Могучее тянущее усилие прокатилось по всем балкам и крестовинам, как прокатывается по вагонам первый рывок паровоза, и, словно убедившись, что их не оторвать друг от друга, нехотя сдвинуло всю конструкцию целиком.
В одну секунду разрушив судьбы миллионов мокриц, жучков, личинок, ящериц, свинарник оторвался от старого фундамента и съехал на подготовленное бревно-каток.
Из задних ворот с воплем выскочил разбуженный Толик. Но сразу все понял и с восторгом принялся скакать вдоль ползущих стен.
Как затемненный корабль, покидающий гавань в военную пору, плыл свинарник сквозь разводья тумана. Старательным буксиром надрывался прицепленный к световому лучу мотоцикл. Разбуженная до времени утиная стая снялась с пятой излучины и с шелестом прошла низко-низко над местом тревожных перемен.
Три раза пришлось перевязывать полиспаст к новым деревьям – все ближе и ближе к намеченному месту на берегу. Как только из-под ползущего сооружения сзади выкатывалось освободившееся, ободранное бревно, Антон и Толик подхватывали его и бегом переносили вперед. Небо было уже светло- зеленым, когда Колхидонов положил всемогущий механизм в коляску и осторожно переехал с ним по старому мосту на другой берег. Они нашли там подходящую раздвоенную сосну, перекинули трос через развилку, протянули над рекой.
Передние ворота свинарника нависли над водой.
Вермонтская тень упала на псковскую осоку.
Бревна начали выкатываться одно за другим из-под днища, падать в прибрежное мелководье и тихо уплывать в туман.
Устремленный в высоту трос не давал свинарнику коснуться поверхности, тянул и тянул вперед и вверх.
Когда опорная балка легла на песок дальнего берега, демобилизованный солдат Сухумин испустил то пронзительное «ура!», которое было заготовлено в девятой мотострелковой для взятия города Стокгольма.
Ошеломленный, еще не верящий в победу Антон вошел в задние ворота, осторожно дошел до середины новорожденного моста, подпрыгнул. Доски отозвались непривычно пустым, торжественным гулом.
Колхидонов смотал тем временем тросы, уложил все грузоподъемные вериги в коляску, сел в седло, тихо въехал на мост с другой стороны. Беззубая улыбка сияла на его лице.
– Я тут не бывал, никому не помогал!.. Про меня молчок, как на шесте сверчок! Ясно? Заклад – дело святое. А ведь и без моста жизни нет – так?… Эх, красиво стоит американщина! Ну, мужики, не поминайте лихом…
Он свернул на боковую тропинку и уехал в сторону леса.
Антон и Толик взяли лопаты и принялись песочком выравнивать въезд с дороги на доски моста.
Первым от деревни показалось стадо коров. Всенародная солдатка Валентина подгоняла их сзади ласковыми уговорами – «Шнель! шнель!» Увидав преображенный, выплывающий из тумана свинарник, она изумленно ахнула и обернулась к двум строителям-рекордсменам, скромно сидящим в сторонке.
– Неужто выдержит?
– Мотоциклетка проехала – осталась довольна, – лукаво сказал Толик.
Коровы недоверчиво, одна за другой, потянулись в распахнутые ворота, застучали копытами по доскам.
– Мы же на той стороне почитай уже месяц не пасли, – объясняла Валентина. – По старому мосту – страшно, а вброд – вода уже высока, сносит. Вот спасибо, ребятушки, вот скотине радость-то какая!
Потом прикатил на велосипеде школьный прогульщик, Ваня Шуткоплохов. Увидел постройку, свистнул, умчался назад разнести новость. И тогда уже потянулась остальная деревня – стар и млад.
Прибежали новобрачные, Анисим и Агриппина, трясли строителям руки, говорили, что не ждали такого подарка к свадьбе.
Приехал на телеге Федя-партизан, привез солдата Онуфрия, смело вдруг повесившего на грудь звезды вперемежку с крестами.
Пришла Катерина-доводчица, с чистым листом бумаги, свернутым в трубочку, и через эту трубочку разглядывала мост с высотки, как Наполеон.
Саша и Маша прибежали улыбающиеся, смахивая со щек зазевавшихся, самых азартных клопов, тут же нарезали свежих веников, принялись выметать щепки и стружки.
Володя Синеглазов прошел вермонтскую диковину взад-вперед, несколько раз, насквозь, выискивая, нет ли какой неправды.
Дошкольные детишки топотали внутри, носились в косых лучах встающего солнца.
И наконец, для довершения ликования, с пригорка тихо скатился «фиат-жигуль».
Он въехал в ворота доверчиво, как в гараж, остановился, дал ребятне набиться внутрь и на капот, выкатился на той стороне. И пока он разворачивался там, чтобы ехать обратно, сообразительный Толик сбежал к воротам и натянул поперек чистый бинт из солдатского санитарного пакета.
«Фиат-жигуль» красиво прорвал белую ленточку и остановился на обочине.
Ребятня посыпалась наружу.
Мелада вышла следом, сняла перчатки, пошла навстречу Антону.
– Что здесь происходит? Неужели это правда? Вы соорудили эту прелесть своими руками? Вдвоем с братом? Я не могла поверить… Сюрпризам нет конца… Что еще вы умеете делать, заморский спец на все руки?…
Они стояли, сцепив пальцы, глядя друг другу в глаза. Он изо всех сил сдерживал себя, пытался не дать клокочущему в груди торжеству вырваться диким индейским воплем. Острый любовный росток тыкался без разбору во все стороны, как вилка в руке пьяного. Казалось, они ждали только криков «горько», чтобы начать целоваться и обниматься прямо сейчас, на людях.
Но вместо криков они услышали рев мотора.
Как задымленный дракон, как сорвавшаяся с места доменная печь, как гибрид танка и курятника, как поставленный на гусеницы вулкан, появился на вершине пригорка «Псковитянин».
Дети притихли, взрослые попятились, Федя-партизан взял лошадь под уздцы, потянул ее в кусты.
Туча закрыла недолгий солнечный просвет, принесла ветер.
«Псковитянин» постоял минуту, словно упиваясь всеобщим испугом.
Потом ринулся вниз, в сторону моста.
Мелада едва успела добежать до автомобиля, прыгнуть на сиденье, уехать в придорожный репейник.
– Нельзя! – закричал Антон, выбегая наперерез несущейся громаде. – Тебе нельзя! Для тебя – брод! Так нечестно!..
Толик налетел на него головой вперед, как заправский квотербек, подхватил на плечо, выкинул в сторону из-под накатывающейся гусеницы.
Куриная башня ударилась о притолоку ворот, разлетелась белыми кудахтающими хлопьями.
«Псковитянин» исчез внутри свинарника.
Дым и пыль повалили в окна.
Застонали балки и крестовины, заверещали доски.
На какую-то долю минуты – когда «Псковитянин» появился на другом берегу – у всех мелькнула надежда, что пронесло, что невероятный Вермонтский мост выдержал и это несправедливое испытание.
Но трактор тут же врубил задний ход и снова исчез внутри дощатого туннеля.
Обезумевшая машина начала таранить стены изнутри.
В воду полетели оконные рамы, щепки, куски крыши.
С пятого, с шестого, с десятого удара гусеница перерубила-таки нижнюю несущую балку, на минуту высунулась в пролом и тут же начала вываливаться наружу, извлекая за собой весь огнедышащий, самоходно-самогонный, из будущего нагрянувший агрегат, переламывая надвое свинарник, сминая заодно и сваи старого моста…
Столбом брызг и пара встретила река нежданную добычу.
Волны окрасились радужными мазутными разводами.
Мычали отрезанные на дальнем берегу коровы.
В долгое плавание к Чудскому озеру отправились огуречные плети, яичная скорлупа, оглушенные белобрюхие рыбки, букеты опят на бревнах, кепка с торчащими флоксами.
Сам тракторист выбрался из торчащей над водой кабины, уплыл на другой берег.
Там он встал, держась одной рукой за обожженную паром щеку, другой – за уязвленное сердце, оглядел содеянное. Мгновенно выброшенный из своего уютного тракторного будущего в пасмурное сегодня, он явно не знал, что ему с собой делать на ровной, не-трясущейся земле. Обрушенные в воду мосты словно подтверждали всем своим безнадежным видом, что возврата к прежнему не будет.
Витя Полусветов повернулся и, не выпуская из рук сердца, пробитого дробиной любви, пошатываясь побрел в глубь заречного леса.
Антон стоял, уткнувшись лбом в плечо Мелады, и мычал, словно от боли. Она утешала его, как первоклассника, обещала хорошие отметки, веселые каникулы, интересные встречи.
– Я нашла ее – это главное. Мы поедем завтра же… Вам надо умыться, переодеться, прийти в себя… Я нашла ее, вы слышите?… Мы поедем в город Великие Луки.
Он не слышал.
Он тупо смотрел на подошедшего учетчика Синеглазова, пытался понять, что за столбики цифр, нарисованные наспех в блокноте, тот подсовывал ему под нос.
– Я, это, значит, Антоний Гаврилович, подсчитал тут вприглядку… Может, чего и упустил, так потом уточню… Бревен истрачено было пятнадцать кубометров, да инструменту потонуло рублей на сорок, да весь предстоящий ремонт… Думаю, убытку не меньше чем на четыре тысячи… Трактор я сейчас не считаю, с трактором будем разбираться отдельно… Так что вы в рублях будете платить или в долларах?
– Я?! Я же еще и платить! Я, по-вашему, во всем виноват?!..
– Никто ни в чем не виноватый, – смутился правдолюбец. – Но ведь за убыток кто-то должен отвечать… С Витьки взять нечего, у него, кроме трактора, за душой ничего не было, а и трактор был не его, у государства временно отчужденный…
