Цецилия не вскрикнула, не заплакала, ее слезы вдруг будто иссякли; она тихо, почти беззвучно спросила:
— А потом?
— Потом честь нашего имени была спасена личным вмешательством короля; он купил наши имения и удовлетворил кредиторов. Твоей матери была назначена пенсия; она стала получать милостыню там, где была прежде госпожой, а я… я уехал искать счастья по свету.
Наступила минутная пауза. Цецилия опустилась в кресло и закрыла лицо руками.
— Для тебя это тяжелый удар, я верю, — продолжал барон, — но для меня это было еще более тяжелым ударом. Я не имел ни малейшего подозрения о том, что наши дела в таком состоянии, и вдруг разом лишиться богатства, блестящего положения в свете, прекрасной карьеры и заглянуть прямо в глаза бедности и нищете! Ты не знаешь, что это значит. Мне предлагали различные места в почтовом и морском ведомствах в какой-то отдаленной провинции; мне, человеку с пылким честолюбием, мечтавшему о самых высоких целях, предлагали нищенское жалованье и службу, на которой гибнут и нравственно, и физически в борьбе за жалкий кусок хлеба! Я не способен на такую жизнь. Я бросил все и уехал из Германии для того, чтобы продажа имений и моя отставка хоть казались добровольными.
— И тем не менее ты удержал за собой место в обществе, мы считались богатыми все три года, которые я прожила с тобой, мы были окружены блеском и роскошью!
Вильденроде не ответил на робкий, но полный упрека вопрос, выражавшийся в голосе Цецилии, и постарался не встречаться глазами с сестрой.
— Оставь это, Цецилия! Мне пришлось отчаянно бороться чтобы удержать за собой это место в обществе, которое я ни за что не хотел терять, и тут случилось немало такого, чему лучше было бы не случаться. Но ведь у меня не было выбора; в борьбе за существование человек должен или погибнуть, или победить. Что бы там ни было, — он глубоко вздохнул, — теперь все это позади; ты невеста Эриха, а я… я хочу сообщить тебе одно радостное известие.
Но барону не удалось закончить разговор, потому что послышался легкий стук в дверь гостиной и вслед за тем голос Эриха:
— Можно мне наконец войти?
— Эрих! — вздрогнув прошептала Цецилия. — Я не могу видеть его, теперь не могу!
— Ты должна поговорить с ним, — повелительно прошептал Оскар. — Или ты хочешь, чтобы твое поведение еще больше его удивило?
— Не могу! Скажи ему, что я больна, что я сплю или что-нибудь другое, что хочешь!
Она вскочила с места, но брат силой заставил ее опять сесть и весело крикнул:
— Входи, Эрих! Я уже целых полчаса наслаждаюсь аудиенцией у ее высочества.
— Я слышал это от Наннон, — с упреком сказал Эрих, проходя через гостиную и направляясь в комнату невесты. — Цили, неужели твоя дверь должна оставаться запертой для меня, когда она открыта для Оскара? Боже мой, как ты бледна и расстроена! Что случилось во время этой злосчастной поездки? Прошу тебя, скажи!
Он схватил ее руку и со страхом заглянул ей в лицо. Маленькая рука Цецилии дрожала в его руке, но ответа не было.
— Лучше выбрани ее, хотя я уже сделал это, кажется, в надлежащей мере, — сказал Вильденроде. — Знаешь, где она была сегодня утром? На Альбенштейне!
— Господи Боже! — с ужасом воскликнул Эрих. — Правда ли это, Цецилия?
— Совершеннейшая правда! Разумеется, на обратном пути у нее закружилась голова, она еле живая спустилась вниз и теперь больна от чрезмерного утомления и перенесенного страха. Ей стыдно было признаться в этом тебе и доктору, но ведь все равно ты должен это знать.
— Цецилия, как ты могла так поступить со мной! — с горестным упреком сказал молодой человек. — Неужели ты ни капельки не думала о том, что я буду беспокоиться, приду в отчаяние, если с тобой что- нибудь случится? Если бы я только подозревал, что ты не шутила, когда говорила мне и Эгберту… Что с тобой?
Услышав это имя, Цецилия вздрогнула, и по ее щекам покатились слезы.
— Прости меня, Эрих!.. прости! — пробормотала она.
Эрих никогда еще не видел своей невесты плачущей и не слышал, чтобы она просила прощения. В порыве безграничной нежности он стал целовать ее руки.
— Моя Цили, моя милая, я ведь не браню тебя, я только прошу никогда, никогда больше не делать подобного! А теперь…
— А теперь дадим ей покой, — вмешался Вильденроде. — Ты видишь, до какой степени она нуждается в нем. Постарайся поспать несколько часов, Цили, это успокоит твои расстроенные нервы… Пойдем, Эрих!
Дернбург последовал за бароном с явной неохотой, но так как Цецилия с лихорадочным нетерпением просила его уйти, то он покорился.
Оскар проводил его до лестницы и вошел в свою комнату, но, едва успели затихнуть шаги молодого человека, как он тотчас вернулся к сестре и, заперев дверь гостиной на задвижку, сказал сдержанным голосом:
— Ты совершенно не умеешь владеть собой! Счастье, что я был рядом. В данной ситуации лучше всего было бы рассказать о твоей безумной поездке в горы, теперь же надо позаботиться об устранении другой опасности. Не имея доказательств, Рунек не посмеет предпринять что-либо против нас; между тем обстоятельства складываются так, что неминуемо должны привести к разрыву между ним и Дернбургом, а тогда… Ну, мне случалось бывать и не в таких передрягах!
Цецилия встала, со странным выражением взглянула на брата и сказала:
— Тогда нас уже не будет в Оденсберге. Не возражай, Оскар! Я не хочу знать того, о чем ты умалчиваешь; того, что ты сказал, мне вполне достаточно. Ты должен предотвратить опасность, грозящую тебе со стороны Рунека, значит, он не лгал, он может обвинить тебя! Но я не желаю быть авантюристкой, которая втерлась в Оденсберг и которую, в конце концов, могут со стыдом и позором выгнать. Мы уедем под каким-нибудь предлогом, все равно куда, только бы прочь отсюда, прочь во что бы то ни стало!
— Ты с ума сошла! — воскликнул Вильденроде, хватая ее за руку. — Прочь? Куда? Или ты думаешь, что я могу опять дать тебе возможность жить прежней жизнью? Этого уже не будет, источники моих доходов иссякли!
— Да, эти источники внушают мне ужас! — дрожа воскликнула Цецилия. — Я хочу работать…
— Этими-то руками? Знаешь ли ты, что значит ежедневно зарабатывать себе на пропитание? Надо быть приспособленной к этому, иначе умрешь с голоду!
— Но теперь, когда мои глаза открылись, я не могу остаться здесь! Не принуждай меня, или я сейчас же скажу Эриху, что не люблю его, что наша помолвка была лишь делом твоих рук.
Оскар побледнел. Цецилия вырвалась из-под его власти, приказания и угрозы не действовали; он ухватился за последнее средство.
— Скажи! — вдруг ответил он холодно и твердо. — Уничтожь себя и меня, потому что для меня это вопрос жизни или смерти; час тому назад я обручился с Майей.
— С кем? — Цецилия посмотрела на брата, точно не понимая его слов.
— С Майей. Она любит меня, нужно только согласие Дернбурга. Если ты разойдешься с Эрихом и скажешь ему правду, то Оденсберг и для меня закроется навеки, а тогда… я последую примеру отца. Неужели ты думаешь, что мне легко было вести жизнь авантюриста, мне, Вильденроде? Знаешь ли ты, что я выстрадал, прежде чем дошел до этого? Сколько раз я пытался вырваться из этого омута, и всякий раз тщетно! Наконец, спасение близко, рука милого ребенка может сделать это, я смогу добиться счастья, которого долго-долго искал, и в ту самую минуту, когда я завладею им, мне грозят отнять его, хотят заставить меня вести прежнюю жизнь, над которой тяготеет проклятие! Этого я не вынесу… лучше сразу покончить со всем.
Его лицо и голос выражали железную решимость; это была не пустая угроза.
— Нет! — прошептала Цецилия содрогнувшись. — Нет, нет, только не это!
— И разве я требую от тебя чего-то ужасного? — спросил Вильденроде смягчаясь. — Ведь ты должна только молчать. Я хотел спасти тебя от жизни, в которую мне пришлось втянуть тебя, прежде чем
