Мстиславович и крикнул вслед:
– Осторожнее! Это не биомуляжи, это настоящие!..
Кто настоящие – я так и не узнал. В глаза мне ударил слепящий свет фар, и меня не стало.
Мда. Поставил в произведении последнюю точку; казалось бы, перечитать и – в редакцию. Чую, получилось неплохо – еще бы, все пережито лично, ничего не сочинил. Рассказ готов. Но в нем только часть нашей истории. Остальное хотел записать в виде второго рассказа.
Два рассказа, как ни крути – выходит два гонорара.
Перечитал, отложил и задумался. И вижу, никуда ведь не денешься, – придется все рассказывать до конца, в ущерб гонорару, но на пользу исторической достоверности. Единственный раз наступаю на горло своим принципам.
Итак.
III
В лицо мне ударил слепящий свет фар – к дверям подавали авто, черный бронированный «Мерседес». Я на самом деле не в этот момент отключился, и прекрасно слышал, как Игорь Мстиславович крикнул от дверей:
– Осторожнее, это не биомуляжи, это настоящие пришельцы!
И вот тут какой-то доброхот-чернокостюмник, должно быть с перепугу, вырубил меня электрошокером. Поэтому я не помню, как нас с Сеней запаковали в «мерс» и отвезли на виллу.
Да, бляха муха, это была вилла-виллище, шикарный особняк. Вот, бляха муха, и, как говорит Сеня – в натуре не верится, что сижу снова в своем уютном кабинете, обласкав душу приятным коньячком. Вот только со Стеллочкой – все. Моя блудная бедняжка не захотела ждать, пока меня не было. А вот где я был…
Особняк располагался в подмосковном лесу, где-то, как я понимаю, под Нарафоминском. Это и была, собственно, штаб-квартира пресловутого комкона.
Я очнулся уже голым и лежащим на стерильном столе под сканирующим зевом какого-то их прибора, опутанный проводами и прихваченный к столу фиксирующими жгутами. Вот тут тебе, Сеня, они провода и влупили. Тут уж не скажешь – «пластмассовые финтиклюшки». И сам Сеня лежал рядом, на таком же чудо- столе, обреченно выпятив свое выдающееся пузо, сплошь облепеленное черными присосками, увенчанными штырями антенн.
Сеня гнусаво произносил похабные слова, ни к кому особенно не адресуясь. Произносил монотонно и безостановочно. Пузо вместе с присосками колыхалось и напоминало ползущего ежика, царя ежей.
Мне подумалось – сейчас потрошить примутся. Потом подумал – а есть ли в помещении женщины? Убедил себя, что нет, потому как никого кроме нас с Сеней видно не было. Тогда подумал, что они наблюдают за нами через окно. Повертел головой насколько мог – окон вроде не было. Ну тогда точно, – решил я, – следят с помощью телекамер. Боятся нас как инопланетян.
Лежать вот так было неуютно. Хмель куда-то выветрился, и очень хотелось пива. Я окликнул Сеню. Он обернулся и послал меня так, что я понял – Сеня неадекватен. Но я на него не обиделся, ведь это по моей милости он здесь.
– Да, Сеня, мы с тобой теперь пришельцы. Ощущаешь?
Сеня заохал и умолк.
Прошло еще наверное полчаса. Или час – не сориентируешься.
Задница одеревенела, поясница затекла и невыносимо ныла. Сеня стал матюгаться низким хриплым голосом. Но теперь в его нецензурщине появился смысл – он непреклонно требовал от неведомых непечатных гадов свободы и немедленных извинений. Сеня даже стал оперировать угрозами и аргументами юридического характера.
Но вот сзади отворилась дверь и к нам подошли четверо энергичных типов в белых халатах. Я зажмурился. Но потрошить они нас не собирались. Сноровисто отсоединили липучки и провода, освободили от жгутов и напоследок вернули нашу одежду.
Мы принялись вяло одеваться, а в бокс вошел Игорь Мстиславович. Он сиял, был доволен и вообще вел себя как хозяин.
– Ошибочка вышла, господа писатели, – признался он и радушно предложил Сене курить.
Сеня в знак примирения принял от инспектора сигаретку и стал с жадностью заглатывать дым – весьма неаппетитное зрелище. Я же чувствовал себя совершенно ушибленно, мне хотелось в горячую ванну, в постель, мне невыносимо хотелось пива. Пива я и попросил.
Игорь Мстиславович повел нас из подвала наверх. По пути не удержался, объявил, что мы им и такие нужны, и то, что мы не инопланетяне, для них даже много лучше. Зарвавшийся комконовец, конечно, благодушествовал, а меня его восторги насторожили – чего они еще придумали на наши бедные головы?
Движемся мы с Сеней по винтовой лестнице никакие. Хочется сжаться, стать маленьким, приникнуть к мамкиному подолу, как в детстве. Детство: зелено-изумрудные луга, по ним бродят коровы, мычат, щиплют траву. Мир царит и в небе голубом, и всюду под ним. Впрочем, в детстве я коров не видел. С этими милыми животными я познакомился уже в армии – любили они по полигону дефилировать. Смотрят на тебя добрыми, честными глазами, каких среди людей я не замечал, жвачку свою пережевывают – нега и нерушимое спокойствие. А ты, зачуханный солдатик, стоишь с лопатой, тебе надо землю копать, а тебе жарко, солнце палит… Подумалось: коровы – вот настоящие хозяева земли! А мы – разбойники и проходимцы, в смысле пришельцы, марсиане, неведомым ветром занесенные в эти палестины, на головы мирных аборигенов, вот этих самых, щиплющих травку.
Это я описываю сумбур мыслей, медленно колыхавшийся во мне, когда мы никакие поднимались куда-то вверх, затем брели пошатываясь по коридору. Ни коридора я не видел, ни дверей в нем, не помню – стоял ли кто из охраны там. Произошло вытеснение моего испуга, страха и прочего ужаса в эти мелкие мыслишки и летние воспоминания то ли о детстве, то ли о больших армейских маневрах, когда было хорошо.
Наконец нас ввели в залу. Она занимала весь третий этаж, была столь обширной, что в ней не задумываясь можно было проводить матчи по минифутболу, еще хватило бы места для зрителей. На всем этом пространстве полы устланы мягкими коврами; возле северной стены – камин, да такой, что в очаге можно уместить оленя на вертеле. За большими окнами наблюдается балкон, скорее даже не балкон, а терраса, опоясывающая по периметру все здание.
В углах – светильники навроде разноцветных софитов, но с мягким светом. Имеется белый рояль, в другом углу на небольшом подиуме – электроаппаратура с приданными ей гитарами, ударной установкой и клавишными синтезаторами. Над одним из диванов – доспехи и мечи, а над другим – опять-таки гитары с разнообразным количеством струн. Надо думать, хозяин – меломан и разводит цветы, по крайней мере в цветнике, разбитом тут же, под окном – довольно любопытные экземпляры орхидей и еще каких-то незнакомых ярких цветков; это их терпкий аромат я уловил, как только мы вошли.
Стены, потолок и камин облицованы желтым мрамором. Скажете, такого зверя не бывает? Я знаю, да только фактура у этих стен вполне мраморная.
Игорь Мстиславович предложил нам располагаться на диване, что вместе с пуфиками и низкой посадки столами проворные хлопцы в черных костюмах выстраивали в центре залы.
Я сел и перевел дух. Рядом плюхнулся Сеня. Интересно, все-таки, как мягкие блага цивилизации способны действовать на психику – я как-то быстро успокоился. Уже через несколько минут я с любопытством озирался по сторонам, вновь ощутив себя писателем. Я был наблюдателем в центре небывалых событий.
Сеня шумно сопел и тоже озирался, вполне скептически. обрадовался за него: человек релаксировал на глазах, в нем снова можно было узнать лауреата государственной премии писателя Татарчука.
Наконец он хмыкнул и ткнул меня локтем:
– Видал – желтый мрамор! Инопланетяне его с Венеры завозят, сволочи. Все здесь инопланетяне. Только мы с тобой – люди! Эй, как там тебя, Мстиславич, где моя мобилка? Вещь дорогая, спутниковая связь. В натуре.
– Видите ли, – вежливо отвечал комконовец, – аппарат временно изъят у вас по соображениям вашей и нашей безопасности. Не надо бы, чтобы вы куда-нибудь отсюда звонили. Но вы не беспокойтесь…
– Видал? – опять ткул меня Сеня. – Нас, людей, боятся.
