Невская битва

турки.

Монаха схватили, вырвали из рук весь его нехит­рый скарб, а главное — разбили неугасимую лампаду. Не нарочно, а по какому-то невероятному случаю. Один из негодяев взял лампаду в руки, с удивлением разглядывая ее и не понимая, дикарь, почему этот путник тащит с собою зажженный светильник. И ког­да он рассматривал горящее кадило, оно вдруг само выскользнуло из его поганых рук, взвилось и — а-а-ах об камни! Пламя, белое в середине и лиловое по краям, вспыхнуло в рост человека так, что разбойники отпря­нули в испуге и попадали наземь. Только монах Алек­сий, замерев от горя, стоял прямо, как вкопанный в землю столб. Пламя тотчас полностью погасло, а внутри у Алексия все так и горело — горячо и ярко. Турки поднялись, отряхнулись, снова скрутили рус­ского паломника, и началось его рабство.

В первые часы он ничего не чувствовал, кроме опа­ляющего все его внутренности огня. Отруби ему ру­ку — он бы и бровью не повел. Лишь к вечеру жизнь кое-как стала возвращаться к нему.

На другой день его привели в логово разбойников и присовокупили к обществу таких же несчастных, спрятанных в горной пещере. Потом пленников пове­ли дальше на север. Черствая лепешка и пять глотков воды — вот все, что они получали на день. Изможден­ные, еле влача ноги, пленники наконец увидели впе­реди море. Их привели в град Синоп, на невольничий рынок. Отсюда их пути расходились. Теперь все зави­село от того, в руки какого хозяина им предстояло по­пасть — доброго или злого, умного или дурного, бога­того или не очень.

Под утро перед выводом на торги монаху Алексию приснился пославший его в паломничество игумен Иадор. Сон был смутный, Иадор стоял где-то в стороне и был весь в горьком дыму. Алексий лишь чувствовал его присутствие и слышал голос:

— Девятый день… Когда лампада разбилась… Сердце мне стиснуло, и я умер… Накануне причастил­ся Святых Тайн… Сегодня — девятый день… Ничего не бойся… О лампаде не печалуйся… Не плачь о Свя­том Огне… Он уже в тебе самом… И ты донесешь его до Александра… Помяни меня в мой девятый день… Прощай, Алешенька!..

Алексий проснулся и увидел ясное солнечное утро, полное южных запахов, и ему впервые за дни плена стало легко на душе. Пламя горело в нем, но уже не об­жигало, а было таким же ласковым, как в те мгнове­ния, когда его только-только подали ему в Великую субботу от самого Живоносного Огня.

Он сидел на земле связанный, униженный, приуго­товленный к продаже в рабство, и неведомо — кому, но в сердце у него все ликовало, как у самого счастли­вого человека на свете; ведь он получил благую весть от своего духовного отца, дорогого старца Иадора, и жизнь его отселе вновь обретала важный смысл.

В тот же день его продали старому турку, следовав­шему в город Трапезунд, расположенный в противопо­ложном направлении от пути Алексия, лежащего че­рез Царьград Константина. Теперь же его ждали хреб­ты Кавказские.

Все лето Алексий, бывший до сих пор лишь Божь­им рабом, а отныне ставший и рабом человеческим, отбывал всякие трудовые повинности в хозяйстве ста­рого турка — ворочал камни, копал землю, рыл колод­цы, таскал тяжести, ухаживал за садами. При виде господина всякий раб должен был обращаться к нему «бай башкан», что значило «государь мой». Алексий быстро обучился басурманскому наречию. Бай баш­кан стал отмечать его среди прочих рабов за его ум и трудолюбие и иной раз присылал какой-нибудь съе­стной дар — недоглоданную баранью кость или недо­еденное блюдо плова. А когда наступило время, име­нуемое у турок «сон бахар», сиречь — осень, хотя оно никак не отлично от нашего лета, бай башкан решил оказать ему особливую честь. Он подарил его своему гостю, тем самым признав Алексия хорошим рабом и драгоценным подарком, который не стыдно вручить любезному родственнику.

Прощаясь с Алексием, бай башкан ласково махал ему рукой и мурлыкал свои «гюле-гюле-ельведа», то есть «до свидания и прощай», с таким видом, будто облагодетельствовал его.

Увы, родственник не оценил русского раба и по приезде в горное селение, расположенное в иверских горах, отправился просить мира у негодяя, наводив­шего ужас на окрестное население грабительскими на­бегами. Рабы казались ему весьма удобным подарком, ибо не требовали места в арбе и их можно было просто вести на веревке, а сдохнет один-другой — невелика жалость.

Горный разбойник по-свойски встретил миропросителя: принял дары, любезно угостил великолепным обедом, поскольку того требует закон кавказского гос­теприимства, обещал не тревожить покой окрестных иверских жителей и отпустил гостя, одарив его, в свою очередь, хорошими подарками. А когда тот, ве­селясь и радостно напевая, пустился в обратный путь, люди Мышгиза (так звали горного разбойника) напа­ли на него, отобрали дары и перерезали глотку.

Более дикого человека, нежели новый хозяин Мышгиз, Алексий еще ни разу в жизни не видывал. Он и родом был из племени, носящего самое разбойничье по самому звуку своему имя — люди, составляющие разбойничью шайку Мышгиза, назывались нешхаями. Еще они говорили о себе «ичары борзай», что значи­ло — «горные волки». О себе они были весьма высоко­го мнения, вероятно, почитая себя самым главным смыслом мироздания. Воровство, разбой да убийство почитались у них наивеличайшими проявлениями до­блести, а самым унизительным, что мог вообразить се­бе их мужчина, был труд. Если бы деторождение не связывалось с удовольствием, то они и его отнесли бы к разряду труда, и на сем бы пресекся их род. Но чело­веку даны органы детородных наслаждений, и нешхаи считали своим долгом использовать их по случаю и без случая. Когда не было рядом жен или рабынь, они ни­чуть не гнушались содомских мерзостей. И какой-то особой храбростью почиталось у них изловить мальчи­ка или девочку из соседних селений и совершить над ними насилие впятером, а то и вдесятером, доведя жертву до полоумия или до смерти. Словом, всякие дьявольские поступки приветствовались в их звери­ной, волчьей стае. Впрочем, и волки бы постыдились такого родства.

И вот у таких-то нехристей инок Алексий прожил всю осень. Он бы мог весь остаток дней своих провести у них в рабстве и здесь сгинуть кавказским пленни­ком, но, на его счастье, в логово разбойников нагрянул славный витязь Арз из племени апсуев. На этот раз не­шхаи потерпели поражение, и сам Мышгиз пал в бою от десницы Арза.

Каково же было изумление и счастье Алексия, ког­да выяснилось, что витязь Арз, как и большинство ап­суев, был крещен и носил звание христианина под именем Пантелеймона. Освободив пленников, он по­вез Алексия к берегу Русского моря, в град Себастопо-лис, где и проживал сам в той местности, что просла­вилась проповедями Симона Кананита, апостола от двунадесяти, наиближайших ко Христу. Стояла зима, в этих местах малоснежная, только в горах по-над бе­регом моря белело снежное покрывало. Приближа­лось Рождество, и к самому празднику бывший раб турков и нешхаев сподобился прибыть в православ­ный греческий монастырь, лежащий подле могилы святого апостола Симона. Там с греками, армянами да с местными жителями апсуями страдалец и встретил рождение Господа.

Отогревалось тело инока Алексия, намучавшееся в рабстве. Душа же его не нуждалась в обогреве, по­скольку неугасимая лампада горела в ней Святым Огнем. Хорошо было житье в Свято-Симонове, и дал он себе волю пожить тут двенадцать дней.

Тяжелые слухи доходили сюда с востока и полуно­щи9 . Татарский воевода Батый с великим воинством разорял Русские земли, княжество Рязанское покоре­но им, разорено и сожжено, сам Владимир, стольный град русский, взят и уничтожен, а великий князь Юрий Всеволодович пал храброй смертию в битве на реке Сити, где и все воинство его полегло костьми. Другой истребитель народов, именем Мункый, разбив на Волге кыпчаков, шел со своими разбойниками сю­да, в кавказские земли, и уже дошел до Алании, народ которой твердо и крепко стоял в своей христианской вере и готов был весь до единого погибнуть, но не от­речься от Спасителя.

Страшно было слушать об истребительном нашест­вии поганых, и одно лишь утешало Алексия — если сбылось предсказание Иадора про черную тучу Батыя, значит, сбудется и другое его пророчество, про славное будущее Александра, спасителя Земли Русской.

На Крещение Алексий омывался в мощных струях водопада, шумящего неподалеку, в двух шагах от мо­настыря. А уж после этого простился с добрыми брать­ями во Христе и отправился в путь на Русь родную. Шел он берегом моря Русского, обдуваемый зимними ветрами, миновал Питиунт и пришел в края, где обильно селились фряги из града Генуи, ловкие купцы и храбрые мореходы. На их повозках, шныряющих вверх и вниз вдоль побережья, он доехал до города Ни-копсия, принадлежащего племени зихов, принявших Крещение от константинопольских проповедников. Здесь можно было остановиться в греческом монасты­ре и пожить в нем пару деньков, пережидая, покуда иссякнет особенно лютый ветер с моря.

Простясь с гостеприимными зихами, далее Алек­сий шел через земли шапсугов и касогов, а когда до­шел до пределов тмутараканских, тут ему добрые лю­ди подсказали не ходить в главный город Матарху, потому что тамошние генуэзские фрязи стыда не имеют и торгуют со всем Кавказом, покупая рабов и увозя их на невольничьи фряжские рынки — в Геную, в Вене­цию, во Флоренцию. Там Алексий в рабах еще не был, но и не очень-то ему хотелось, а потому до самого Дона он шел, старательно обходя всякого подозрительного человека, всякий разъезд; здесь и Великий пост насту­пил, и нагостился инок Алексий всласть! Как он пере­сек степи половецкие и добрел до рязанской украи-ны', одному Богу известно, да и сам паломник едва ли смог бы толком обсказать. Но случилось так, что в праздник Сретенья он встретил русского человека, сообщившего ему, что он уже идет по землям Рязан­ского княжества.

Дальше начались для Алексия такие страшные дни, что даже само рабство в нешхайских горах пока­залось ему сущим пустяком по сравнению с ужасом зрелищ, открывшихся его взору в разоренной Русской земле. Не просто Великий, а Величайший пост при­шел к нам, и Русь Святая стала огромной и страшной скудельницею, где всюду над трупами кружили вра­ны, и некому до сих пор было убрать те трупы, обгло­данные и обветренные белые костяки человечьи…

Дойдя до столицы Рязанского княжества, Алексий удостоверился, что сей столицы более не существует. Некогда мощный град обращен был в пепелище, явля­ющее собою обугленного мертвеца, покрытого снеж­ным саваном. Все, что могло спастись, укрылось в ря­занском Переяславле, расположенном на Оке ближе к Коломне. Там Алексий нашел остатки былого рязан­ского величия и услышал повесть о нашествии Батыя. Прошлой осенью, когда Алексий брел через Сирию и прикладывался к деснице Иоанна Крестителя, вой­ско Батыя пришло на Русь, и Юрий Рязанский пер­вым встретил его, не поддержанный другими русски­ми князьями, включая и самого великого князя Юрия Всеволодовича. Батый требовал отдать ему невестку Юрия, красавицу Евпраксию, жену княжича Федора.

Во всех Русских землях она признавалась наипервей­шей красавицей. Сам Федор, отважно отвечавший по­ганому пришельцу, что русские не показывают жен своих злочестивым язычникам, был убит. Евпраксия же, узнав об этом, бросилась из окна терема на землю и разбилась вместе с младенцем Иванушкой.

Потом была сеча, погибель воинства рязанского, взятие Рязани и истребление всего населения. Далее Батый взял и пожег Коломну и Москву, а в те дни, ког­да Алексий дошел до Иерусалима, он явился под сте­нами стольного града Владимира и воздвигнул ставки свои напротив Златых Врат. Готовя захват города, Ба­тый уничтожил Суздаль, истребив всех жителей, и лишь священство, иноков и монахинь зачем-то за­брал в полон. Двоюродный брат Александра Ярослави-ча, Всеволод Юрьевич, находясь во Владимире, при­нял монашеский постриг вкупе с супругой Агафьей, епископом Митрофаном, роднёю и всеми приближен­ными, не надеясь выжить. Благочинный епископ со слезами говорил: «Господи, Боже сил, седяй на херу-вимех, простри руку свою невидимую и приими с ми­ром души раб твоих!»

В мясопустное воскресенье проклятые вороги вло­мились в город и всех, кто находился в нем, предали лютой смерти.

А в начале Великого поста прошлого года, сразу по­сле взятия Владимира, поганые нехристи пошли даль­ше, захватывая и уничтожая прекрасные