войти глубоко он не успел, но маленькая рваная рана от четырехгранного штыка всё кровила, и кровила. Так, что в сапоге уже намокла портянка.
Китель износился так, что в пору было просить новый. Правый рукав треснул по шву и держался только на нитках подмышкой. Удар, ещё удар. Выстрел. Я обернулся и увидел как за моей спиной кулем падает Верещагин. Лицо стрелявшего заволокло дымкой.
Не медля ни секунды я метнулся и наискось полоснул врага. Меч вошел в его плечо разрубая ключицу.
- И…и…,- Верещагин шевелил губами. Большое черное пятно расплывалось на его груди.
- Что? Что ты сказал?
- Прощай ваше благородие, помираю..
- Отставить Верещагин! Я тебе дам
