остановись, а не то, мол, сам же виноват. И машет недоделанным букетом, эта Африка, ну, в смысле, угнетенная.
Так, – задыхаясь на бегу, анализирую, – что же сделал я не так, от всей души?! Может, здесь она у нас мимоза, эта ветка, а там ее не принято дарить? Может, жабу им сподручней или что? В Международный женский день. Но не цветочки! Это им смертельная обида! И она за мной метется, значит, чтоб… Обида-то – смертельная.
Или, что по существу еще страшней: видимо, у них такой обычай… Что если там цветочек подарил, то нужно обязательно жениться! Но какое! Она девочка в годах, ей лет под сорок, я же ученик 8-А! Буква «р», с которой не в ладах, круглые очочки, недомерок… В общем, я ее последний шанс, выходит так.
Шансом быть мне не хотелось ни за что! И я драпал, как фашисты под Полтавой, вдоль по лужам, по ручьям и по потокам.
Я лечу, она летит – и все шарахаются. Во-первых, негритянка колоритная, губы шиворот-навыворот, глаза. И, главное ж, зеваки
А те же и глазеют с упоением, бесплатный цирк случается нечасто.
Со стороны, конечно, им видней, что я грабитель, в честь 8 Марта. Да, я умею вляпаться в позор!..
Я от нее бежал как сумасшедший. Петлял дворами. Чуть под машину дважды не попал. И она за мной – преследует, и это, и бежит. Думаю: догонит. А догонит ведь!..
Все, я спекся! Вроде настигает. Как настигает нас чума или холера…
Припав к стене, я быстро сполз на корточки, тут же голову прикрыв одной рукой. Для подстраховки. Чтоб, если будет бить… А эта будет! Я почему-то в ней не сомневался… Главное, чтоб не по голове. Другой рукой – мимозу приобняв. Чтоб для мамы, в честь 8 Марта. Но, конечно, если доживу…
И точно, бьет! Она как шандарахнет по плечу… Уже потом я с синяком боролся где-то с месяц, и пока сам он не сошел – не выводился он практически ничем. Она лупит по плечу своей ручищей:
– Ты забил!
Отчаянно мотая головой, я – нет, я – никого не забивал!
Она гортанно:
– Не-ет, забил, забил!
И вот тут она – следите за рукой! – куда-то лезет, внутрь себя самой, и, как Игорь Кио, извлекает… Мама, а ведь точно я
Пока, весь трепеща, я ей вручал – оно и выпало. А я и не заметил, впопыхах. Я ведь думал только о мимозе. Чтоб только Африку поднять с колен! Но пасаран!..
И вот она за мной летела. Чтоб вернуть. Этой веткой что есть силы тормозя. Все три квартала. Даже все четыре! Хорошо хоть вовремя догнала…
Тяну я к Гоголю трясущуюся руку, а там грязюка, мутные ручьи, в общем, все довольно непролазно. И вот тут… Опять следите за рукой! Мой букет внезапно хлоп! – и вниз лицом. Короче, мне уже везло по всем фронтам…
Он рассыпается в грязи, последним веером. И все, мимоза больше не букет!
Холодея организмом в подворотне, я сокрушенно вскрикнул:
– Мама, мамочки!
Негритянка «маму» подхватила:
– Да, для мами!
Как она узнала? Интуиция! И, не раздумывая, возвращает мне… Мою мимозочку, метелочку мою. Она все видела, она все понимает. Она дает, я с жаром отрекаюсь:
– Это ж вам!
Нависает:
– Нет, для мами! Я сказала! – и, чтоб я не испугался, улыбнулась. Ободряюще, по-человечески тепло: – Бери, бери!..
Я, уже потом, себя казнил: ну почему я ей так скудно обломил?! Больше дашь – и больше возвратится…
Улыбнулась.
Когда открылась мне ее улыбка. Нос и губы отошли на задний план. И показались эти ослепительные зубы… Да она ж красавица у них! Африканская мадонна, как их там? Негритянская Джоконда, Мона их!..
Я как глянул непредвзято снизу вверх… Кажется, я даже прослезился. Ах, какая женщина, какая женщина, мне б – такую! Так, впервые в жизни, во мне проснулся основной инстинкт! Я мечтательно прикрыл глаза, ну на секунду. И это я, сопляк, мальчишка, ученик 8-А?! А открыл – ни негритянки, только я. Она права! Преподав урок благотворительности, мадонна деликатно испарилась…
И больше с ней я… Больше никогда.
Слегка прибитый, а точней пришибленный, я явился с хилой веточкой домой, чтоб для мамы, в честь 8 Марта.
– Что-то ты, сынок, недоговариваешь!
И тогда я ей договорил…
Столько лет прошло – не унимается, каждый год в канун 8 Марта хоть на время убегай из дому… В общем, мама попрекает до сих пор:
– Вот какой ты непутевый! – выговаривает. – Ну и что, что негритянка, ну и что?! – и, вздыхая, повторяет в сотый раз: – А женился – был бы человеком!
Судьба барабанщика-2
Выпрямляйся, барабанщик!
Встань и не гнись! Пришла пора!..
Да, многого не знают люди, которые живут и горя не знают. Но я не такой.
Это случилось двадцать лет назад. Я учился в Макеевском инженерно-строительном институте. Кто хотел скрыть, что это в Макеевке, говорил просто: «в МИСИ». И люди сразу: «О, Москва!» Нет, Макеевка – это не Москва, при всем желании.
Итак, МИСИ. Сейчас это «о, академия!». Но, между нами, – а толку? И с гордостью я могу заявить: мы академиев не кончали, и слава богу! Потому что их сегодняшние академии…
Известно: предметы бывают настолько разные, что это даже не предмет для обсуждения.
История КПСС стояла особняком. Тот особняк мы посещали поневоле.
Как я ни учил его, предмет история КПСС мне не давался; почему – не знаю, но не давался. Он из рук выпадал, в голове не задерживался, в общем, не давался, ну никак. Короче, все предметы как предметы, а этот был у нас такой особенный.
И когда назначили экзамен, я не знал, за что хвататься, я схватился за голову – я не знал ничего.
А и кафедра была у нас особая. Потому что… Нет, недаром от них веяло холодом. Они как на подбор, клянусь, не вру, смотрите сами: завкафедрой профессор Зимоглядов, его правая рука профессор Холоденин, ассистенты два брата Морозовы и замыкал Иван Иванович Тулуп, как аспирант. И как Тулупом ты ни прикрывайся, даже летом, все говорили: ну, зима! Вот такая это была кафедра, вот такой был среднесписочный состав.
Лекции по истории этой самой КПСС у нас читал профессор Холоденин. Я посещал их и могу сигнализировать: как лектор он… Плохого не скажу. Просто он и его мозги – по разные стороны баррикад. Ленин, Ленин и еще раз Ленин – Холоденин от него был без ума…
О профессоре Холоденине ходили легенды. Знающие люди утверждали, что как старик он очень даже выгодный. На экзаменах за ним подмечали такое: профессор исторических наук, вначале он внимает досконально. А кто идет вначале? Вот, отличники! Холоденин слушает их напряженно, вдумчиво, придирается к словам. И даже не спит. Потом он, толстый, обрюзгший, постепенно устает, внимание его ослабевает – он потягивается, зевает, а то и погружается в нирвану. И вот тут – спустя час или там три – отвечать ему самое время. И если отвечаешь бойко и уверенно, Холоденин тебя не беспокоит, он на тебя
