– Тогда можно я без него? Больница-то рядом.
– По правилам вы должны ехать на сантранспорте, иначе вас не примут.
Около восьми вечера меня сбросили в приемном покое.
На соседней койке девушка с серым лицом рассказывала врачу, с какого года она инфицирована СПИДом. Вид у нее был пострадавший – порезы, побои. После ухода доктора она доплелась до туалета и обильно залила пол и раковину кровью. Поступившая с гипертонией пенсионерка поскользнулась на кровавом полу и въехала головой в стену, так что синяя шишка налилась над бровью. На возмущенные возгласы вышла сонная санитарка. Чвякнула два раза тряпкой и назидательно заметила:
– Здесь вам больница, а не институт благородных девиц.
В двенадцать ночи после четырех часов ожидания, измерения температуры и подробного заполнения медицинской карты флегматичный врач в шлепанцах сказал мне, что мест на отделении терапии нет.
– Звоните завтра, может, освободятся. А сейчас идите домой.
– Идти? – обалдела я.
– Ну да.
– А сантранспорт?
– Обратно без сантранспорта.
– А какие лекарства пить?
– Что пили, то и пейте...
Когда сгребала в кулек полотенце и тапки, отчего-то припомнилось «и пошли они солнцем палимы...». Однако солнца давно не было, была полночь и мороз минус двадцать. Я поежилась на порожках приемного покоя, думая, как переступить через обширную корявую наледь. Сделала шаг пошире, пятка предательски заскользила, поехала, поехала... и тело с какой-то внутренней безнадежностью обрушилось. Руки, как крылья, ударились о лед.
Обратно в приемный покой меня завозили на каталке. Посмотрев список, все тот же флегматичный врач сказал, что есть места на хирургии и теперь мне туда в самый раз.
Медсестра закатила меня в полутемную палату и посоветовала:
– Занимай вон ту койку у стеночки, вчера на ней старушка умерла. Очень хорошее место, не дует.
– Спасибо, – обрадовалась я, что не дует... и провалилась в счастливое забытье.
Цупутис
Однажды цыпленок Цуп-цупутис клевал коноплю. Подкралась хитрая лиса, хотела было схватить его, да не тут-то было. Петух увидал лису, взлетел на забор и закричал: – Эй, наш Цуп- цупутис в опасности, спасите Цуп-цупутиса! Услышала петуха свинья, услышали петуха овцы, услышали собаки – все дружно бросились на выручку, прогнали лису и спасли Цуп-цупутиса.
Лето. Зелено. Тихо. Как на острове... Пациентов в Институте гриппа немного – каждый понедельник забрасывают по «скорой» несколько человек. Больные занимают просторные палаты стационара, большая часть из которых пустует. После ремонта в помещениях светло, уютно. Кормежка вкусная! Персонал ласковый! Поискать, что ли, книгу благодарностей? Работники института тоже подлечиваются в клинике – урывками: то врач забежит себе капельницу сделать, то сотрудница – на массаж. Юра – работник вивария. Он объявился в девятой палате, сразу закрутив вокруг себя вихрь сумятицы и восклицаний. Раздеваться не хотел:
– Я в больнице не могу, страшно боюсь перед врачами раздеваться. Увидят мой голый живот, сестрички молоденькие... – хихикает, как в детском саду. Нелепые байки травит в коридоре...
Все в нем привлекает внимание: манера одеваться, манера говорить, и сам взгляд его – бесхитростный и хитроватый – как у ребенка. Блеснет черными глазищами – словно молнию метнет, и тут же кроткий такой сделается, тихий, почти забитый...
– Мне сон был, что в тридцать три года меня убьет казуар. Сейчас мне сорок пять, а единственный казуар сдох в зоопарке еще в семидесятых. Потом был сон, что завел я птицу крокодилоеда и гулял с ней по Васильевскому, – ловлю обрывок Юриной речи уже в столовой, и уши мои расцветают. – Много лет снился мне китоглав абу-маркуб, он водится в верховьях Нила...
Юра хлебает супчик. На нем красные шерстяные тапки, какие не делают с советских времен. Брюки заправлены в носки. Смуглое узкое лицо, борода, черные спутанные волосы до плеч. Фигурка у Юры изящная, подвижная, как у ящерицы.
– Хотите бутерброд с колбасой? – предлагаю лишний.
– Я не ем такое, острое люблю, – поэтому сюда попал. – Юра охотно поддерживает любой разговор. – Зазря я так, зазря много острого ем, в животе тяжесть. Одну дольку чеснока – ладно, а целую головку и две луковицы каждый день и две полные ложки горчицы – зазря я так. И восемь яиц зазря. Вот утиное одно нужно каждый день.
– Откуда ж утиное? – удивляется соседка за столиком.
– Дома у меня утка, индюк.
– Да где ж они помещаются?
– Помещаются, помещаются, и еще шесть собак и пять кошек. Уживаются. Иерархия у них, иерархия. – Юра любит каждое слово повторять по нескольку раз. – И тараканов я развожу – науфетиков, хороший корм для всех остальных...
После завтрака выстраивается очередь на уколы перед процедурным кабинетом.
– Не хочу идти на укол. Боюсь: вдруг аминазин? Но сдюжу, сдюжу. – Юра явно дрейфит, нервно жестикулирует. – Я, когда мне плохо, представляю всю свою гвардию – Буран, Пират... И еще сказку про Цупутиса, бабушка мне читала...
– Расскажите, расскажите сказку! – воскликнула Иришка, потирая уколотую задницу.
– Жили два цыпленка, у одного имя было скромное короткое, а у другого длинное, важное. Когда пришла лиса, Цупутиса кликнули, он быстро прибежал, а брата его курочка звала очень долго, перечисляя все его звания – Цупу-лупу, Капу-тапу, Шушу-мушу, Око-коко, Утю-тютю, Куд-кудако, златоперый, шелкоклювый... за это время лиса подкралась и съела задаваку, а Цупутису хоть бы что... – ухмыльнулся Юра, довольный произведенным на Иришку впечатлением. – Мне нравятся сказки тем, что они и в жизни сказываются... У меня самый главный петух в виварии всегда зовется Цупутис.
После укола Юра расслабился и позвал нас в соседнее здание посмотреть подопытное зверье. Мы с соседкой по койке шустро засобирались... Ира – сентиментальная домоседка, загремевшая в больницу с воспалением легких. На тумбочке у нее – фотография трехлетнего сына и мужа-кондитера. В больнице она скучает, иногда листает глянец и ест сладкое...
Мы перебежали через двор, вахтерша, нисколько не удивляясь, пропустила Юру с двумя больными дамами в исследовательский корпус. Повсюду царил развал и ремонт. В том числе и на четвертом этаже...
Из распахнувшейся двери пахнуло спертым воздухом. Клетки, клетки, клетки. Грызуны всех мастей.
– Это морские свинки – Кобзон и Муслим. А это свинки-розетки, особая порода. Крыса Нерон, от него голубые крысы рождаются. Раньше стоили в шесть раз дороже обыкновенных, а теперь так же. А у этих свинок берут кровь, они в работе, поэтому более пугливые, – поясняет Юра.
Белые мыши-верхолазы так и лезут на прутья, цепляясь розовыми лапами, суют мордочки между прутьев. Часть клеток с этикетками «Лаборатория эволюции вируса гриппа „проба № 5“».
В соседней комнате птичник. На сене и старых тряпках вальяжно расселись куры: белые, черные мини- брамы – с опушенными лапами. Петухи всех видов собраны еще в одной комнате, – бродят по диванам, креслам, столам. Все капитально загажено пометом.
– Это мой кабинет, – с гордостью говорит Юра.
– Где же ты садишься?
– Почищу ножичком и сяду.
– А если зверь отработал свое перед наукой, его в расход?
– Сам зверей не убиваю, только помогаю держать лаборантке.
– А знаешь Володю Загибаева? Вместе учились, а после института он сюда вроде распределялся.
– Да как же не знать! – так и подпрыгнул Юра. – Загибаев – начальник мой, хороший человек, лучший друг мой! Но строго мне сказал: «Зловещее не делать!» И я соблюдаю, хотя была тяга такая – науфетиков за шиворот всем бросать. – Хозяин вивария потупил взгляд. – Была, была немножечко, была такая тяга –
