стражники вас остановят, скажите им, что колдун погнался за мной. Скажите, что он в одиночку ушел в лес по моему следу. А больше вы ничего не знаете.
— Хорошо, — буркнул Сарьон.
Джорам хмуро посмотрел на него.
— Вы хоть слышали, что я вам сказал?
— Слышал! — отрезал Сарьон. — И сделаю, как вы сказали. Мне не больше вашего хочется, чтобы еще хоть кто-то узнал об этом ужасном оружии.
Он поднялся на ноги и взглянул прямо в глаза молодому человеку.
— Вы должны уничтожить его. Если вы этого не сделаете, это сделаю я.
Они стояли друг напротив друга во тьме, которую рассеивало теперь лишь тусклое мерцание углей. Отблески играли в глазах и на губах Джорама, и казалось, будто его улыбка отливает темно-красным.
— Каталист, представьте на минутку, что кто-то предложил вам магию, — негромко произнес юноша. — Представьте, что кто-то сказал вам: «Бери эту силу, она твоя. Тебе не придется больше ходить по земле, словно животному. Ты можешь летать. Ты можешь призывать ветер. Ты можешь изгнать солнце и призвать звезды с неба, если только пожелаешь». Что бы вы стали делать в таком случае? Неужели не взяли бы эту магию?
«А в самом деле?» — подумал Сарьон. Ему вдруг вспомнился его отец. И он словно увидел со стороны маленького мальчика, плывущего над землей на руках волшебника и пытающегося стряхнуть с ног ненавистные башмачки.
— Это — моя магия, — сказал Джорам, взглянув на меч, лежащий на полу. — Завтра я отправлюсь в Мерилон. Ну и вы тоже, каталист, если вы на этом настаиваете. А когда я окажусь в Мерилоне, в городе, погубившем моих родителей и отнявшем у меня все то, что принадлежит мне по праву рождения, этот меч достанет звезды с неба и вложит их в мои руки. Нет, я не стану его уничтожать. — Он на миг умолк. — И вы тоже.
— Почему же? — спросил Сарьон.
— Потому, что вы помогали его создавать, — сказал Джорам. Лицо его было освещено отсветами горна. — Потому, что вы помогли привести его в мир. Потому, что вы дали ему Жизнь.
— Я... — начал было Сарьон, но не смог договорить. Он страшился заглянуть себе в душу и узреть там правду.
Джорам удовлетворенно кивнул. Развернувшись, он двинулся к трупу, на ходу продолжая давать указания Сарьону:
— Заверните меч в тряпье. Если вас кто-нибудь остановит, скажете, что несете ребенка. Мертвого ребенка.
Джорам взглянул на бледного, потрясенного каталиста и улыбнулся.
— Вашего ребенка, Сарьон, — сказал он. — Вашего и моего.
Наклонившись, юноша поднял труп колдуна с пола, взвалил себе на плечо и зашагал прямо через груду инструментов, через сваленные в кучу дрова и уголь, направляясь в дальний угол пещеры. Труп жутковато подпрыгивал при каждом шаге; обмякшие руки свисали, задевая за валяющиеся на полу предметы, как будто мертвое тело, которое уже покинул дух, тщетно пыталось удержаться за мир. В конце концов Джорам исчез во тьме, оставив Сарьона в кузне смотреть на большое темное пятно на полу.
Несколько томительно долгих мгновений каталист стоял, не в силах пошевелиться. Затем его охватило странное чувство: как будто он медленно поднимается над полом и отплывает назад — но при этом смотрит вниз и видит себя на прежнем месте. Так он всплывал все выше и выше, наблюдая, как его тело медленно идет к мечу. Кружа вокруг этого места, поднимаясь все выше и отодвигаясь все дальше, Сарьон видел, как он заворачивает меч в тряпье. Он видел, как бережно берет его на руки. Видел, как выходит из кузни, прижав меч к груди.
Тяжелая дубовая дверь захлопнулась за каталистом, заглушив и его шаркающую походку, и шорох его рясы. Тишина медленно затопила кузню, подобно ночным теням; казалось, будто она подавляет своим весом даже рдеющие угли в горне. Здоровенные клещи соскользнули с гвоздя, на котором висели, и с громким всплеском плюхнулись в бадью с водой.
— Чтоб я утоп! — пробормотали клещи. — Надо ж было не заметить эту пакость в темноте. И, конечно же, она должна была оказаться полной!
Послышались звук падения перевернутой бадьи и журчание вытекающей на пол воды. Все это сопровождалось богатым набором ругательств. В конце концов Симкин, спотыкаясь, выбрался из обломков и вышел на середину кузни, облаченный, как обычно, в яркий, кричащий — хотя и несколько подмокший — наряд.
— Ну и дела! — заметил молодой человек, стирая воду с бородки и оглядываясь по сторонам. — Я так не забавлялся с тех самых пор, как старый герцог Мамсбургский выкинул непокорного серва из своего замка. Он привязал ему веревку к ноге и повесил на ветру. «Парню захотелось более высокого общественного положения, — сказал мне старина герцог, когда мы наблюдали, как пейзанин реет на ветру. — Теперь он знает, каково это».
Покачав головой, Симкин осторожно сделал несколько шагов и остановился у темного пятна; кровь не успела засохнуть, но уже впиталась в пол. Симкин взмахнул рукой, и из воздуха, повинуясь его команде, возник лоскут оранжевого шелка. Ткань легко спланировала на пол и накрыла пятно. Симкин щелкнул пальцами, убрал шелк, и оказалось, что кровавое пятно исчезло.
— Клянусь честью, — с томной улыбкой пробормотал он, — вскоре у нас в Мерилоне начнется веселье.
А затем Симкин тоже исчез, растворившись в воздухе, подобно струйке дыма.
ПОСЛЕДНЯЯ КАРТА
Тем вечером прием у епископа Ванье не состоялся.
«Его святейшеству нездоровится», — гласило послание, которое ариэли разнесли всем приглашенным. Среди них был и шурин императора, которого в последнее время все чаще приглашали отужинать в Купели. Частота этих приглашений возрастала пропорционально ухудшению здоровья его сестры, императрицы. Все поспешили выразить свое беспокойство по случаю недомогания епископа. Император даже предложил прислать к епископу собственного Телдара, но это предложение было отклонено с почтительными изъявлениями благодарности.
Ванье ужинал один и был настолько погружен в свои размышления, что вполне мог бы поужинать какой-нибудь колбасой, обычной пищей полевых магов, а не деликатесами наподобие павлиньих язычков и хвостов ящериц. Он едва различал вкус деликатесов и даже не заметил, что хвосты ящериц были недожарены.
Покончив с трапезой и отослав поднос, епископ глотнул бренди и вознамерился ждать до тех пор, пока крохотная луна в его настольных часах не встанет в зенит. Ждать было трудно, но Ванье был настолько поглощен своими мыслями, что обнаружил: время идет куда быстрее, чем он ожидал. Пухлые пальцы безостановочно барабанили по подлокотникам кресла, мысленно перебирая нити паутины и проверяя, не нужно ли какую-нибудь из них укрепить или починить, а может, даже и устранить.
Императрица — муха, которая вскоре будет мертва. Ее брат — наследник престола. Другая разновидность мухи. Требует особого внимания.
Император — в его рассудке и в лучшие времена можно было усомниться, а смерть возлюбленной жены и утрата высокого положения вполне могли подорвать и без того слабое душевное здоровье.
Шаракан — еще одна тимхалланская империя, с чрезмерным интересом наблюдающая за создавшейся сложной ситуацией. Следует проучить Шаракан и преподать урок его народу. А заодно и окончательно стереть с лица земли чародеев Девятого Таинства. Все прекрасно увязано... или было увязано.
Ванье нервно заерзал и взглянул на часы. Крохотная луна как раз показалась из-за горизонта. Епископ рыкнул и налил себе еще бренди.
Мальчишка. Чтоб ему пусто было, этому мальчишке. И чтоб пусто было этому треклятому каталисту. Темный камень. Ванье закрыл глаза и содрогнулся. Ему грозила опасность, смертельная опасность. Если хоть кто-то узнает о грубейшей ошибке, которую он допустил...
Ванье просто-таки видел, как множество глаз жадно следят за ним, ожидая его падения. Глаза лорда-кардинала Мерилона, который, как гласили слухи, уже обдумал, как он заново отделает епископские покои в Купели. Глаза его собственного кардинала — да, он тугодум, но это не помешало ему медленно и упорно подниматься по иерархической лестнице, сметая все и всех со своего пути. А ведь были и другие. И все следили, ждали, жаждали...
Если они хоть что-то пронюхают о его промахе, то тут же накинутся на него, как грифоны, и примутся раздирать его в клочья.
Нет! Ванье стиснул пухлую руку в кулак, потом заставил себя расслабиться. Все в порядке. Он составил свой план с учетом всех случайностей — даже таких маловероятных, как эта.
Остановившись на этой мысли и заметив, что луна наконец-то взобралась на самый верх часов, епископ грузно поднялся с кресла и медленным, размеренным шагом двинулся в Палату Предосторожности.
Темнота была пустой и безмолвной. Ни малейших ментальных сигналов. «Возможно, это хороший знак», — сказал себе Ванье, усаживаясь в центре круглой комнаты. Но когда он послал призыв своему подручному, по паутине пробежала дрожь страха.
Паук ждал; пальцы его подергивались.
Тьма оставалась недвижной, холодной, безмолвной.
Ванье позвал снова, стиснув кулаки.
«Я могу и не отозваться», — сказал тогда ему голос. Да, это вполне в духе наглеца...
Ванье выругался, вцепившись в подлокотники. Пот лил с него ручьями. Ему необходимо все знать! Это слишком важно! Он...
Да...
Руки расслабились. Ванье задумался, принявшись вертеть новую идею то так, то сяк. Он составил план с учетом всех случайностей — даже таких маловероятных. И учел даже этот случай, хотя и сам того не ведал. Таково оно, мышление гения.
Не вставая с кресла, епископ Ванье мысленно коснулся другой нити паутины, послав настойчивый вызов тому, кто, как он знал, мало был к этому готов.
