От Крыма до Рима(Во славу земли русской)

сообщили, что все посылки доставлены в полной сохранности и вручены согласно сопроводительным письмам императрице…

Первым делом дюкеса занялась своим обустройст­вом и сняла один из роскошных особняков на Невском проспекте. Не жалея денег, она, не стесняясь, всюду старалась блеснуть своим богатством. Удостоенная вы­сочайшего внимания, герцогиня Кингстон стала поль­зоваться среди знати и придворных особым внимани­ем, то и дело получая приглашения на званные вечера и встречи, посещая придворные балы. Одному из пер­вых дюкеса отослала письмо графу Чернышеву и от­правила с письмом в подарок несколько картин. Во всех салонах она блистала драгоценностями, брил­лиантами были отделаны все ее нарядные платья.

На одном из вечеров она была представлена графу Чернышеву.

— Вы безмерно порадовали меня своим подар­ком, — признался граф, который был большим знато­ком живописи. — Такие полотна Рафаэля, Клодта, Ло-реиля, поверьте мне, ценятся не менее десяти тысяч фунтов стерлингов.

Герцогиня была несколько обескуражена. Она до сих пор не знала истинной цены картин в галерее, ос­тавленной ей мужем. Она пыталась исправить свою оп­лошность и стала распространять слухи, что якобы пе­редала картины графу на сбережение, пока приводят в порядок ее особняк. Узнав об этом, граф показал дар­ственное письмо герцогини, и она прикусила язык. Вскоре выяснились и истинные намерения дюкесы в Петербурге. Она воспылала желанием обязательно получить звание статс-дамы при императрице. При­дворные особы пояснили дюкесе, что для такого поло­жения необходимо, по крайней мере, владеть какой-либо собственностью, недвижимостью в России. За чем дело стало? Прошло немного времени, и на имя герцо­гини Кингстон приобрели имение в Эстляндии с водоч­ным заводом.

Надо сказать, что за время пребывания дюкесы в Петербурге лишь один человек сторонился ее и за гла­за называл не иначе как графиня Бристольская, по зва­нию, соответствующему ее первому законному браку. Джеймс Харрис, английский посол, строго соблюдал решение суда. По-видимому, императрица была осве­домлена об этом, и когда узнала о замыслах дюкесы, ве­лела объявить ей, что звание статс-дамы никогда не присваиваются иностранкам…

С тех пор дюкеса потеряла интерес к пребыванию в Петербурге, тем более что ее возлюбленный полков­ник Гарновский вдруг женился на балерине… Близи­лась осень, и яхта дюкесы без прежнего внимания по­кинула Неву. Дюкеса отбыла несолоно хлебавши. Как она предполагала и рассчитывала, в России простаков не оказалось.

В Кронштадтскую гавань один за другим втягива­лись корабли, располагаясь на бочках, разоружались. Отвязывали паруса, спускали реи и стеньги, выгружа­ли пороховые заряды, готовились к зимней стоянке. Втянулся в гавань и «Георгий Победоносец» под коман­дой нового командира, капитан- лейтенанта Федора Ушакова. Когда гавань сковало льдом, поступило пред­писание Адмиралтейств-коллегий откомандировать его в Петербургскую корабельную команду.

С Волги поступило тревожное сообщение: между Тверью и Рыбинском затерло льдами большую партию корабельного леса. Весной верфи станут. И опять вице-адмирал Сенявин указал на Ушакова, только он выру­чит…

* * *

Две недели шел снег. Его мягкие хлопья сплошь по­крыли леса, холмы, перелески. Накануне Рождества ударил мороз, и на Московском тракте, где бойко сно­вали ямщики и шли частые обозы с товарами, уже на третий день установилась дорога. Ясным морозным ут­ром из Ярославля в сторону Москвы выехали крестьян­ские розвальни, с пристяжной. В них, на охапке сена, укрытый тулупом, полулежа дремал офицер. После то­го как проехали Карабиху, дорогу обступили припоро­шенные снегом стройные, величавые ели, гуськом вы­строившиеся у самой обочины.

Полной грудью втягивал обжигающий морозный воздух капитан-лейтенант Федор Ушаков, пребывая в прекрасном настроении. Вчера в такое же время он выехал из родной Бурнаковки в уездный городок Рома-ново, а ныне резвые кони уже мчали его к местам столь дорогим в далекие детские годы. Невольно перенесся он в Бурнаковку. Она осталась прежнею: тихой, с поко­сившимися черными избушками, занесенными по за­валинку снегом, одной собакой на все семь дворов и неказистым, бревенчатым особняком, называемым усадьбой, где он вдруг объявился.

Нежданному гостю обрадовались, затопили баньку. Потчевали чем Бог послал. Брат, Степан, то и дело оп­рокидывал стакан, отец пил в меру. Федор с аппетитом уплетал щи, хрустел квашеной капустой, хвалил раз-носолье грибное. Отдохнув, к вечеру загрустил. Скука. На дворе морозно, не разгуляешься… Внезапно на па­мять пришло то, о чем не раз вспоминал в море.

— Тятенька, надумал я в Переславль скатать, на Трубеж, где ты меня, несмышленыша, корабликами заманывал.

Отец задумался, почесал затылок.

— Далече, день пути. Одначе поезжай. Провет­ришься, когда еще случай выпадет. Бери розвальни, сенца постелем, пару тулупов. Возницу доброго сы­щем.

…Вспомнилось ему босоногое детство в кругу таких же, как он, крестьянских малолеток. Летом пропадали они на песчаном берегу Волги. Разогнавшись, сигали с крутого яра, там, где было поглубже. Изредка на про­тивоположном низменном берегу появлялась медленно бредущая вереница бурлаков. Снизу реки тянули бар­жи с разными товарами под монотонные звуки груст­ных песен. Еще реже видели они, как с верховьев спус­кался купеческий струг. Тогда долго бежали мальцы вслед за ним по берегу, чтобы подольше полюбоваться сказочными, трепетавшими, будто крылья, на ветру белыми парусами… Розвальни на поворотах крени­лись, слегка встряхивало…

Судьба неожиданно улыбнулась ему. Адмирал-тейств-коллегия срочно отослала его в Рыбинск нала­дить перевозку и отправку строевого корабельного ле­са. Вначале загрустил было. Несколько месяцев лишь минуло, как возвратился на «Святом Павле» из Среди­земного моря, три года не видел Петербурга… А сейчас доволен страшно. Увидел наконец-то Россию-матуш-ку. С Кронштадтской стенки многое не обозришь… На прошлой неделе договорился с подрядчиком, оста­вил за себя толкового капрала и решил в рождествен­ские праздники навестить отчие места. Благо мастеро­вых по лесному делу все равно на Рождество по домам распустили…

Теперь-то он несказанно радовался тому, что време­ни у него еще три дня и несется он навстречу детству, где еще мальцом впервые увидел он чудное диво — пе­тровские корабли.

Как-то летом отец отправился на богомолье в Трои-це-Сергиеву лавру и взял с собой семилетнего Федо-рушку. В Переславль-Залесский приехали в полдень, остановились у сослуживца отца, капрала-преобра-женца. Тот и повел их на Трубеж. До позднего вечера ходили по берегу, лазили по кораблям. Матрос-инва­лид рад был посетителям, с рвением растолковывал, что к чему. И был явно доволен, когда отец с товари­щем распили с ним шкалик и дали ему двугривенный. В ту пору и разгорелась у маленького Федора затаенная охота…

Ушаков незаметно задремал. Разбудил его звон бла­говеста: въехали в Ростов. Он и возница одновременно перекрестились.

— Ваше благородие, дозвольте лошадей погля­деть? Да и вам размяться надобно.

Федор согласно кивнул.

Прохаживаясь по Сенной площади, разглядывал колокольни, крестьянские розвальни, заваленные сне­гом, приглядывался к народу. Подумал: «А ведь здесь и Батый был, и Сигизмундово войско…»

Пришли на ум недавно читанные стихи Хераскова:

Пою от варваров Россию

освобожденну,

Попрану власть татар и

гордость низложенну,

Движенье древних сил, труды,

кроваву брань,

России торжество, разрушенну

Казань.

Из круга сих времен спокойных

лет начало,

Как светлая заря в России

воссияла.

Отдохнувшие кони понеслись попроворнее. Высо­кое солнце, отражаясь от свежевыпавшего снега, боль­но слепило глаза.

—   А что, брат, долго ли до места?

—   Два часа пополудни доедем, ваше благородие.

Так и оказалось. Только лишь въехали в Переславль-Залесский и миновали Троицкий монас­тырь — солнце зависло над Гремячим.

— Езжай, брат, к бургомистру.

На соборной площади у дома бургомистра стояла кибитка. Едва Ушаков направился к дому, как дверь отворилась, и на пороге показалась фигура пожилого, с бакенбардами, человека в длинной черной шинели и — удивительно — флотской фуражке служителя. Он изумленно смотрел на Ушакова.

—    Вы, ваше благородие… — Фигура смущенно ото­двинулась в сторону.

—    Ну, благородие, благородие, — шутливо ответил Ушаков. — Ты-то кто таков?

Мы их высокопревосходительства адмирала Спиридова Григория Андреевича, — начал было слу­житель, но Ушаков уже не слышал; быстро вошел в дом и поднялся к бургомистру. В небольшой комнате капитан-исправника сидели двое. При появлении офи­цера исправник поднялся, а Ушаков вытянулся перед Спиридовым.

— Ваше высокопревосходительство, честь имею, флота ее величества капитан-лейтенант Ушаков!

Спиридов приподнялся, радостно улыбаясь, встал, поклонился:

—    Каким ветром, господин капитан-лейтенант?

—    В недельном отпуске из Рыбинска…

Спиридов, узнав, в чем дело, вспомнил вдруг, как ему в молодости выпадала такая работа. Оказалось, что он здесь проездом из Москвы в свое имение в Нагорье, отсюда верст тридцать…

— Святое дело надумал — церквушку для право­славных сподобить. — Спиридов развел руками. — Хо­дят на службу за пять верст. Вот договорился с архи­ереем на Рождество закладной камень положить.

Вспомнив цель приезда Ушакова, проговорил:

— Да, да, как же, Плещееве озеро. — И, посмотрев на капитан-исправника, проговорил: — Ну, коли так, через два часа темень будет, не откажите