Любовь Лукина, Евгений Лукин
Тупапау, или Сказка о злой жене
Светлой памяти Жени Федорова
1
Мглистая туча наваливалась на Волгу с запада, и намерения у нее, судя по всему, были самые серьезные. Дюралевый катерок сбросил скорость и зарылся носом в нарзанно зашипевшую волну.
— Толик, — жалобно позвал толстячок, что сидел справа. — По-моему, она что-то против нас имеет…
Хмурый Толик оценил исподлобья тучу и, побарабанив пальцами по рогатому штурвальчику, обернулся — посмотреть, далеко ли яхта.
Второе судно прогулочной флотилии выглядело куда эффектнее: сияюще-белый корпус, хромированные поручни, самодовольно выпяченные паруса. За кормой яхты бодро стучал подвесной мотор, но в скорости с дюралькой она, конечно, тягаться не могла.
— Это все из-за меня, ребята… — послышался виноватый голос с заднего сиденья. Там в окружении термосов, спиннингов и рюкзаков горбился крупный молодой человек с глазами великомученика. Правой рукой он придерживал моток толстенной — с палец — медной проволоки, венчающей собой всю эту груду добра.
— Толик, ты слышал? — сказал толстячок. — Раскололся Валентин! Оказывается, туча тоже из-за него.
— Не надо, Лева, — с болью в голосе попросил тот, кого звали Валентином. — Не опоздай мы с Натой на пристань…
— «Мы с Натой»… — сказал толстячок, возводя глаза к мглистому небу. — Ты когда кончишь выгораживать свою Наталью, непротивленец? Ясно же, как божий день, что она два часа макияж наводила!
Но тут в глазах Валентина возникло выражение такого ужаса, что Лева, поглядев на него, осекся. Оба обернулись.
Белоснежный нос яхты украшала грациозная фигура в бикини. Она так вписывалась в стройный облик судна, что казалось, ее специально выточили и установили там для вящей эстетики.
Это была Наталья — жена Валентина.
Впереди полыхнуло. Извилистая молния, расщепившись натрое, отвесно оборвалась за темный прибрежный лесок.
— Ого… — упавшим голосом протянул Лева. — Дамы нам этого не простят.
На заднем сиденье что-то брякнуло.
— Ты мне там чужую проволоку не утопи, — не оборачиваясь, предупредил Толик. — Нырять заставлю…
А на яхте молнии вроде бы вообще не заметили. Значит, по-прежнему парили в эмпиреях. Наталья наверняка из бикини вылезала, чтобы произвести достойное впечатление на Федора Сидорова, а Федор Сидоров, член Союза художников, авангардист и владелец яхты, блаженно жмурился, покачиваясь у резного штурвала размером с тележное колесо. Время от времени, чувствуя, что Наталья выдыхается, он открывал рот и переключал ее на новую тему, упомянув Босха или, скажем, Кранаха.
На секунду глаза Натальи стекленели, затем она мелодично взвывала: «О-о-о, Босх!» или «О-о-о, Кранах!»
Причем это «о-о-о» звучало у нее почти как «у-у-у» («У-у-у, Босх!», «У-у-у, Кранах!»).
И начинала распинаться относительно Босха или Кранаха.
Можно себе представить, как на это реагировала Галка. Скорее всего, слушала, откровенно изумляясь своему терпению, и лишь когда становилось совсем уже невмоготу, отпускала с невинным видом провокационные реплики, от которых Наталья запиналась, а Федор жмурился еще блаженнее…
На дюральке же тем временем вызревала паника.
— Что ж мы торчим на фарватере! — причитал Лева. — Толик, давай к берегу, в конце-то концов…
— Лезь за брезентом, — распорядился Толик. — Сейчас здесь будет мокро. Ну куда ты полез? Он у меня в люке.
— В люке? — возмутился Лева. — Додумался! Нарочно, чтобы меня сгонять?
Он взобрался на сиденье и неловко перенес ногу через ветровое стекло. При этом взгляд его упал на яхту.
— Эй, на «Пенелопе»! — завопил Лева. — Паруса уберите! На борт положит!
Он выбрался на нос дюральки и по-лягушачьи присел над люком.
Тут-то их и накрыла гроза. Дождь ударил крупный, отборный. Брезент изворачивался, цеплялся за все, что мог, и норовил уползти обратно, в треугольную дыру. Лева высказывался. Сзади сквозь ливень маячил смутный силуэт яхты с убранными парусами. Валентин на заднем сиденье старался не утопить чужую проволоку и прикидывал, что с ним сделает промокшая жена на берегу за эту бог весть откуда приползшую тучу.
Но когда ни на ком сухой нитки не осталось — выяснилось вдруг, что гроза не такая уж страшная штука.
— Ну что, мокрая команда? — весело заорал Толик. — Терять нечего? Тогда отдыхаем дальше!..
Совпадение, конечно, но все-таки странно, что молния ударила в аккурат после этих самых слов.
2
Все стало ослепительно-белым, потом — негативно-черным. Волосы на голове Толика, треща, поднялись дыбом (не от страха — испугаться он не успел). Предметы, люди, сама лодка — все обросло игольчато-лучистым ореолом. Прямо перед Толиком жутко чернело перекошенное лицо Левы в слепящем нимбе.
Это длилось доли секунды. А потом мир словно очнулся — зашумел, пришел в движение. Лодка тяжело ухнула вниз с полутораметровой высоты, оглушительно хлопнув по воде плоским днищем, затем угрожающе накренилась, встав при этом на корму, и какое-то время казалось, что она неминуемо перевернется. Лева кувыркнулся через ветровое стекло и, ободрав плечо о худую наждачную щеку Толика, шлепнулся за борт.
Этот незначительный толчок, видимо, и решил исход дела — дюралька выровнялась. Толик, опомнившись, ухватил за хвост убегающую за борт брезентовую змею и рванул на себя. На помощь ему пришел Валентин. Вдвоем они втащили в лодку полузахлебнувшегося Леву и принялись разжимать ему пальцы. Вскоре он затряс головой, закашлялся и сам отпустил брезент.
— Все целы? — крикнул Толик. — У кого что сломано, выбито? А ну подвигайтесь, подвигайтесь, проверьте!
— Вот… плечо обо что-то оцарапал, — неуверенно пожаловался Лева.
— И все? — не поверил Толик.
Он перевел глаза на Валентина. Тот смущенно пожимал плечами — должно быть, не пострадал вообще.
И тогда Толик начал хохотать.
— Плечо… — стонал он. — Чуть не сожгло, на фиг, а он говорит: плечо…
