понравиться? Небольшого роста, болезненный мальчик. За десять лет учёбы с ней в одном классе я так и не сидел с ней за одной партой… В те времена по ночам, перед тем, как заснуть, я мечтал о том, как мы будем с ней вместе. И неожиданно я пришёл к мысли: хорошо, если бы она была мёртвой, никому не нужной и такой доступной для меня. Позже я даже не заметил, как, эта мысль распространилась и на всех девушек, в которых я влюблялся. Мёртвыми они бы остались нужными только мне.
— У вас было влечение только к определённым типам женщин? — спросил Борис Константинович, чувствуя, что уловил момент откровенности пациента. — Вы влюблялись в кого-то конкретно?
— Ну да, — не глядя на врачей, усмехнулся Вадим. — Всё, как у обычных людей. На некоторых я даже не обращал никакого внимания. Что касается моей последней возлюбленной, то она была моей единственной и неповторимой. Мне никто был больше не нужен, кроме неё. Я поклялся ей в вечной любви… Но я нарушил эту клятву. Я изменил ей в ночь перед тем, как меня задержали. Она не простила мне это. Поэтому меня разоблачили.
На этом врачи исчерпали свои вопросы и смотрели на Вадима молча. Борис Константинович начал делать пометки в своих записях, а Рудольф Карлович стал что-то нашёптывать Якову Ефимовичу на ухо. С минуту в кабинете судебно-психиатрических экспертиз городского психдиспансера висела тишина. Вадим, посмотрев на людей в белых халатах, тихо произнёс:
— Ну вот, теперь вам известна вся правда. Скрывать мне от вас больше нечего. Если, конечно, что-то забыл… Спрашивайте. Времени у вас для этого осталось немного.
Вячеслав Лукьяненко после недолгого просмотра своей пьяной физиономии в мутном зеркале опустил свой взгляд в раковину. Рвотная масса продолжала бурлить под струёй воды из крана, распространяя по туалетной комнате резкий кислотный запах. Было очевидно, что раковина забилась извергнутыми из желудка непереваренными остатками пищи и придётся прочищать трубу.
— Дневальный! — заорал Лукьяненко, приоткрыв дверь туалета.
Через несколько секунд в коридоре загремел топот солдатских сапог. Посетители, сидевшие вдоль стен на лавках, повернули головы в сторону выхода, откуда выскочил прыщавый юноша в солдатской форме и подбежал к двери туалета.
— Товарищ майор, рядовой Ракитин по вашему приказанию прибыл, — доложил взъерошенный солдат и испуганно посмотрел на пьяного офицера, выглядывавшего из дверной щели.
— Ты почему, сука, за порядком не следишь? — тихо спросил Лукьяненко. — Тут кто-то в раковину наблевал. Я тебя за такое на гауптвахте сгною, понял? Срочно займись. Об исполнении доложить.
— Есть, — ответил солдат и, прикусив губу, зашёл в туалет.
Стараясь выглядеть трезвым, Лукьяненко, насколько это было возможно, придал своему лицу серьёзный вид и быстрым шагом пошёл в кабинет следователя Вахтанга Мамрикашвили, который был расположен в самом конце коридора. Проходя мимо кабинета другого своего сослуживца, следователя Михаила Шестопалова, Лукьяненко обратил внимание через приоткрытую дверь на то, что возле стола Шестопалова сидит и курит коротко остриженный молодой человек, небрежно вскинув ногу на ногу. Откинув голову назад, парень старался пускать дымовые кольца в потолок. Самого Шестопалова в кабинете не было.
Поняв, в чём дело, Лукьяненко ещё более быстрым шагом пошёл к кабинету Мамрикашвили.
С тех пор, как старый прокурор Ёбургского гарнизона ушёл на пенсию, сменивший его подполковник юстиции Луковский на одном из первых оперативных совещаний сотрудников военной прокуратуры гарнизона ввёл новое обязательное правило, согласно которому категорически запрещалось пытать подозреваемых, обвиняемых или свидетелей тому следователю, который непосредственно расследовал это дело. Для этих целей следователь должен был привлечь своих коллег, а сам под благовидным предлогом удалиться из своего кабинета. Данное нововведение обеспечивало некоторую анонимность экзекуторов, а также оставляло возможность психологического контакта следователя с допрашиваемыми лицами.
— Вахтанг, — Лукьяненко озабоченно посмотрел на сидевшего в кресле за столом лейтенанта. — Есть работа. У Миши какой-то хмырь не колется. Рожа наглая, шпана непроученная, короче. Надо помочь.
— Прямо сейчас? — вставая из-за стола, спросил Вахтанг.
Лукьяненко кивнул и вышел из кабинета. Выдвинув нижний ящик стола, Вахтанг достал короткую резиновую дубинку и последовал за Лукьяненко.
Когда Михаил Шестопалов вернулся в свой кабинет из машбюро, куда он ходил, чтобы отдать документы на распечатку, увиденное ошеломило его. Лукьяненко, крепко обхватив обеими руками, душил молодого человека, сидевшего на стуле. Парень тщетно пытался вырваться из недружественных объятий, а Мамрикашвили в это время наотмашь бил его резиновой палкой в нижнюю часть живота.
— Колись, тварь, — приговаривал Вахтанг. — Я же тебя калекой оставлю!
Несколько секунд Шестопалов не мог произнести ни слова. Наконец, дар речи вернулся к нему и Михаил заорал во весь голос:
— Отставить! Вы что, совсем ёбнулись?!
— Миш, ты чё? Мы ещё не закончили, мы тебя позовём… — тяжело дыша, сказал Лукьяненко, продолжая удерживать за шею парня.
Михаил подскочил к Вахтангу и выхватил у него резиновую палку. Оказавшись без оружия, Вахтанг пнул свою жертву в пах.
— Я сказал, отставить, козлы! — опять закричал Михаил. — Это же следователь из милиции.
— Из милиции? — убирая руки с шеи парня, удивился Лукьяненко.
Парень замычал и сполз со стула. Мамрикашвили и Лукьяненко тут же начали помогать ему подняться. Усадив следователя милиции обратно на стул, Лукьяненко начал поправлять на нём одежду.
— Так он из мусарни, что ли? — переспросил Вахтанг Михаила и, получив утвердительный кивок последнего, обратился к своей недавней жертве. — Ну, извини, братан.
— Да, извини, перепутали, — уже по-дружески Лукьяненко обнял парня.
— Кто вас звал сюда? — угрожающе размахивая дубинкой, спросил Михаил своих пьяных товарищей по работе.
— Миша, извини, это тупой хохол во всём виноват, — ответил Мамрикашвили, злобно посмотрев на Лукьяненко.
— Я думал… — Лукьяненко хотел что-то сказать в своё оправдание, но его прервали.
— Скоты, я вас под трибунал отдам, — наконец, чуточку придя в себя, произнёс следователь милиции.
Три следователя военной прокуратуры молча посмотрели на него.
— Да ты чё, братан! — испугался Лукьяненко.
— Ты кого пугать собрался, сынок? — резко наклонившись к сидящему, спросил Вахтанг. — Ты же до завтра не доживёшь. Тебя как зовут? Имя, фамилия, быстро!
— Олег Лунин.
— Так вот, Олежка, пойдём лучше выпьем, — вдруг очень спокойно и учтиво предложил Вахтанг. — У меня сегодня маленькое торжество. Щенка подарили, 'немца' с родословной. Пойдём.
Следователь Лунин впервые оказался в такой нелепой ситуации и не знал, как из неё достойно выйти. Продолжать озвучивать угрозы в адрес двух пьяных военных офицеров, только что избивавших его, было бессмысленно. Привлечь третьего, заступившегося за него офицера в качестве свидетеля в деле об издевательстве над ним было бы ещё более бессмысленной затеей. Самым адекватным оставалось только одно — примириться за бутылкой водки. Натужно улыбнувшись, Олег ответил Вахтангу:
— Что ж, такое знакомство надо отметить.
Молодые люди расхохотались и направились в кабинет к Мамрикашвили.
— Еще раз извини, братан, — разливая водку в гранёные стаканы, обратился к Лунину Лукьяненко. — Это у вас, ментов, всё отлажено. Если человек не колется, следак отдаёт его операм. Как только те подготовят его к допросу, следователь может дальше работать. А вот у нас, в военной прокуратуре, нет собственного оперативного аппарата. Некому людей пытать. Приходится самим.
— Да ладно, забыли, — подавляя чувство пережитого унижения, сказал Олег и чокнулся с собутыльниками.
Рабочий стол у Вахтанга был заставлен закусками, пластиковыми бутылками с газированными напитками и бумажными пакетами с соками — характерное изобилие для праздников, которые справляются в государственных учреждениях их сотрудниками.
Олег оценивающе оглядел кабинет Вахтанга. Помещение представляло собой нечто среднее между домашней кухней и жилой комнатой. На окне висели плотные бежевые шторы, из-за которых выглядывала сложенная раскладушка. В углу стоял большой холодильник с цветным телевизором наверху. Рядом с ним на тумбочке разместились маленькая электроплитка и чайник. Над большим роскошным письменным столом Вахтанга, о котором мог бы мечтать любой советский бюрократ, висел в массивной раме, покрашенной под позолоту, портрет всадника на вороном коне. Художник был очень смелым фантастом, изобразив вздыбленного коня на вершине заснеженной горы. Всадник лихо проткнул своей сверкающей саблей белое облако над собой. Вместо кавказской бурки на его плечи была накинута парадная шинель советского офицера с золочёными погонами. Приглядевшись в лицо всадника, Олег узнал в нём Вахтанга. Правда, с чёрными бутафорскими усами, клок волос для которых, казалось, был вырван из мохнатой дикой папахи на голове изображённого персонажа.
— Твой случай ещё ерунда, — сказал Вахтанг, обратившись к Олегу. — Месяца три назад я по ошибке начальника следственного управления города зачморил.
— Земцова? — спросил Олег.
— Да, его. Знакомы? — удивился Вахтанг.
— Он раньше у нас в городе начальником следствия был, — пояснил Олег.
Участники застолья громко рассмеялись. Михаил Шестопалов от смеха выронил маринованный огурец на пол. Из-под стола Вахтанга выскочил трёхмесячный щенок немецкой овчарки и начал его обнюхивать. Заметив это, Вахтанг скомандовал ему: 'Казбек, на место!'. Олег нагнулся и протянул руку, чтобы погладить щенка, но тот, фыркая, покорно побрёл в картонную конуру под столом, обклеенную вырезками из эротических журналов.
— Тут у нашего прокурора день рождения был, — продолжил Вахтанг рассказывать Олегу. — Толпа съехалась. Чекисты, таможенники, командиры частей, менты. До ночи тут гудели. А внизу, на лестнице, лампочка погасла. Может, разбили, хрен его знает. Я домой собрался. Спускаюсь по лестнице — темно. Еле выход нащупал. Тут мне кто-то пятернёй в морду попал. Я толкнул в ответ. Короче, сцепились, выкатились на улицу, а там тоже темно. Вечер, зима. Думаю, что за сука такая наглая? Достаю пистолет и предупредительный в воздух — 'Бах!'. И тут же командую: 'На колени, пидор!'. Он что-то сказать пытался, а я ствол на него навожу и говорю: 'Молчать, урод!'. Он заткнулся. А я под сильным градусом был, начал измываться над ним. Говорю ему: 'Если все мои плевки поймаешь, будешь жить…'. Я раза три ему в рожу плюнул, он вроде бы рот открывал, старался. Темно было, я точно не видел.
