— О…
— …
— …
— Пьетро?
— Что?
— Что с тобой?
— Ничего.
— Тебе неприятно, что я рассказал о Ларе?
— Что теперь говорить? Ничего не поделаешь.
— Скажи, тебе неприятно?
— Неприятно то, что незнакомые люди обо мне разговаривают.
— Ну знаешь, и ты еще хочешь, чтобы они о тебе не говорили? Ты известная личность, Пьетро. А чего ты ждешь? Окопался под этой школой, как бомж, и претендуешь на то, что…
— Эй, эй…
— Прости, я не хотел тебя обидеть. Я хотел только сказать, что те людишки никогда не знают, о чем им разговаривать: через вечер они ходят друг другу на ужин и после первой же рюмочки перед ними открывается бездонная яма — о чем таком говорить весь этот вечер, для них ты просто марсианин. Ты совершаешь беспрецедентную вещь, и не уверяй меня, что не отдаешь себе в этом отчет. Одно то, что ты не в себе, для них уже само по себе странно, потому что, если бы у одного их них умерла жена, вполне возможно, что он бы отправился в кабинет красоты сделать подтяжку лица. А ты своим поведением их накалываешь, бросаешь им в морду свою боль, куда там…
— Да кому это я бросаю в морду свою боль, а? Да кто они такие, эти мудаки?
— Да ладно тебе, не лезь в бутылку. Ничего страшного нет, если тебе плохо, после всего, что случилось.
— Хватит. Мне не плохо. Мне самому это непонятно, но я не страдаю. Больше того, я чувствую себя прекрасно, особенно, когда меня оставляют в покое.
— Послушай, зачем ты настаиваешь на…
— Карло?
— А?
— Посмотри мне в глаза.
— …
— Я-не-страдаю. Ясно?
— Значит, нет, а что тогда ты здесь делаешь?
— Мне здесь хорошо.
— Тебе хорошо, потому что целыми днями ты просиживаешь на лавочке перед школой?
— Да.
— Уже целый месяц?
— Да.
— А теперь ты посмотри мне в глаза.
— Я и так смотрю тебе в глаза.
— Да ладно тебе придираться. Я хотел образно выразиться. Ты это серьезно?
— Серьезнее некуда.
— Мне тебя не понять.
— А кто тебя просил понимать меня?
— Пьетро, я сдаюсь.
— Молодец. Сдавайся.
— …
— …
— Я хотел только тебе сказать, что если бы ты смирился со всем, что с тобой случилось, и не вел бы себя так, люди бы и не говорили о тебе.
—
— Я уже не говорю о том, что Клаудии не очень приятно, что ее отец ведет себя как ребенок.
— Да что ты говоришь! Клаудии неприятно! А я об этом и не подумал! И, слава богу, что у меня есть ты, и ты об этом подумал! Не мог бы ты повторить мне все помедленнее, я бы еще и записал?
— О'кей. Согласен. Можешь поступать, как хочешь.
— Можешь в этом не сомневаться. Давай так: я буду делать то, что мне хочется, а ты оставишь меня в покое, и какие бы критические замечания в отношении моего поведения неудержимо не рвались из глубин твоей души наружу, можешь продолжать ходить на званые ужины и высказываться сколько тебе влезет только не мне, а тем буржуям, которых ты так презираешь, ведь все равно, чтобы шокировать их, ты рассказываешь им всякую фигню о моих делах. Хорошо? Справишься?
— …
— …
— Да ладно тебе. Я просто очень беспокоюсь о тебе, Пьетро.
— Знаешь, только ты один.
— Я единственный, кто тебе об этом прямо сказал.
— О'кей. Может быть, и так. А дальше что? Посмотрим, правильно ли я тебя понял. Значит, ты глашатай чувства озабоченности в отношении меня, это можно было бы обобщить и так: если бы я страдал, но ходил на работу, и держал себя в руках, и повторял, что жизнь продолжается, и принимал бы снотворное чтобы уснуть, а Клаудия стала апатичной, безвольной, перестала бы есть, вот тогда вы все сразу и успокоились бы и посоветовали бы мне повести ее к психологу; но если бы я здесь действительно «окопался, как бомж», потому что сам не свой от горя, ты бы в меру забеспокоился и посоветовал бы мне обратиться к психологу; однако то, что я здесь, и неплохо себя чувствую, и у Клаудии все в порядке, и ни у одного из нас нет никакой необходимости общаться с психологами, как раз это вас и беспокоит больше всего. Ведь так? Мы с ней что, просто обязаны горевать, чтобы вы успокоились?
— Зачем ты так, Пьетро? Все не так, как ты говоришь.
— Тогда как?
— Как тебе сказать? Так продолжаться больше не может. И только не говори, что ты не понимаешь.
— Понимаю, что вы все сильно раздуваете тот факт, что я сижу здесь вместо того, чтобы ходить на работу. Вы просто не можете с этим согласиться. Почему?
— Например, потому, что ты рискуешь потерять работу.
— Мне очень жаль, но твой аргумент малоубедителен. Обрати внимание, что в результате слияния половина моих коллег, которые каждый день ходят на работу, потеряют ее, потому что их рабочие места займут канадские и американские коллеги, или их переведут на другое место, или уволят в связи с предпенсионным возрастом, или они просто захотят воспользоваться денежным вознаграждением, как положено в таких случаях, его дадут тем, кто уволится по собственному желанию. Кроме того…
— Но это другое де…
— Кроме того, дай мне закончить, черт тебя побери, хоть один раз, бога ради, выслушай, что я тебе хочу сказать, прежде чем спорить со мной: кроме того, у меня есть формальное разрешение моего начальства: я могу находиться здесь, я и здесь работаю нормально, как можно еще работать в такой период, однако здесь мне на мозги не давят всевозможные паранойи, которые каждый день осаждают наши офисы и будут там править бал до тех пор, пока не закончится это чертово слияние, или полностью не обозначатся его последствия. Вот почему у меня нет никаких оснований беспокоиться о моем рабочем месте. А сейчас попробуй задуматься хоть на десять секунд над тем, что я тебе сказал, прежде чем ответить мне, попробуй поверить в то, что я знаю, что делаю. Попробуй, хотя бы раз в жизни, поменять свое мнение.
— …
— …
