— Джорам, — сказала Анджа, — это — твой отец.
Мальчик изо всех сил зажмурился. Он не в силах был пошевелиться или сказать хоть слово. Все, что он мог сейчас, — это лежать.
Но капля воды, упавшая ему на шею, заставила Джорама вздрогнуть. Мальчик оторвал голову от песка и медленно поднял взгляд. И увидел высоко вверху каменные глаза статуи. Они смотрели на царство Смерти, чей долгожданный покой оставался недосягаем. На мальчика упала еще одна капля. И Джорам с рыданием уткнулся лицом в ладони. У него разрывалось сердце.
И так они плакали — мальчик и высящаяся над ним статуя.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
РИТУАЛ
— Я была дочерью одного из самых знатных семейств Мерилона. Он... твой отец… он был домашним каталистом.
Джорам сидел на стуле — они уже вернулись в их хижины — и слушал Анджу. Но ее голос доносился до мальчика словно бы откуда-то издалека, пробиваясь через пелену ужаса — как слезы статуи.
— Я была дочерью одного из самых знатных семейств Мерилона, — повторила Анджа, расчесывая волосы Джорама. — Твой отец был домашним каталистом. Он тоже происходил из благородной семьи. Мой отец не потерпел бы, чтобы с нами жил каталист вроде отца Толбана, который и сам мало чем отличается от полевых магов. Мне было шестнадцать лет. Твоему отцу как раз исполнилось тридцать.
Анджа вздохнула, и ее пальцы на миг перестали дергать спутанные волосы Джорама. Мальчик, сидевший у стола, взглянул на ее отражение в оконном стекле и заметил, что на губах матери играет легкая улыбка. Она словно прислушивалась к какой-то неслышимой музыке. Подняв руку, Анджа пригладила собственные грязные, нечесаные волосы.
— Какие же прекрасные вещи мы с ним создавали! — негромко произнесла она и мечтательно улыбнулась. — Мама всегда говорила, что у меня сильный дар Жизни. По вечерам мы с твоим отцом наполняли сумерки радугами и чудными видениями, чтобы порадовать наше семейство, и на глаза тех, кто это видел, наворачивались слезы восхищения. И твой отец говорил правду — нет ничего удивительного в том, что мы, способные создавать такую красоту, влюбились друг в друга.
Пальцы, запущенные в волосы Джорама, напряглись, острые ногти впились в кожу, и Джорам почувствовал, как по шее у него ползет липкая струйка крови.
— Мы отправились к каталистам за разрешением на брак. Они прибегли к Предвидению и сказали: «Нет». Они сказали, что мы не произведем на свет живого потомка!
Запустив пальцы в спутанные черные волосы, Анджа раздирала колтуны ногтями, напоминающими когти. Джорам вцепился в край стола. Он даже рад был физической боли, ибо она помогала заглушить боль душевную.
— Не произведем живого потомка! Ха! Лжецы! Глянуть только! — Анджа обняла Джорама за шею, яростно и жадно. — Ты ведь со мной, радость моя! Ты доказал, что все они — лжецы!
Она прижала голову мальчика к своей груди и принялась раскачиваться, напевая про себя: «Лжецы, лжецы» — и поглаживая шелковистые кудри сына.
— Да, сердце мое, у меня есть ты, — пробормотала Анджа, уставившись на огонь. Она даже опустила руки. — У меня есть ты. Они не сумели нас остановить. Даже когда они приказали твоему отцу покинуть наш дом и вернуться в собор, они не сумели разлучить нас. Он вернулся ко мне той же ночью, после их мерзкого Предвидения. Мы тайно встретились в саду, там, где вместе сотворили столько прекрасного. У него был план. Нам нужно было произвести на свет живого ребенка и доказать всему свету, что каталисты лгут. И тогда они были бы вынуждены дать нам дозволение на брак. Понимаешь?
Для церемонии, что создала бы ребенка в моем чреве, нам нужен был каталист. Но нам не удалось его найти. Трусы! Все, к кому только ни обращался твой отец, отказывали ему, потому что боялись навлечь на себя гнев епископа. А потом стало известно, что его отсылают работать в поля, обычным полевым каталистом. — Анджа фыркнула. — Его! Человека со столь тонкой и прекрасной душой собрались превратить в примитивный инструмент! Ведь полевые каталисты не намного лучше крестьян, рожденных для этой участи. И это означало, что мы никогда больше не увидимся. Тому, кто тащился по грязи полей, никогда уже не бродить по зачарованным улицам Мерилона!
Анджа стиснула руки. Она сидела, сгорбившись, и не отрывала взгляда от пламени. Джорам не мог на нее смотреть — у него все внутри скручивалось от гнева и странного, почти приятного ощущения боли, которого он не понимал. Потому мальчик стал смотреть в окно, на невозмутимую, одинокую луну.
— Мы были в отчаянии. А потом, однажды ночью, твой отец сказал, что знает способ — древний, запретный способ, — который поможет нам произвести на свет ребенка. Он описал мне этот древний способ. — Анджа вздохнула. — Мне сделалось дурно. Этот способ был таким... животным. Как я могла на это пойти? Как он мог? Но что нам еще оставалось? Я знала, что умру, если нас разлучат. Мы тайком выбрались...
Теперь Анджа говорила так тихо, что Джорам едва разбирал слова.
— Я мало что помню о той ночи, когда ты был зачат. Он... твой отец... дал мне отвар каких-то красных цветов... Мне казалось, будто душа моя покинула тело, и тело осталось ему, чтобы он сделал с ним все, что нужно. Я помню... словно во сне... прикосновения его рук... ужасную, обжигающую боль... наслаждение... Но нас предали. Каталисты следили за нами. Я слышала, как он вскрикнул. Потом я сама пробудилась с криком и обнаружила, что они стоят вокруг и смотрят на наш позор. Они забрали его и увели в Купель, на суд. Меня тоже забрали в Купель. У них там есть специальное место «для таких, как я» — так они сказали. — Анджа горько улыбнулась, глядя в огонь. — Нас куда больше, чем ты мог бы подумать, лапочка моя. Я надеялась увидеть его, но Купель огромна и ужасна. Я увидела его лишь во время наказания.
Ты радость моя, уже подрос у меня в чреве, когда они отволокли меня в Приграничье и поставили на белом, раскаленном песке. Они заставили меня стоять там и смотреть, как они вершат свое гнусное дело!
Анджа вскочила и, остановившись за спиной у Джорама, схватила его за плечо так, что ногти впились в тело.
— Магов, нарушивших закон, отсылают за Грань! — яростно прошептала она. — Такова их кара за прегрешения. «Живой да не будет предан Смерти» — так гласит катехизис. Маг входит в туман, в ничто, и там исчезает. Ха!
Анджа плюнула в огонь.
— Да разве это кара — по сравнению с превращением в живой камень?! Это же немыслимо: терпеть бесконечное существование, терзаясь от истачивающих тебя ветра, воды и памяти о том времени, когда ты был живым!
Взгляд Анджи был устремлен в ночь; глаза ее вполне могли бы быть каменными, если судить по тому, что им довелось повидать. Джорам смотрел на луну.
— Они поставили его на песок, на отмеченное место. На нем были позорные одежды, и двое Исполняющих крепко удерживали его своими темными чарами, так что он не мог даже пошевелиться. Я слыхала, будто большинство каталистов принимали свою судьбу спокойно. Некоторые даже приветствовали ее, ибо их убедили, будто они — великие грешники. Некоторые — но не твой отец. Мы не сделали ничего плохого. — Рука на плече Джорама сжалась еще сильнее. — Мы просто любили друг друга!
Несколько долгих минут Анджа не могла произнести ни слова и лишь тяжело дышала. Она вынуждала себя вновь переживать тот чудовищный момент, упиваясь своей болью и осознанием того, что делит эту боль с мальчиком.
— В конце концов, — негромко, хрипло произнесла она, — твой отец закричал, бросая им вызов. Они попытались сделать вид, будто ничего не слышат, но я видела их лица. Его слова попали в цель. Епископ Ванье — чтоб земля разверзлась у него под ногами! — приказал начать преобразование.
Чтобы произвести подобное изменение, требуется двадцать пять каталистов. Ванье призвал их из всех районов Тимхаллана, чтобы все они видели, как наказано наше великое преступление — грех любви! Они окружили твоего отца, и в этот круг вошел их собственный Дуук-тсарит, колдун, который работал на каталистов и взамен получал от них столько Жизни, сколько ему требовалось для его омерзительных деяний! С его появлением те двое Исполняющих поклонились и удалились, а твой отец остался в круге, наедине с тем, кого именуют Палачом. Колдун подал знак. Каталисты взялись за руки. Каждый открыл канал для Палача, давая ему неимоверную силу.
Колдун приступил к делу. Наказание было медленным и мучительным. Взмахнув руками, Палач указал на ноги твоего отца. Я не видела его тела под длинной рясой, но поняла по выражению его лица, что он почувствовал начало преобразования. Его ступни превратились в камень. Ледяной холод медленно полз по его ногам вверх — по паху, по животу, по груди и рукам. И все равно твой отец продолжал говорить им все, что он о них думает, — и говорил до тех пор, пока у него не окаменел живот. И даже тогда, когда голос изменил ему, я видела, как шевелятся его губы. И в последний миг, последним усилием, он сжал руку в кулак, прежде чем превратиться в камень. Конечно, они могли это изменить. Но предпочли оставить этот знак последнего, отчаянного вызова как назидание прочим.
Джорам накрыл руку матери своей и подумал, что они оставили еще и выражение лица статуи. Настоящий памятник ненависти, горечи и гневу.
Голос Анджи вновь упал до шепота.
— Я видела его последний вздох. А потом он больше не мог уже дышать, как дышат нормальные люди. Но искра жизни до сих пор теплится в нем. И это — ужаснейшая часть наказания, которое измыслили эти изверги. Думай о нем, золотце, если кто-то сделает тебе больно. Думай о нем, если тебе захочется заплакать, и ты поймешь, что твои слезы мелочны и позорны по сравнению с его слезами. Думай о нем, о мертвом, который живет.
Джорам думал о нем.
Он думал о своем отце каждый вечер, когда Анджа, расчесывая ему волосы, рассказывала эту историю, и каждый вечер, когда он укладывался спать, слова «мертвый, который живет» доносились к нему из темноты. Он думал об этом каждый вечер, потому что Анджа вновь и вновь рассказывала ему эту историю, вечер за вечером, перебирая его волосы пальцами.
Как некоторые пьют вино, чтобы приглушить боль, причиняемую жизнью, так и слова Анджи превратились в горькое вино, которое она пила вместе с Джорамом. Только это вино не облегчало боли. Эти слова были порождены безумием и сами рождали лишь новую боль. Наконец-то Джорам понял Отличие — или, по крайней мере, он думал, что понял. Теперь он наконец-то смог понять боль и ненависть матери и разделить их.