науфетиков за шиворот – «зловещее» – так я это называю....
Ирка ежится, представляя, каково сотрудникам лаборатории испытывать на своей шкуре «зловещее».
– Надеюсь, здесь нет твоих любимцев?
– Припрятались немножечко... – шутит или не шутит Юра.
– Ты где-то учился на биолога?
– Нет, я юннат. Юннатская станция на Поклонной горе. Хорошее было время, в походы ходили. Я всю жизнь со зверьем. В зоопарке работал с дикой водоплавающей птицей... С марабу, с лебедями, с чайкой умею. Сейчас моих птиц в зоопарке уже не осталось. Я там был с 79-го по 81-й. Мы с Галицким держали строго, при Смирнове было нормально, при Боброве трудновато, и ветврачиха сменилась... В зоопарке трудно, в восемь приходить. А здесь в институте хорошо, отсюда ж кто уйдет?
– Медсестры Юру «помоечником» дразнят за то, что он отходы с кухни собирает, а ведь он все для животных. Вот какие у него свинки хорошие, сытые, чистые. И куры белоснежные, – шепчет Ирка.
– И все же у него отклонения от нормы... – вздохнула я.
– Заметь, не в худшую сторону! – парировала сопалатница.
Юра выпустил курочек побродить по институтскому коридору. День выходной, сотрудников нет. Ира присмотрела себе рыженькую морскую свинку, решила забрать перед выпиской.
Когда возвращались, сестричка на посту спросила меня:
– Кроликов видели?
– Нет. Юра не показывал.
– Кролики у них все страшные, опухшие какие-то, наросты у них на шее, жалкие звери, им больше всех достается...
Дождливый день. Вижу из окна, как Юра выносит бачки с мусором, чистит что-то на газонах, косит траву. Интересные у него рубашки: расцветки тканей веселые, петушиные: розовые, желтые, в сочетании с красными тапками – ну точно Цупутис...
Юра в больнице не лежит, утром сделает капельницу и уколы и убегает работать, вечером опять возвращается на процедуры, иногда ночует в клинике, иногда – нет...
– Заходи к нам в палату в девять вечера чай пить, – приглашает Ира.
– Зайду... – Юра не ломается, говорит, что думает, делает, что хочет.
Ровно в девять постучал. Мы с соседкой чай заварили и стали приставать с вопросами:
– Ты по два дня дома не бываешь, а кто же за твоими зверями убирает?
– Сами как-то, бывает, приходишь и убирать нечего. Биогеоценоз: куры едят тараканов, науфетики помет подбирают... Поилки я им оставляю вдосталь. Спи себе, наевшись...
– И чем же такую банду можно накормить?
– Шесть тысяч я получаю, – признается Юра. – Готовлю варево: банка тушенки, пачка гороха, пачка перловки, пачка ячневой или пшенной. Вот такой рациончик...
– И они едят?
– Привыкли немножечко. Немножечко тушенкой пахнет.
– И как же они ладят, не передерутся кошки с собаками?
– У меня комната восемь метров, на тахте лежат собаки, кошки на шкафах – у них свой ярус. Ко мне телевидение приезжало снимать. Немножечко снимали, удивлялись немножечко...
– Какая же женщина согласится с вами жить? – Ирка провоцирует на личную тему.
– Никакая, – без тени сожаления соглашается Юра. – Они ее слушаться не будут. Здесь стая, я вожак, после меня – Буран. А ее полюбить могут, а властвовать ей лучше и не пытаться – разорвут. Я сплю на матрасе из сена, и подушка такая же. Окна все лето открыты, стекол нет, зимой немножечко затягиваю полиэтиленом.
– Не холодно?
– Да разве с ними захолодаешь? Дома я всегда босиком, всегда. Тут вот нашел тапки...
– А соседи терпят твой зоопарк?
– Я стараюсь, чтоб все гуляли на поводе. Я хорошо держу зверей.
– А мама?
– А маме чего? Они же за дверью. Сестра с мужем в соседней комнате, тоже привыкли. Я без зверей не могу, они знают – не могу я без них... Пропаду...
– А какие-то команды ваши друзья понимают?
– Собаки знают солдатские: «Равняйсь», «Смирно», «Товсь», «Огонь», «Пли», «Жрать». Кошки – те хуже понимают.
Удивляюсь:
– Ты в армии служил?
– В армии не служил, комиссовали. Сам-то я очень хотел, да только мне оружие дай, я не знаю сколько уложу. Я осетин. Мстительный я. Да, точно, точно... Есть такое дело немножечко. – Юра коварно смеется в бороду. А лицо все равно остается добрым.
На некоторое время в палате воцарилась тишина...
– В школе девчонка была... – Глаза гостя лукаво сверкнули. – Я ее дразнил – «курица», у нас так принято было, а она трепала меня. Но потом я возмездие совершил, она подошла в зоопарке к гусям, а я ей юбку задрал и говорю: чего она моих казарок пугает, казарок-то чего! «Нахал, нахал!» – хохочет Юра, передразнивая свою «курицу». – Точно, точно все так и было. Теперь мы в расчете с Ленкой. Было, было такое. Мальчишки дразнили меня в школе гансиком, потом евреем, говорили, что я Христа убил. Один гад пинал меня ногами, а я потом в зоопарке его встретил, иду с ведром, и он с женой и дочкой – как дернул от меня. Испугался. Было, было немножечко...
Вошла медсестра, прервав нашу беседу:
– Юра, на укольчик!
– Не аминазин? Нет? Аминазин – это сразу наповал, – опять заволновался Юра. – Но раз слово юнната дал, раз слово дал – надо идти... У меня честь огроменная, честь сквернить не позволю никому...
Конечно, Юре делают не аминазин, а лечат желудок или что-то с ним связанное...
Юра стал частенько заходить к нам. Он не ел торты и колбасы. Иногда кружку чаю выпивал с печеньем. В десять медсестра разгоняла нас на уколы. Но какой-то час или полчаса мы трепались от души. Нам нравилось расспрашивать Юру о разном, потому что он ничего не скрывал и говорил не так, как все, и жил не так... – по простодушию и сохраненности связи с природой.
– В отроческие годы вечерку заканчивал. Если партию в картишку проиграю, я дубину брал и все ломать начинал, – немножечко скамейку, беседку немножечко, – опять смеется в бороду. – Фулюганил. Девчонки шиповника за воротник набросали, помню, отходил их палкой. Приставали ко мне чуть-чуть, я подножку одной, а она чуть-чуть в урну полетела... Да, да, точно, точно – в урну полетела. Буйный был по молодости. Мог и зарубить лопатой, если кто животных обижает. Теперь я в Обществе защиты животных состою. Мало нас там собирается, мало. Но корочка имеется, иногда, кстати, помогает. На улице часто задерживают: что в мешке? Серп много лет носил... Мало ли что еще. Замок, например, тяжелый...
Я представила, как серп блеснет в ночи и вспыхнут черные-пречерные глаза...
– А за что попал в Скворцова-Степанова?
– Пырнул я одного маленько ножичком, было такое дело, обижал он меня в школе сильно, вот я и отомстил. А всего восемь раз был в фашистских застеночках – так мы это место называем, люди там разные: уголовники с больными рядом лежат. Пятнадцать коечек без тумбочек: одна к одной, если хочешь книжечку – в ноги клади, только так, ничего своего... А комната по размеру как эта (значит, метров двадцать!), и ничего своего, и не гулять... Хуже нет, нет хуже...
– А мужчины с женщинами как-то общаются? – с тихим ужасом спросила Ирка.
– В фашистских застеночках женщины с мужчинами никак не могут, иначе сульфазин. Это куда как хуже аминазина. Одна мне говорит: «Дай сигаретку – грудь покажу». Показала. Я на нее все сигареты извел... Меня, когда принимали в Скворцово-Степаново, раздели догола, а я вижу, медсестра, глядя на меня, удовольствие получает, ну я ей и отомстил. Когда она мылась в душе, тоже заглянул... И все-все увидел! – Юра ужасно довольный. – Мама хлопотала меня из дурки забрать. Но я бы не смог жить, я бы не смог, если б не они, не животные... Природа – мой Бог. Лес, звери... Без них я бы не смог...
