— Но не на славу и честь российскую и государя императора, — закончил Ушаков.
Он отпустил Белли. «Сколько можно россиянам сих прихвостней терпеть? А вот, поди же, орден генеральский получил от государя, не чета мне, а я не был в ходатайстве за него».
Вошел адъютант, лейтенант Балабин. Ушаков пригласил его к столу, вестовой только что принес чай.
— Повеление государя ныне имеем и доверенность корон Обеих Сицилии послать войска в Рим в Чивита-Веккию и прочие места Римской области освобождения для оных от французов, — Федор Федорович отпил чай, с кормы тянуло ночной прохладой. — Даю вам, Петр Иванович, доверенность полную о заключении капитуляции. Надлежит не позже послезавтра выехать к Риму, дабы войска наши упредить.
Балабин понимающе кивнул головой. Прощаясь, адмирал назидал:
— Полковник Скипор с войсками и с неаполитанцами выйдут не ранее трех дней спустя, а вы поспешайте…
Федор Федорович еще в Палермо усмотрел в поведении англичан притворство. Разговор с Троубриджем утвердил его в том, что союзники замышляют за его спиной неладное.
На следующий день рано утром на берег свозили десант, пушки, амуницию. Для марша на Рим Ушаков выделил 820 офицеров, матросов и солдат под командованием полковника Скипора.
После обеда в сопровождении русского поверенного при короле статского советника Италийского и офицеров Ушаков съехал на берег и осмотрел Неаполь. По улицам он шел открыто, без вооруженного эскорта. Обыватели, узнав, что это «самый главный русский», останавливались и с почтением кланялись. Все осмотрел Ушаков, заглянул и в места, где томились пленные, на душе стало скверно.
Состоялась его встреча и с кардиналом Руффо. Последний на все лады расхваливал русских моряков.
— Признание вашего преосвященства снискали войска наши, сие похвально, — Ушаков с любопытством всматривался в откормленное лоснящееся лицо кардинала, — но, — адмирал сделал небольшую паузу, — усматриваю нынче в градских кварталах беспокойств немало. — Метакса переводил довольно медленно, итальянский он знал хуже турецкого и английского. — Разумею, что казнь виновных начала приводить многих в содрогательство и в сожаление, которое час от часу умножается.
Кардинал прикрыл глазки, ответил:
— Всевышний Господь карает клятвоотступников…
— Милосердие и прощение впадших в погрешность богоугодное благодеяние. — Ушаков не мигая смотрел на Руффо. Невольно всплыл в памяти дядя его, настоятель Санаксарского монастыря преподобный иеромонах Федор, сосланный Екатериной II на десять лет по делу Емельки Пугачева…
«То-то терпели муки за оных бунтовщиков, а ты их в крови топишь. Видимо, слуги Божьи по-разному паству свою ограждают».
Ушаков продолжал:
— Ваше превосходительство, полагаюсь на ходатайство ваше перед его величеством, яко перед отцом, свое отечество и своих подданных любящем; таковое благодеяние восстановит усердие, ревность и повиновение законам и наилучшему исполнению повелениев
способствовать будет…
Пока Метакса переводил, Руффо, подняв наконец веки, прищурившись, вглядывался с любопытством в русского адмирала. С одной стороны, внутри у него нарастала волна гнева. Просили за смертельных врагов Церкви, заслуживающих веревки и костра. Но в то же время этот россиянин достаточно мудр и знает цену своим словам. Поход на Рим еще не начался, а без русских там делать нечего…
— Я передам ваши просьбы его величеству. Церковь всегда милосердна к своей пастве. — Кардинал встал, давая понять, что аудиенция окончена.
Вмешательство русского флагмана возымело свое действие, было спасено много неаполитанских якобинцев.
Два дня спустя Ушаков отправил отряд моряков для взятия Рима. Полковника Скипора перед маршем он поучал:
— Возьмете Рим, блюдите там порядок, старайтесь распространять по всему городу прокламации. — Адмирал взял со стола лист и передал Скипору: — Оповестите в разных местах города, раздайте жителям… Всех их щадить, особенно кто повинится… Когда вступите с войсками в Рим, старайтесь сохранить дома, что бы все имущество жителей не было расхищено; имейте всевозможное старание никого к похищениям не допускать; в город должны войти только регулярные войска. И особо. — Ушаков посмотрел на полковника. — Мирные люди не должны страдать при ведении военных действий, пленные не должны подвергаться насилию.
Выйдя на палубу, Скипор с интересом прочел послание адмирала к населению Рима:
«Российские войска… посылаю в Римскую область для освобождения Рима и всей области Римской от зловредных и безбожных французов, для восстановления мира, спокойствия, тишины и порядка и для утверждения благоденствия всего римского народа, к восчувство-ванию оного приглашаю храбрых римлян и весь римский народ области соединиться единодушно с войсками, мне вверенными… Уверяю при том, что обыватели и все их имения войсками, мне вверенными, будут сохранены, и я все наивозможные способы и старания употреблю всему оному народу доставить тишину и спокойствие при таковых объясненных мною благонамеря-ниях. Имею несомненную надежду, что римляне и весь римский народ, приняв в рассмотрение сущую свою пользу, требование мое выполнят непременно».
Строки прокламации возвещали, что в Рим направлялись не поработители и насильники…
17 сентября 1799 года отряд русских моряков выступил в поход на Рим. Не прошло и двух недель, как Ушаков узнал о том, чего он опасался больше всего.
Оказалось, что коммодор Троубридж и начальник королевских войск под Римом тайно подписали капитуляцию с французами и позволили им в полном составе с оружием и награбленными ценностями выйти из Рима, погрузиться в Чивита-Веккии на корабли и уйти спокойно на Корсику. Вся эта махинация затеялась ради одного — первыми поднять над Римом английский флаг.
Федор Федорович был в гневе. Двуличие Нельсона, обман Троубриджа, лицемерие Руффо. Было от чего негодовать. Он прекрасно понимал, что англичанин негласно получил согласие кардинала.
Ушаков отправил к Руффо советника Италийского, послал приказ Скипору и Балабину прекратить поход на Рим и вернуться в Неаполь.
Руффо внимательно прочитал послание русского адмирала:
«Самовольно и самолично генерал Буркгард подписал капитуляцию. По всем общественным законам никто не имеет права брать на себя освобождение общих неприятелей из мест блокированных, не производя противу их никаких военных действий и не взяв их пленными… тем паче со всяким оружием и со всеми награбленными ими вещами и богатствами».
— Господин Италийский, — кардинал Руффо пришел в сильное волнение, — произошла страшная ошибка. Умоляю вас, уговорите его высокопревосходительство неоставлять нас в беде. Уверяю вас, французы подписали капитуляцию, испугавшись только ваших войск. Если ваш отряд не вступит в Рим, то невозможно будет спасти от грабежа город и установить в нем порядок. — Руффо остановился перед Италийским. — Без российских войск армия его величества отступит. — Руффо лихорадочно схватил перо, начал тут же писать Ушакову и просил Италинского как можно быстрее доставить его послание командующему русской эскадрой.
Когда статский советник вошел в салон флагмана, Ушаков беседовал с вице-адмиралом Карцевым. Кардинал Руффо молил о помощи. Италийский спешно, запинаясь, переводил письмо:
— «…Ежели русские войска не будут продолжать марш свой к Риму… увидите, что занятия Рима не будет, ибо известно, что начальники многочисленной республиканской толпы думают занять город и крепость… По таковым обстоятельствам нужно будет иметь повеление вашего превосходительства, чтобы войска эскадры вашей продолжали марш свой, и потому, что иначе невозможно будет спасти Рим от грабежа и установить в оном добрый порядок».
Федор Федорович усмехнулся: о порядке заговорил.
«Без российских войск королевские будут подвержены великой опасности, и может быть, что они отступят назад…» — Италийский, не дочитав до конца, опустил письмо.
— Он просит ваше превосходительство, слезно просит помочь.
Ушаков медленно прохаживался по салону.
Жители и невинные жертвы волновали его сейчас больше всего. Он помнил Ионические острова, террор в Неаполе.
— Как мнишь, Петр Кондратьич?
Карцев поднялся:
— Порядка ради и смуты черни дабы избежать, — Карцов озорно прищурился, — в первый Рим русакам ступать по чести и совести будет незазорно…
Италийский поддержал его.
— Быть посему. — Ушаков вызвал флаг-офицера Головачева. — Курьера снарядить — немедля ордер заготовить полковнику Скипору и лейтенанту Балабину — идти и брать Рим.
30 сентября 1799 года многолюдные улицы Рима впервые встретили и приветствовали русские войска. До стен Вечного города давно докатилась молва от Анконы и Бриндизи, Манфредонии и Неаполя — русские матросы благонравны и добропорядочны. Не только разбой не учинят, но и, наоборот, — щадят пленных, защищают невинных.
Впервые за многие годы римляне столь бурно выражали свой восторг иностранным войскам, глядя на стройную колонну русских моряков.
«Виват, московито!» — неслось из открытых окон и с балконов. В голове отряда шли полковник Скипор и лейтенант Балабин. За их спинами в крепких руках шелестел, гордо рея на ветру, Андреевский стяг. По улицам и площадям древней столицы Италии гремела удалая русская песня, волной перекатывалась вдоль рядов ушаковских чудо-богатырей.
Неделю спустя, радуясь, Ушаков вчитывался в письмо своего адъютанта.
«Вчерашнего числа с малым нашим корпусом вошли мы в город Рим. Восторг, с каким нас встречали жители, делает величайшую честь и славу россиянам. От самых ворот св. Иоанна до солдатских квартир обе стороны улицы были усеяны обывателями обоего пола и даже с трудом могли проходить наши войска. «Виват, Павло примо! Виват, московито!» Было провозглашено повсюду с рукоплесканиями.
«Вот, — говорили жители, — вот те, кои бьют французов и коих они боятся! Вот наши избавители! Недаром французы спешили отсюда удалиться!» Вообразите себе, ваше высокопревосходительство, какое мнение имеет о нас большая и самая важная часть римлян и сколько много радости произвела в них столь малая наша команда! Я приметил, что на всех лицах было написано искреннее удовольствие», — восторженно сообщал Балабин своему адмиралу.
То было для Ушакова в уходящем году последнее радостное сообщение. Немало тягот и лишений выпало на долю моряков. Многих отважных бойцов
