дверь – мешала береза. Тогда он открыл багажник и сказал:
– Залезай, русс.
– Кто?
– Ты – русский человек?
– Ну.
– Значит русс. Полезай.
– А у вас, что, русских больше нет?
– Лютич есть, но это не то. Серб есть. Из-под турецкой сабли к нам пожаловал.
Я вздохнул и попытался сперва поставить в машину чемодан. Но тогда не пролазил я. Опустил чемодан на землю и полез. Перс подал мне чемодан и захлопнул багажник.
– А вы? – недоуменно воскликнул я. Потому что иначе как через багажник забраться внутрь джипа не представлялось возможным. Все дверцы были заблокированы лесом.
– А я уже тут, – отозвался с переднего сиденья юноша-патриарх.
Я снова вздрогнул и чертыхнулся про себя, недобрым словом помянув Чеширского кота.
– Как полетим, русс – сразу перепрыгнем или хочешь вкусить космического путешествия? Ощутить, как действует кейворит, который у нас называется просто антигравом?
– Это я назвал антигравом, – несколько сконфуженно возразил я.
– Извини, забыл, русс. Конечно, ты. Мы вообще его никак не называем. У нас все внешние кристалляты никак не называются. Незачем раздавать названия по пустякам.
Я вдруг обнаружил, что земля и небо поменялись местами. Когда, почему? Я все так же плотно сидел в мягком сиденьи джипа, только земля была над головой и она удалялась.
– Вэллс знал, что описывал, – произнес я, наблюдая, как Земля обретает кривизну, а потом вообще становится голубым шаром над головой.
– Он обычно прыгал, но как-то раз попросил, чтобы его после посещения Луны отправили на Землю на антиграве. Медленный эллиптический полет.
– Я знаю, я читал.
– А теперь давай прыгнем.
Мы уже были сравнительно далеко от Земли. Мгновение – и небо надо мной заполнила красная планета. Хотя по правде сказать, не было никакого мгновения. Была Земля, а оказалось – уже Марс.
Мы стали приближаться к планете.
– Посмотришь на наш Город Солнца.
Вокруг растилалась медно-коричневая пустыня, и вдруг обнаружилось ярко-зеленое пятно. Мы словно нырнули под голубой купол. Перс перевернул машину так, чтобы можно было привычно смотреть как в иллюминатор самолета. Пейзаж и в самом деле походил на описанный Вэллсом. Я даже увидел то самое озеро и плотину, перегородившую горный поток. На плотине можно было разглядеть гигантские скульпутры. Джип неспешно поплыл над долиной, чтобы я мог насладится марсианской пасторалью.
– Вы что же там голые ходите? – спросил зачем-то я.
– Мы вообще не ходим… – туманно ответил перс, но потом спохватившись, стал объяснять: – Ты валлийца начитался. А он тогла большим шутником был, эксцентричным англичанином. Ты еще 'Войну миров'
вспомни, как марсиане кровь сосали. Хотя, – он переменил тон вновь на туманный, – кто знает?..
– Эротоманом был валлиец, – продолжал перс. – И деятельными натурами нас выставил зачем-то. А мы ведь на вещественом уровне, в кристалляте совсем ничего не делаем, ну почти совсем. Плотина – огромная, правда? Две тысячи лет стоит, а поставили за одни сутки. Просто. Кристаллят ничем не интересен. Что в нем можно изучать, что созидать? Мы вообще не трудимся, русс. Не добываем хлеб насущный в поте лица.
– А что же тогда вы делаете?
– Структуры создаем, изменяем. Познаем мир. У вас, землян, собственных астральных структур, как таковых, нет. Есть астральные тела – небольшие структуры, незначительные. Хотя океан земного астрала чрезвычайно насыщен разнообразными структурами, но ваши астральные тела их плохо воспринимают. Почему вы столько тысячелетий пребываете в зачаточном состоянии? Совсем другое дело – лебес, о марсии речь после.
Знай, русс, что весь космос плавает в океане астрала. Космического астрала. Но мы, так повелось, астралом называем только земной. А космический называется шула. У каждой планеты своя шула. Скажем, у Юпитера – онх, а у Венеры – нингэ. И свои законы. Лебес – это шула вот этого поселения, над которым мы сейчас летим. Лебес – промежуточное состояние между земным астралом и марсианским марсием. Марс – мертая планета, в его веществе существовать невозможно. И марсия на нем очень мало, видимо, прежние марсиане его разбазарили.
– Как марсиане? – удивился я; на сцену выходили марсиане. – Разве есть еще и настоящие марсиане?
– Считается, что нет. Они давным-давно вымерли, прекратили свое существование в марсии. Но недавно я кое-что обнаружил. Это моя тайна, русс. Я тебе расскажу, потому что ты мне нравишься… Но расскажу потом. Марсиане, предвидя свой конец, создали лебес и оставили эту благодатную долину – сложный саморегулирующийся кристаллят. В лебесе они заложили определенные законы, которые мы не в силах преодолеть.
Эти законы ведут нас, оберегают и влекут. Они сообщают нам любовь к Марсу, которую мы называем 'зовом Марса'. И побуждают усложнять свои структутры в лебесе. Структура – это и есть живое существо, воплощение индивидуального Я. Но мы существуем на всех уровнях, поэтому создаем кристалляты и в веществе, поэтому ходим на двух ногах, но в это же время пребывем в виде марсийской или лебесной структуры, с которой и связано наше действующее Я. Все патриархи уже давно развились настолько, что покинули лебес и предпочитают пребывать исключитиельно в марсии. Его, хотя и немного на планете, но нам хватает с головой. Все знание мы добываем через шулу. Мы можем видеть самые далекие миры и их обитателей, знать, что они делают, о чем говорят. Но попасть собственной структурой, переместить туда свое Я – не можем. Это самая большая загадка нашей цивилизации. Имея такие способности и средства – не уметь соединить себя с шулой других миров. Я первый, кто смог соединить чистый марсий с земной шулой – астралом. Так сказать, первый настоящий космонавт среди нас. Остальные пошли другой дорогой, нежели я. Я опередил их предположительно лет на сто. Такие пироги, русс.
Я слушал, словно загипнотизированный, мне нравилось слушать перса. Он говорил гладко и ровно.
– В лебесе легко посещать Землю, – продолжал перс. – Но тяжело долго на ней задерживаться. Зов Марса с каждым новым днем пребывания на Земле все сильнее. И наступает миг, когда оставаться больше невыносимо. Чем больше развита твоя лебесная структура – тем сильнее зов. А знаешь, как путешестуют на Землю патриархи? В марсии попасть на Землю нельзя. Поэтому они достают как бы из шкатулки свою лебесную структуру и входят в нее. Марсийская структура при этом погружается в подобие сна. Интересно?
– Неужели я не смогу больше быть на Земле? – грустно спросил я. Мне не было страшно или тоскливо. Я словно говорил о чем-то давно ушедшем, случайно всплывшем в разговоре. – А ведь там у меня все.
– Сможешь, даже долго сможешь. У тебя никакой лебесной структуры еще нет. Полежишь две недели в «роддоме», запечатлеешься в лебесном теле. Но оно у тебя будет ничтожно маленьким. Захочешь – отправишься на Землю, поживешь там лет пятьдесят под своим именем… Если бы тебя со смертного одра сюда доставили – тогда лебесное твое тело получилось бы совершенно непохожим на бывшее, и не очень на человеческое. А за две недели получится один к одному Викула Колокольников.
– А у вас в самом деле дети не рождаются?
– Какие дети могут быть у кристаллята?
– И у меня детей не будет?
– Почему не будет?
– Мое тело… Я же…
– Латин говорил тебе, что твой кристаллят будет обладать всеми свойствам организма. И гены будут. Передашь их ребенку. На Земле такое возможно. У латина тоже будет ребенок, от дочери твоего друга, Эдуарда-воина. На Марсе дети не рождаются. Мы можем иметь гены, можем зачать, огранизовать роды. Все было. Появлялись на свет младенцы. Но они оказывались частью лебесной структуры одного из родителей.
