или унести с собой. Но валуны веками стояли на своих местах. Только на мгновения освобождаясь от пены, они сверкали на солнце или при луне своими мокрыми, тоже отполированными боками и снова захлебывались пеной. А водяные чудовища уже скакали по камням дальше…
А еще ниже грозные водопады атаковали следующую скалу, с огромной выси срывались вниз, прямо на белые валуны, и становились Кынгаргой – бесноватой аршанской речкой.
Со скалы на скалу над серо-белой Кынгаргой переброшен висячий мост.
Постоять бы сейчас на этом покачивающемся от ветра легком мосточке. Полюбоваться на горы, на речку и водопады, подышать родным, чистым-чистым воздухом, ощутить незабываемую прелесть Аршана, где ты родился, вырос и почувствовал эту вечную нежность к родным местам, еще с детства взявшим тебя в полон, с детства и на всю жизнь!
Так думал Антон, от безделья лежа в постели, в комнате общежития, опустевшего на время каникул. В руках он держал письмо от отца. Отец служил милиционером на Аршане. Служил уже двадцать лет.
Антон представлял себе отца в милицейской форме, на мотоцикле. Он был чистокровным бурятом. Антон походил на отца, но русская мать внесла некоторые коррективы во внешность сына. Она наградила его узким овалом лица, сгладила желтоватую смуглость кожи и черноту волос.
А вот от кого из родителей унаследовал Антон любовь к театру и актерское дарование?
Антон, смеясь, говорил, что этот дар, вероятно, пришел к нему от двоюродного деда – прославленного шамана, который всю жизнь играл роль посланца высшей силы на грешную землю. Дикой пляской, ударами в бубен кулаками и звоном металлических украшений он доводил себя до исступления и в этом состоянии вещал народу о будущем, заговаривал болезни, изгонял злых духов.
Антон не застал деда в живых, но в фамильном альбоме хранилась его фотография, и Антон часто с любопытством рассматривал пляшущего старика, одетого в шкуры, украшенного хвостами животных и побрякушками, с перьями на голове, с бубном, перевитом разноцветными лоскутьями.
Антону, ученику советской школы, был непонятен смысл шаманства, и деда своего он с детских лет воспринимал только как актера. Не случайно, когда однажды в школе был устроен карнавал, Антон явился на него в костюме шамана, в точности скопированном с фотографии деда. И даже, к восторгу зрителей, исполнил импровизированную шаманскую пляску, за что и получил первый приз.
Но, вспоминая всю свою небольшую жизнь, Антон думал и о том, что в выборе его будущего, в формировании вкуса и наклонностей имела огромное значение красота природы Аршана: удивительные горы, неповторимые водопады и необыкновенная Кынгарга, своим сумасшедшим бегом зовущая куда-то вперед и вперед, в неизведанное.
Окончив десятый класс, Антон помчался в это неизведанное, отвергнув все увещевания и предупреждения о том, что в театральное училище простым смертным дорога заказана.
Но мечта сбылась, и он был счастлив. А теперь вот это затишье…
«Скорее бы Нонна кончала свои заграничные развлечения», – думал Антон.
19
А Нонна еще развлекалась. Шофер тети Тани привез ее обедать в пивной бар, в тот самый, в котором в 1939 году было разыграно покушение на Гитлера.
Тетя Таня встретила племянницу не одна. Нонна так и предполагала. Она уже достаточно пригляделась к характеру своей тетки и знала, что сегодня та будет избегать разговора наедине.
Тетя Таня представила Нонне совсем юного Карла Розенберга, студента богословского факультета. Карл с нескрываемым любопытством во все глаза глядел на девушку из Москвы.
Нонна тоже с интересом рассматривала высокого широкоплечего блондина с густыми вьющимися волосами, с правильными чертами лица и таким цветом кожи, которому позавидовала бы любая модница.
Карл Розенберг не имел никакого понятия о русском языке и о том, что собой представляет Советский Союз.
Тетя Таня перевела Нонне его вопрос:
– Скажите, пожалуйста, с какого возраста ваших детей отбирают у родителей в интернат?
Нонна вначале не поняла вопроса, а потом принялась так безудержно хохотать, что будущий священнослужитель и без ответа ее понял, что информация мюнхенской прессы не всегда бывает верной.
Тетя Таня сочла поведение племянницы не вполне приличным. И в то же время смех Нонны немного ее обнадежил: смеется, значит, на душе хорошо… Может быть, Германия стала ей нравиться? И быть может, она все-таки решила остаться?
– Я знаю в Москве один интернат, в котором живут дети тех, кто временно уехал работать за границу, – сказала Нонна. – Я слышала, что есть интернаты при сельских школах – для тех детей, которые живут далеко от школы, ну, например, дети бакенщиков, лесников, начальников маленьких пристаней.
И Нонна опять со смехом обратилась к тете Тане и махнула рукой с зажатым в ней платочком:
– Он все равно не поймет! Он же совсем не представляет нашу страну…
Сердце у тети Тани опять защемило: «Нет, не останется Нонна в Мюнхене».
Карл постепенно оправился от смущения и задал новый вопрос:
– А правда ли, что служители религиозного культа в Советском Союзе подвергаются страшному гонению, все церкви закрыты и служба проходит в уцелевших кое-где часовнях?
Нонна ответила, что религией она не интересуется, но знает, что церквей в Москве много.
– А однажды я видела, как в Кремль въезжала «Чайка»…
– Влетала, – тихонько поправила ее тетя Таня.
– Нет, именно въезжала: это марка автомашины. Рядом с шофером сидел молодой священник в высокой черной шапке, а сзади я увидела старца в такой же высокой шапке, но только белой… Мне сказали, что это был патриарх всея Руси Алексий.
– Они ехали в Кремль? – недоверчиво переспросил Карл.
– Да, на правительственный прием.
– Их туда пригласили?
Нонна нетерпеливо взмахнула рукой:
– Ну что делать, если вы мне не верите?!
Тетя Таня с удовольствием еще раз увидела блеснувший на запястье браслет. «Кого не прельстят такие подарки! – мелькнуло у нее в голове. – Конечно, останется и выйдет замуж за Курта, вон какая она сегодня веселая».
После обеда тетя Таня и Карл повели Нонну в тот зал, где произошло покушение на Гитлера. Зал был длинный и мрачный, почти не освещенный, беспорядочно заставленный стульями. Небольшая запущенная сцена, по бокам перила, как бы огораживающие воображаемые или когда-то бывшие ложи.
Нонна окинула зал равнодушным взглядом, так и не поняв теперешнего его назначения.
Здесь, совершенно очевидно, пиво не пили. Столов не было. Похоже было, что и теперь здесь проходили собрания или слушались лекции.
Нонна не знала того события, которое разыгралось здесь в 1939 году. Покушение на Гитлера, подстроенное его кликой с полного одобрения самого фюрера, было использовано нацистами в целях упрочения его власти в Германии.
Усаживаясь в машину, тетя Таня сказала:
– Тебе, Нонночка, хотелось побывать в Дахау? Вот для этого я и познакомила тебя с Карлом. На территории бывшего лагеря есть монастырь кармелиток. Называется он «На святой крови». Всего лишь три года тому назад наши немецкие женщины организовали его. Они замаливают страшные грехи, совершенные фашистами в Дахау. И не случайно монастырь стоит в этом ужасном месте. Кармелитки обрекли себя на те же условия, в которых жили заключенные лагеря. Сами, по своей собственной воле! Ты представляешь? Карл через своего влиятельного родственника устроит нам встречу с настоятельницей монастыря. Это тебе интересно?
– Очень! Поблагодарите Карла, он вполне заменяет Курта в его отсутствие.
«Может быть, тетя Таня решила переменить мне жениха?» – подумала Нонна. Она игриво осведомилась:
– А Карл имеет право жениться?
Тетя Таня улыбнулась и перевела Карлу ее вопрос.
Тот вспыхнул, опустил глаза и ответил тихо, но утвердительно.
– А на иностранке может? – не унималась Нонна, уже с трудом сдерживая смех.
– Тебе что, он по душе пришелся? – спросила тетя Таня, испытующе глядя на Нонну. – Больше, чем Курт?
– Что вы! – воскликнула Нонна. – Разве я могу кого-нибудь предпочесть Курту? Вы же сами говорили, что нет на свете жениха завиднее, чем он.
«Ну ясно, решилась!» – мысленно ликовала тетя Таня и чуть не двинула машину на красный свет.
Нонна шутила, но тревога не покидала ее. «Может, уехать домой до срока? Или досмотреть этот приключенческий фильм до конца?»
Вечер провели вдвоем.
Обе понимали, что наступил решающий момент объяснения. Обе волновались. Нонна решила сначала поесть. Она всегда так делала: сперва ела, а потом приступала к неприятным делам. Тетя Таня последовала ее примеру.
Допивая кофе, Нонна сказала:
– Тетя Таня! Неужели хоть на одну минуту вы поверили, что я сделаю, как вы хотите?
У тети Тани задрожала рука, которой она держала чашку, и, чтобы не выдать своего волнения и не слышать дребезжащий звон ложки, она проворно поставила чашку на стол.
– Да, я вполне допускала это. Потому что это разумно. А человеком должен управлять рассудок. Ты же поддаешься эмоциям, и они подведут тебя. Еще раз прошу: подумай! Там… – она махнула рукой, – у тебя нет ни отца, ни матери, ни мужа.
– Но у меня есть родина, тетя Таня. В это понятие – р о д и н а – входит все: и друзья, и дом, и бабушка моя – гордость русского народа, и мое училище, и мое будущее на сцене, и мечты мои с детских лет. Все, все… И моя Москва-красавица… А вы… – Нонна встала, – вы взамен всего этого предлагаете мне наследство, богатого жениха и чужую страну!
