На наше счастье, мы не успели отойти далеко от дома и через пять минут оказались на спасительной лестнице. Взлетев наверх, я почти лишилась чувств - не могла промолвить ни слова, едва дышала, судорожно всхлипывая. Фарида, с трудом переводя дух, бормотала неясные проклятия в адрес талибов. У нее непокорный характер, она сильнее меня.
Сабир понял, что произошло. В ужасе он объяснил сестре:
- Их наказали за белую обувь...
- Но почему? Неужели вышел новый указ?
- Женщины не имеют права носить белое - это цвет знамени талибов. Получается, что они, надев белые туфли, топтали священное знамя!
Бесконечные, кажущиеся бессмысленными указы талибов преследуют тем не менее вполне ясную цель: уничтожить афганскую женщину.
Как-то одна женщина - в чадре, конечно, - вышла на улицу. К груди она обеими руками прижимала Коран. Талибы увидели ее и начали избивать. Она кричала:
- Вы не имеете на это права, взгляните, что написано в Коране!
В потасовке они выбили книгу у нее из рук, но никто из нападавших и не подумал поднять Коран... А ведь священную книгу нельзя класть на землю. Указы талибов нарушают религиозные законы. В Коране прямо говорится, что женщина имеет право показать свое тело в двух случаях - мужу и врачу. Запретить женщинам обращаться за помощью к врачу-мужчине, введя одновременно запрет на профессию врача для женщин, - значит сознательно обречь их на смерть. Глубокая депрессия, в которую погружается моя мать, лучшее доказательство того, как губительна для нас их политика. У мамы очень решительный, властный характер, она всегда чувствовала себя свободной в семье, в учебе и даже в любви - конечно, пока не вышла замуж за папу.
Учась в университете, мама носила и юбки, и шаровары. В 60-е годы она ходила в кинотеатр 'Зайнаб' и даже брала с собой сестер. В то время женщины в Кабуле выступали за свои права; по случаю Года женщины, в 1975-м, президент сделал мудрое и демократичное заявление: 'Афганская женщина, как и афганский мужчина, имеет право распоряжаться собой, выбирать карьеру и мужа'.
Феминистская ассоциация ценой невероятных усилий старалась добиться исполнения этого закона в самых отдаленных провинциях страны. Активистки часто сталкивались с племенными предрассудками. Мама рассказывала, что в некоторых деревнях непослушных детей пугали 'женщинами без покрывала', этакими людоедками. 'Она тебя съест, если не будешь слушаться!'
Мама стажировалась как медсестра в кабульском госпитале Мастурат, где лечили только женщин. Она работала там со знаменитыми профессорами доктором Фатахом Наимом, доктором Hyp Ахмадом Балайзом и доктором Керамуддином, входила в бригаду врачей, лечивших мать короля Захир Шаха. В период советской оккупации она работала в яслях нашего квартала, и это было очень удобно - так она всегда могла присмотреть за мной. Однажды - мне тогда было 4 года - она вбежала в комнату ужасно рассерженная, схватила меня, на такси отвезла домой и сразу вернулась на работу. Год спустя мама объяснила мне причину своего тогдашнего поступка. Медицинская сестра, которая должна была сделать детям прививки, использовала для всех одну и ту же иглу, рискуя перезаразить малышей. Шел 1984 год, и мама прекрасно знала, как это опасно, поэтому сделала сестре строгий выговор. В тот же день ее вызвал директор и заявил:
- Вы не имеете права спорить с советским персоналом.
- Даже если совершена профессиональная ошибка? Да знаете ли вы, что случилось?
- Они делают то, что считают нужным. Не вмешивайтесь. Извинитесь перед этой сестрой, иначе я буду вынужден считать вас контрреволюционеркой.
- Эта женщина грубо нарушила правила! Она подвергает опасности жизни афганских детей, и моя гордость афганки запрещает мне извиняться. Я отказываюсь.
- Вы уволены.
Когда мама захотела забрать в департаменте здравоохранения свое личное дело, оказалось, что оно странным образом исчезло. Министр Наби Камьяр, пытаясь замять скандал, дал ей возможность участвовать в конкурсе и сдавать экзамены на право обучения по любой специальности, по ее выбору. На следующий год мама на шесть месяцев уехала в Прагу стажироваться в гинекологии. Курс она закончила первой. Вернувшись в Кабул, мама заявила министру:
- Я благодарна вам, но теперь ухожу - не хочу работать под началом советских властей.
Камьяру удалось уговорить ее остаться и работать с ними в Министерстве здравоохранения. Три года спустя мама все-таки ушла со службы, но время от времени работала в больнице по контракту. До прихода в Кабул талибов...
Мама не пряталась дома, она вовсе не собиралась заниматься только кухней и воспитанием младшей дочери, потому что никогда особенно не любила домашнюю работу. Папа как-то даже нанял кухарку, чтобы его любимая жена могла спокойно лечить своих больных. Мама переносит отсутствие работы гораздо хуже своих дочерей. Мы с Сорайей молоды, надежда не потеряна, как говорит папа. А вот для мамы, которая с каждым днем вынужденного безделья все глубже погружается в апатию, он опасается худшего.
Когда папа с кем-нибудь видится или его друзья навещают нас, говорят все об одном и том же: кошмар, ужас, насилие. Разве можно смириться со страшным рассказом о том, как женщине прилюдно отрубили пальцы только за то, что она покрыла ногти лаком?! Папа, как может, старается оберегать маму от этих жестокостей.
К несчастью, иногда ужас настигает нас и в стенах родного дома. Однажды, в начале зимы 1997 года, мы слышим с улицы истошный женский крик:
- Мой сын не виноват! Он не виноват!
Посмотрев в окно, я узнаю мать Аймаля, юноши из соседнего дома. Трое талибов бьют его прикладами своих автоматов, бьют жестоко, методично, стараясь попасть по ребрам.
Мы с Сорайей отскакиваем от окна в страхе, что нас заметят, но крики Аймаля разрывают нам душу.
Потом наступает тишина: талибы ушли, внизу, на улице, несчастная мать рыдает над безжизненным телом сына. Приехавшие врачи бессильны: час спустя Аймаль умер.
Дауд потом выяснил, что произошло. Аймаль пригласил друзей посмотреть фильм, несмотря на действовавший запрет. Талибы ворвались в квартиру, застигнув 'на месте преступления' шестерых подростков, которым было по пятнадцать и семнадцать лет. Они разбили телевизор, видеомагнитофон, разорвали пленку и выволокли всех на улицу. Там они спросили, чья была кассета, и Аймаль признался. В наказание они потребовали, чтобы юноши надавали друг другу пощечин, а для афганца это ужасно унизительно. Одному из мучителей показалось, что Аймаль бьет недостаточно сильно, он подошел к нему и сказал:
- Я покажу тебя, как это делается! - и начал избивать его, сначала кулаками, потом прикладом. Мать Аймаля попыталась вмешаться, талиб дал ей пощечину, потом толкнул на ограду из колючей проволоки, и они все вместе продолжили линчевание.
Когда талибы входили в Кабул, семья Аймаля была в числе тех, кто кидал им под ноги цветы из окон. После случившейся трагедии мать погибшего юноши не перестает просить прощения у окружающих за свою ужасную ошибку. Она просто сошла с ума от горя. Никогда, даже в самом страшном сне, она не могла вообразить, что талибы хладнокровно убьют ее сына... Теперь она подбирает на улице камни и бросает их в проезжающие мимо машины. Ее много раз ловили и публично избивали, но она не успокаивается. Ей нечего терять.
* * *
В феврале 1997 года я во второй раз выхожу на улицу - вместе с Сорайей. Запретив женщинам работать, талибы пообещали еще несколько месяцев платить им жалованье. Дауд ведет нас к зданию компании 'Ариана', расположенному в нескольких километрах от нашего дома. На улице очень холодно. Мы надели длинные черные платья поверх теплых свитеров и спортивных брюк. На ногах - черные носки и черные тапочки, чадра темно-орехового цвета плотно прилегает к голове... Придраться как будто не к чему...
Проспект очень изменился со времени моего последнего выхода из дома. Здания телевидения и авиакомпании стоят закрытые, мрачные. В нескольких метрах от подъездов талибы поставили бараки из листового железа: обычные контейнеры, в которых прорезали вход для женщин. Там их принимают поодиночке, проверяют документы и выдают деньги. Сбоку я замечаю небольшое отверстие, что-то вроде
