Крик восторга сорвался с губ Оскара; он осыпал невесту страстными ласками.
— Моя Майя! Я знал это! Ты не покинешь меня, даже если все мне изменит! Пойдем, нельзя терять времени ни секунды.
— Сразу же? — спросила Майя вздрагивая. — Я не увижу больше отца?
— Это невозможно, ты выдашь себя. Мы должны уехать сию же минуту. У калитки за парком стоит экипаж, который отвезет нас на станцию; документы и деньги у меня с собой; благодаря суматохе, которая царит сегодня в Оденсберге, наш отъезд останется незамеченным, а я позабочусь, чтобы наших следов не нашли, пока я не буду в состоянии известить твоего отца о нашем бракосочетании.
Глаза Майи не отрывались от лица говорившего. Это были уже не веселые, невинные детские глаза; в них было выражение, которое Оскар не мог разгадать.
— Не простившись с отцом? — машинально произнесла она. — Даже и этого нельзя, когда я расстаюсь с ним навсегда!
— Не навсегда, — успокоительным тоном возразил Вильденроде. — Твой отец примирится с нами. Я возьму всю вину, всю ответственность за этот шаг на себя одного. Мы вернемся.
— Я не вернусь, — тихо сказала девушка, — я умру от этой жизни на чужбине в разлуке с отцом, от того… того чего-то ужасного, о чем ты не хочешь мне рассказать. Твоя любовь — моя смерть.
— Майя! — остановил ее барон с гневным изумлением, но она продолжала, не обращая внимания на его восклицание:
— Собственно говоря, я всегда чувствовала это. Когда ты впервые вступил в наш дом и я увидела твои глаза, мною овладел страх, мне казалось, что я стою над пропастью и должна броситься в нее. И этот страх возвращался постоянно, даже тогда, когда ты впервые заговорил со мной о любви, даже в течение последних счастливых недель; я только боролась с ним, цепляясь за сиюминутное счастье. Теперь ты показал мне эту пропасть, и я… я должна броситься в нее!
— И ты все-таки хочешь идти со мной? — медленно спросил Оскар, у которого как будто захватило дыхание.
— Да, Оскар, ты говоришь, что в этом твое спасение; как же я могу колебаться?
Майя склонила голову к нему на грудь с тихим, душераздирающим плачем; это юное существо хоронило свое счастье. Вильденроде неподвижно стоял и смотрел на нее. Наконец Майя подняла голову и вытерла слезы.
— Пойдем… я готова.
— Нет, — хрипло сказал Оскар, выпуская ее из объятий.
— Что ты сказал?
Барон снял шляпу и провел рукой по лбу, как бы стирая с него что-то. Его лицо изменилось; несколько минут тому назад на нем отражалась неудержимая страстность его натуры, теперь же на нем застыл холодный покой.
— Я убедился, что ты права, — сказал он, и его голос тоже был неестественно спокоен. — Было бы жестоко мешать тебе проститься с отцом. Иди к нему и скажи… что хочешь.
— А ты? — спросила Майя, ошеломленная такой внезапной переменой.
— Я подожду тебя здесь. Может быть, будет даже лучше, если ты еще раз поговоришь с ним, прежде чем мы решимся на последний, крайний шаг; может быть, тебе и удастся уговорить его.
Луч света, блеснувший для Майи, был бледен, но его было достаточно, чтобы воспламенить в ее сердце надежду.
— Да, я пойду к отцу! — воскликнула она. — Я буду на коленях умолять его не разлучать нас! Ты ведь не мог сделать ничего такого ужасного, непоправимого; он выслушает меня. Но разве не лучше было, если бы и ты пошел со мной?
— Нет, это ничего не изменит. Иди… иди же, время дорого. — Барон почти со страхом торопил ее, но когда она действительно пошла, он вдруг протянул к ней обе руки. — Майя! Скажи еще раз, что ты любишь меня, что ты пойдешь со мной, несмотря ни на что!
Девушка бросилась назад и прижалась к нему.
— Ты боишься, что я могу передумать? Я разделю с тобой все, Оскар, даже самое плохое! Ничто, ничто не разлучит нас с тобой!
— Благодарю тебя! — с чувством сказал барон. В его голосе слышалась тихая, мягкая, дрожащая нота, а мрачный огонь в глазах потух; они блестели глубокой нежностью. — Благодарю, моя Майя! Ты не знаешь, что ты даешь мне этими словами; они искупают всю мою вину. Может быть, ты узнаешь сейчас от отца то, что я не могу тебе сказать; если все осудят и отвернутся от меня, то вспомни, что я люблю тебя, люблю безгранично. Как я люблю тебя, я сам чувствую только теперь, и докажу тебе свою любовь.
— Оскар, ты ведь останешься здесь? — спросила Майя, томимая мрачным предчувствием.
— Я останусь в Оденсберге, даю тебе слово. Иди же, дитя!
Барон еще раз поцеловал невесту и выпустил ее руки; она медленно ушла. У кустов она обернулась; Вильденроде стоял неподвижно и смотрел ей вслед, но он улыбался, и это немного успокоило девушку; она быстро пошла дальше по окутанному туманом парку.
Оскар следил взглядом за ее стройной фигуркой, пока она не скрылась, потом медленно вернулся к скале и ощупал рукой карман на груди; там лежали его деньги, и еще что-то, взятое им на случай. Теперь он наступил. Но нет, не здесь, не так близко от дома! Часом позже, часом раньше — не все ли равно, а ночь больше подходила его намерению.
— Бедная Майя! — тихо произнес он. — Ты будешь горько плакать, но отец примет тебя в свои объятия. Ты права — такая жизнь и мой позор убили бы тебя. Ты будешь спасена, я пойду один навстречу… гибели.
25
Фамильное кладбище семьи Дернбургов находилось в конце парка и представляло собой место, окруженное темными елями; простые мраморные памятники украшали зеленые, увитые плющом, могилы. Здесь покоились отец и жена Дернбурга, здесь же нашел, себе последнее пристанище и его сын Эрих.
Вдова Эриха еще оставалась на могиле, но ветер, становившийся все сильнее и порывистей, напомнил ей наконец, что пора уходить. Она наклонилась, чтобы поправить свежий венок на могиле, но вдруг сильно вздрогнула и выпрямилась: из-за елей вышел Эгберт Рунек и остановился против нее. Очевидно, И он не ожидал встречи, но быстро пришел в себя и сказал кланяясь:
— Прошу прощения, если помешал; я думал, что здесь никого нет.
— Вы в Оденсберге, господин Рунек? — спросила Цецилия, не скрывая удивления.
— Я был у господина Дернбурга и не хотел упустить случай побывать на могиле друга. Я вижу ее в первый и, конечно, в последний раз. — Его взгляд скользнул по одетой в креп фигуре Цецилии. Он подошел к могиле и долго молча смотрел на нее. — Бедный Эрих! — сказал он после паузы. — Ему пришлось так рано проститься с жизнью и все-таки… такой смерти можно позавидовать — умер в полном расцвете счастья!
— Вы ошибаетесь. Эрих умер не с этим чувством, — тихо сказала Цецилия.
— Вы хотите сказать, что он чувствовал приближение смерти и его мучила тоска разлуки? Но я слышал, что смерть застала его врасплох, что, когда у него горлом хлынула кровь, он был совершенно здоров, а потом уже не приходил в сознание.
— Не знаю, для меня в последних минутах жизни Эриха есть что-то загадочное, — взволнованно возразила молодая женщина. — Когда он незадолго перед смертью открыл глаза, я видела, что он узнал меня; этот взгляд преследует меня до сих пор, я не могу освободиться от него: он был полон такой боли и упрека, как будто Эрих знал или подозревал…
— Что он мог подозревать? — поспешно спросил Рунек.
Цецилия молчала; здесь меньше чем где-нибудь в другом месте она могла сказать, чего боялась.
— Брат думает, что это мое воображение, — уклончиво возразила она. — Может быть, он и прав, но это воспоминание мучит меня и всегда будет мучить.
