сколько человек уложил, не поморщившись, этот 19-летний юноша за несколько дней.
И все же…
«Для Дюма, как писал он сам, история всего лишь гвоздь, на который он вешает свои картины, — метод распространенный, чего только не навешивали на этот гвоздь — от приключенческого романа до философской системы. Все дело, конечно, в том, какова картина. Я не знаю, достоверно ли отразил Дюма Францию XVII века, как большинство читателей я самоё эту Францию представляю себе по Дюма, но картины, им созданные, привлекательны своей яркой витальностью».
Что-то неуловимо притягательное есть в монризме. Какие-то струны нашей души он ухитряется задеть, несмотря на выспренный стиль, на неестественность реплик, на нелогичность поступков, на упрощенность характеров…
Думаю, все это в полной мере можно отнести и к жанру fantasy, и в первую очередь — к романам о Конане.
Мне кажется, что читатель непременно должен быть в какой-то мере соавтором книги. «Симфония», о которой говорит М.В. Нечкина, вспыхивает в сознании в ответ на некий образ, созданный писателем.
В случае с мировой классикой это может произойти при минимальном участии самого читателя. Сиди себе и слушай, как великий органист Лев Толстой наяривает на органчике твоей души вполне сносную фугу. В этом отношении, как ни парадоксально, читать классику даже проще, нежели fantasy.
Для того, чтобы подобное произошло при чтении, скажем, DRAGONLANCE или тех же многочисленных романов CONAN-SAGA, необходима куда более напряженная, активная работа читателя-соавтора. Первым и непременным условием такого сотрудничества является любовь.
Можно ненавидеть Достоевского — как ретрограда и вообще неприятную личность; можно ненавидеть всех его героев, кроме нудного Макара Девушкина; можно не любить его стиль, атмосферу его романов, не признавать его идей; но если уж — ненавидя! — читаешь, например, «Бесов», то все внутри дребезжит, орет и в конце концов сливается в какую-то адскую, торжественную симфоническую поэму, на фоне которой еле слышно нежное, тонущее соло скрипки. И это — при тотальной нелюбви, при полной пассивности в восприятии текста.
Fantasy так ни читать, ни писать нельзя. Герои жанра «меч и волшебство» схематичны и образуют триады «воин-маг-вор», иногда усложненные до гексаграммы «клириком» и «бардом» в сложных сочетаниях и взаимопроникновениях (так, Конан одновременно является и воином, и вором; могут встречаться воры-барды, клирики-маги и т. п.). Сюжеты при всей их лихости, как правило, несложны — здесь важны подробности. Мысли персонажей просты, чувства предельно ясны (наиболее сложным героем является Рейстлин — вообще-то черный маг, эгоист, стремящийся к мировому господству, но иногда проявляющий удивительную нежность к «малым сим», вроде Бупу, на что неспособны ни рефлексирующий Танис, ни душка-Карамон). Язык повествования также крайне незатейлив. Саша Вейцкин в своем судьбоносном письме довольно точно охарактеризовал особенности любимого жанра.
Поэтому-то и возникает производственная необходимость обратиться к чему-то несоизмеримо большему, нежели густо нафаршированный подвигами сюжет, и предложить этому Большему роль связующего раствора, цемента, так сказать. Ибо голым сюжетом, как показывает практика, читателя всерьез не увлечь.
Любовь — вот универсальная сила, объединяющая все со всем. Любовью творится и существует мир — и повседневный, и книжный.
В предисловии к своему переводу «Алисы в Стране Чудес» Борис Заходер пишет:
«Вскоре я понял, что самое главное в „Алисе“ не фокусы, не загадки, не головоломки, не игра слов и даже не блистательная игра ума, а… сама Алиса. Да, маленькая Алиса, которую автор так любит… И эта великая любовь превращает фокусы в чудеса, а его самого — в волшебника».
Любая хорошая fantasy начинается с любви — автора к персонажам. Читателю остается ощутить эту изначальную любовь создателей книги, впустить ее в себя — и попытаться взять волшебный, полный приключений мир с тем же чувством, с каким он преподносится в дар. Читать не только строки, но и между строк, наполняя часто условное, схематическое повествование дыханием жизни, собственным душевным опытом.
Это «чтение между строк», возможность едва ли не полноправно участвовать в книге — завораживает. Не отсюда ли первые попытки любителей жанра писать продолжения любимых книг? Кому из нас не хотелось воскресить Флинта, Стурма? Кто не пытался пройти по степям и горным тропам Говардовского мира вслед за Конаном, чтобы вместе с ним повстречать ужасных чудовищ, коварных магов и всех-всех их поубивать?
Фантастика в те годы стремительно выходила из полуподполья и входила в моду, занимая везде главенствующие позиции. Обильно печатались самопальные переводы. Сбывались — в плане «почитать» — самые удивительные мечты.
Тогда очень важной категорией было понятие «доконвенционная литература». В 1973 году Советский Союз подписал международную конвенцию об авторском праве, и таким образом все художественные произведения, опубликованные на языке оригинала после 1973 года, можно было переводить и печатать у нас только при условии приобретения авторских прав. Все это было очень дорого, на валюту, которой никто толком не имел, и вообще за границей. А доконвенционные вещи разрешалось переводить и печатать в любых количествах. Отсюда — засилье старых авторов в русских сериях зарубежной фантастики и отсюда же — рукописный и машинописный фантастический самиздат.
Возле моего дома на улице Куйбышева открылся замечательный магазин «Альфа» — «Союзпечать — Филателия». Там я покупала газеты и журналы о перестройке, наборы марок с динозаврами для ребенка и множество книжечек-брошюрок, набранных с большим количеством опечаток (а иногда и грамматических ошибок). У этих книжек с аляповатыми сине-белыми или, скажем, красно-черными рисунками на обложке (предпочитались существа со щупальцами и очень страшные голые женщины), — громкие заголовки, например: «Шедевры американской фантастики» или «Монстры Вселнной». Мелкий шрифт, оберточная или папиросная бумага, жуткое качество перевода — и опечатки, опечатки… Гарри Гаррисон, Роберт Хайнлайн, Роджер Желязны, Пол Андерсон…
Я жадно скупала их без разбора — и читала, читала…
Ужасные переводы совершенно не мешали мне наслаждаться этими текстами. Была забыта даже традиционная моя нелюбовь к «звездолетам». Наступила для меня пора всеядности.
Старые переводчики знаменитой советской школы, работавшие в «Иностранной литературе», книгами подобного разбора, естественно, гнушались, да никто из издателей новоиспеченных издательских кооперативов и не решался предложить им подобную работу. Поэтому ждать традиционно великолепного слога от «шедевров» не приходилось. Издавались сделанные кем-то безымянным, неким бесхитростным любителем жанра, который по странному стечению обстоятельств знал английский язык. Причем для издания брался зачастую какой-нибудь в двадцатый раз перепечатанный самиздатовский томик. А переписчики, как и в средние века, иногда что-нибудь добавляли от себя в воспроизводимый текст: слово, показавшееся более удачным, переиначенный оборот речи, а иной раз вписывалась полная отсебятина вместо нечитаемого фрагмента.
Ни знанием правил, по которым текст переводится с одного языка на другой, ни глубокими познаниями в технике редактирования, ни просто языковым чутьем «родители» первых переводов «новой волны» похвастаться не могли. С тех времен в русском языке угнездилось скалькированное из английского словечко «противостоять». «Противостоять урагану отважились спасатели».
Остальных последышей неумелого перевода кое-как удалось изгнать.
Например, чудовищное выражение «несколько ударов сердца», которое просочилось из английского в самопальные переводы (книги и видео), а оттуда — в русскоязычную литературу. «Спустя несколько ударов сердца Говэн открыл глаза». — «Дважды ударило сердце — и Симурдэн выстрелил…» На самом деле это выражение принято передавать по-русски словом «мгновение», «миг»: «Миг — и Симурдэн выстрелил», «Несколько мгновений спустя Говэн открыл глаза».
Слово «судьба» в значении «смерть». «Здесь, в выжженном лесу, Джон лицом к лицу встретил свою судьбу» (т. е., надо полагать, был застрелен злыми гадами). В русской традиции слово «судьба» обозначает преимущественно жизнь, а «встретить судьбу» — значит «встретить любовь», подругу, спутницу жизни. «Крест судьбы» человек влачит по жизни (если уж судьба несчастливая). Помню, впервые я задумалась над тем, какое разное содержание люди вкладывают в слово «судьба», когда прочитала в каком-то этнографическом труде об арабах, имевших три обозначения судьбы: «судьба как неумолимое течение времени», «судьба как неизбежность смерти» и «судьба как воля аллаха». В английском (и немецком) языках выражение «встретить судьбу» относится ко второму понятию; русскому это чуждо.
Очень раздражало, когда дословно переводили все бесчисленные уточнения, нормальные для языка оригинала и абсолютно излишние в русском: «Он взял свой меч в свою правую руку и направился к камину слева от него». Вообще, эти уточнения — «щитовая рука», «рука, держащая меч», т. е. «левая» и «правая» — совершенно ненужные детали. Они приобретают осмысленность лишь в том случае, когда герой-правша, скажем, ранен в правую руку и принужден сражаться левой.
Первый фильм о Конане я посмотрела в 1990 году в Америке, в гостях у Саши Вейцкина. Бесконечный полет над американским континентом, залитым пятнами света, — города, или совершенно черным — какие-нибудь прерии; затем от горизонта до горизонта — море огней, мегаполис Лос-Анджелес, вдруг обрубленный мечом, дальше наступала сплошная чернота — Океан. Это было потрясающе. Но еще более удивительным был Вейцкин, встречавший в аэропорту. Он был совершенно домашний, ленинградский. Казалось, я просто прилетела домой.
Вейцкин схватил меня в охапку и потащил смотреть Конана. Мы вообще довольно много времени проводили у телевизора. Саша жадно грузил меня любимым кино: «Конан-варвар», «Конан-разрушитель», «Звездные войны», «Повелитель зверей», «Уиллоу», «Последний единорог», «Королевские пираты»…
Фильмы мы смотрели так: после каждой реплики Саша нажимал на паузу и в общих чертах переводил, кто что сказал. То и дело комментировал, хитровато усмехаясь: «плохо дело», «вообще — забавный мужик», «славная такая», «это ужасный негодяй», «вот злыдень» и т. д.
Кроме того, мы посещали книжный магазин. Каждый день, как на работу, ходили туда. Ковровое покрытие на полу, стеллажи, лестницы. Мы с Сашей сразу проходили в дальний конец, где продаются fantasy. Несколько стеллажей, снизу доверху уставленные сокровищами. Я брала в руки дешевенькие пятидолларовые «покеты», как величайшие сокровища. Я бесконечно разглядываю обложки, где нарисованы красавицы, чудовища, герои, пещеры,
