могу я быть камнем на дороге или травой у обочины, ну скажи?
– В каком-то смысле камнем быть сложнее.
– В том смысле, что камни не злы и не порочны?
– Их непорочность от отсутствия души. Где нет одушевленности, нет и порока. – Катя не слишком вдумывалась в то, что говорила.
– Откуда тебе это известно? – Нил, наоборот, был всецело поглощен темой. – В человеческом понимании душа – это вязкое тесто, распухшее на дрожжах религиозности. Да разве можно такую душу хотя бы рядом поставить с душой растения, простой и безыскусной? Все помыслы человека – дрянь! Он ковыряется в этой плохо перевариваемой массе из богов и идолов, веры и суеверий, пытаясь найти смысл жизни. А подняться до этого смысла только и можно, став травой или камнем. Ты представь, ведь они в гармонии с миром. Пригреет солнце – камень теплый, наступает тьма – он трупом застывает в ней, и никаких терзаний!
– Но ведь это не жизнь. Это почти самоубийство. – Перед Аничковым мостом проплывал прогулочный катер, и пассажиры в летних одеждах приветливо помахали руками заболтавшейся парочке со свертком.
– Ты видела, какие неприязненные взгляды бросают друг на друга представители разных вероисповеданий? Камни же – не одаривают друг друга ненавистью! – Лицо Нила просветлело. – Я понимаю Бога как солнце. Светит всем одинаково, а там уж кто как его лучи воспринимает... Иные принесут дары и думают, что солнце уж и в услужении у них, а ведь ему все равно кого согревать! Оно ни злое, ни доброе! Греет оттого, что не может иначе. Это мы его в пустыне проклинаем, а на севере боготворим. А оно-то не казнит и не милует. Потому и суда страшного нет, что не судья оно, а Свет... И жизнь дает не за заслуги и испепеляет не за грехи. – Нил сжал Катину руку. – Если я и приму Бога, то только солнцу подобного. Не учителя, не карателя, а нечто светлое и неизменное и любимое каждой тварью, которая думает, что и не знает его, и не любит, и не помнит, а сама на нем лишь и зиждется! Ему в ответ улыбается, его светом наполняется... – Нил сиял. – Как трава, как дерево, с той лишь разницей, что они в Боге безмолвствуют, а люди все пытаются ему свои мысли приписать, и впору посмеяться тому камню над ними, да он выше этого и не гордится.
Катя зачарованно смотрела на спутника, он был так взволнован, словно рассказывал ей историю любви.
– И ведь не чувствую я себя ни скверным, ни грязным, что вне церкви я, вне религии. Скажи, разве солнце дарит свет за нашу веру в него? И по вере каждый тепла получает? Да нет же! Свет божественный есть свет безадресный. Такую простоту говорю, что самому удивительно, а ведь узревшие «истинного Бога» растерли бы меня в порошок...
Раскалившаяся звезда наконец-то вступила в свои царственные права, прогревая фасады зданий и асфальт под ногами спешащей улицы, и Нил блаженно смотрел на свежее голубое небо.
– Вот я весь тут перед ним раскрытый, как подсолнух! Я ведь с рождения во власти солнца... – Неунимавшийся лектор состроил рожу бесконечно счастливого идиота. – Да что я, все мы – солнцепоклонники. Ты посмотри на людей. Куда б они ни шли – на работу, на свидание, в церковь – все они с ним, в нем, под ним, им осчастливленные и умиротворенные.
Лица прохожих плавились в радостных улыбках и ухмылках. Около сквера перед Александринским театром гуляки купили мороженое и не спеша прохаживались по дорожкам.
– А что, если организовать партию любителей солнца? Ну и набьется же туда народу, – хитро прищурилась Катя, поглядывая краем глаза на шахматную партию, которую разыгрывали на скамейке два пенсионера.
– Можно... но лучше не организовывать. Пусть идеи остаются свободными.
– А мы с тобой организуем партию на двоих: только ты и я.
– Тогда уж лучше на троих, чтоб не нарушать обычай. Думаю, Маша не будет против.
Девочка, ничего не подозревавшая о создании новой партии, мирно покачивалась на руках Нила. Почти всю полдневную прогулку он держал ее спокойно и бережно, безо всякой потуги на самопожертвование.
– Может, зайдем куда-нибудь перекусить? – предложила Катя с тайной мыслью затащить Нила в любимое заведение.
Они миновали колоннаду Казанского и, свернув на Плеханова, продвинулись метров триста до крыльца с невзрачными ступенями. Посетителей, кроме них, не было. Кондитерская встретила их холодными пирожками и сосисками в тесте. Уставшая стоять у пустого прилавка продавщица ушла в подсобку. Проголодавшиеся ходоки уселись за столик возле нарисованного масляной краской на стене огромного кита. На спине морского животного шатались веселые крестьяне, какие-то дома и стога сена.
– Я всячески сопротивляюсь магической силе этого города, – проговорила Катя, задумчиво разглядывая грязные окна здания напротив, – но ничего не могу поделать, он завораживает, как колдун. Я такая же его часть, как эти серые стены, сумрачные улицы, мы все связаны – я, Маша, люди, притаившиеся за непрозрачностью стекол. Ничто не случайно, даже то, что мы сейчас сидим тут.
– Я знаю это. – Нил взял Катину руку и поднес прохладные тонкие пальцы к своим губам.
Наступившую вдруг тишину разбавлял лишь золотой свет, проникающий из-за окна и ласкающий спину гиганта-кита. Солнечные нити обволакивали замершую в поцелуе пару, словно снимали слепок на память...
Домой спутники возвращались под вечер на троллейбусе с замызганными окнами. Катя, склонив голову на плечо кавалера, болтала о несущественном. Нил негромко отвечал чего-то на ушко, с наслаждением прикасаясь к ее щеке и волосам.
Он знал, что запомнит сегодняшний день навсегда. Забывались крупные даты и праздники, но такие дни – никогда. И все они были солнечными. Солнце соединялось для Нила со счастьем, и когда это впервые произошло, он уже не помнил. Наверное, это случилось в отдаленном детстве, когда каждое утро казалось началом новой жизни, а каждая ночь грозила исчезновением.
В квартире № 14 счастливчиков встретил грандиозный скандал. СС и Муза поснимали на кухне все конфорки и спрятали их в назидание соседям, которые не моют плиту.
Возможно, действие яда для насекомых губительно сказалось на психике жильцов, но вызревавшая с утра склока к вечеру переросла в настоящую битву. Разъяренный Вертепный бил об пол тарелки соседей, зная, что те не смогут ответить тем же. Муза заранее убрала с поля боя возможные ценности.
«И эти „по образу и подобию“?» – мелькнуло где-то в подсознании догоравшего дня...
– У меня есть электрический чайник, плевать на них, – устало пробормотала Катя, – пошли пить чай.
Пока они сидели в комнате, шум на кухне усилился. Женские вопли переросли в отчаянный визг. Для адаптировавшегося к коммунальной жизни Нила это было не более интересно, чем звуки радиоприемника. Катя же решила выглянуть в коридор и увидела следующее.
Оскорбленная Дашка злорадно опрокинула чайник с еще теплой заваркой Музе на голову. От неожиданности та на мгновение окаменела. Коричневые струйки стекали с ее неподвижного лица. Очнувшись, Муза издала поистине страшный рев и одним махом окатила молодку месивом из таза с замоченным бельем. Мокрые, они сцепились в рукопашную и, падая на скользком полу, били друг друга, залепленные чаем и грязью. Остальные соседи замерли, наблюдая битву титанов. Муза безжалостно хлестала зарвавшуюся студентку по спине мокрыми кальсонами Вертепного, но та, изловчившись, подставила подножку, и огромный монстр, не удержав равновесия, рухнул в полный рост, сметая со стола алюминиевые бидончики Хламовых. Несчастные алкоголики, безучастно наблюдавшие за происходящим, уже смирились с пропажей конфорок и с тем, что придется хлебать холодные щи. Но когда поверженная Вертепная примяла тушей их рыбные котлетки, все трое скривились и заплакали. Муза тоже готовилась проронить слезу – столь жалким было ее положение: в разодранном халате она беспомощно барахталась на полу в остатках столовского обеда. В этот миг Сергей Семенович оторвал вековую мраморную плиту, и, кто знает, чем бы потасовка закончилась, если бы Плетенкин не подоспел вовремя...
Кто кого
Ирина лежала, прижав к себе Людвига. Тряпичное тельце податливо гнулось в ее руках. Мысли отскакивали от стен и бумерангами били по голове. Одиночество, тоскливое и грустное, серым дождем
