– Где?! – мне пришлось старушку поддержать. Я уточнил. – Боже! – возопила, сокрушаясь. – И чему ж я вас учила! Боже мой!
Она вела научный атеизм.
Я уже смолчал ей про буддистов…
Ну а я трудился в синагоге.
И вот декабрь, 30-е число. День шел на спад, переходя в мороз под минус десять. Ну и год кончался на глазах. Кстати, год 88-й, а значит, ровно двадцать лет назад, легко проверить.
На улице пурга идет метелью: за окном погоды не видать. И даже время суток под вопросом. Это как сумерки разбавили рассветом, при этом ночи здесь никто не отменял…
А наше здание, старинное совсем, – как будто квинтэссенция истории. Как будто все, что было, – схватилось и окаменело этим зданием. Мрачным и суровым, вросшим в землю. Могучим и при этом аскетичным. Очень сумрачным.
Такой фасад оно могло себе позволить. И на нем, как на лице, читалось все…
В этом здании легко сойти с ума. С гулкими шагами ниоткуда. Вдруг, ниоткуда, – и обрывки голосов. Нездешний смех. Бьют часы, а забегаешь – пусто. Хорошо, что я здесь не один, а мы вдвоем – я и предводитель синагоги.
Верховский я, а верховодит он, рэб Цыгуткин, бывший колонист, простой, но хваткий. А колонии такие, земледельческие: Хлебодаровка, Веснянка, Колпаки. Цыгуткин был из Колпаков, такой простой.
Я глядел задумчиво в окно. Я всегда глядел в окно. Кончался год. И вдруг остолбенел, припав к стеклу. Еще не веря: неужели в самом деле это он?! А вгляделся: он! Идет сюда! По направленью к нашей синагоге! Сгорбившись под тяжестью мешка, но энергично… Борода цепляется за ветер. Если честно, я подумал, я
– Рэб Цыгуткин! Дед Мороз! – мол, к нам идет.
Как рождественская сказка, только быль.
А Цыгуткин, он без воспитания:
– Ты что, уже совсем? Мы ж евреи! Мы же синагога!
– Так он с мешком подарков, рэб Цыгуткин!
– Не, ну ты совсем уже сдурел, стоять на месте! Беги встречать! Тогда он точно к нам!
Вот теперь совсем другое дело! И я рванул, скатившись вниз по лестнице.
За мной спешил шажками рэб Цыгуткин.
Дверь распахнулась – и под тяжестью мешка, согнувшись вдвое… Дрожа с мороза, входит Дед Мороз!
Он опускает наконец мешок, на мелкий столик. И по тому, как облегченно он вздохнул… Оно же видно, что оно весомое! Отряхивая снег, отбил чечетку. Поправил накладной аксессуар.
Тут и рэб Цыгуткин подоспел. И загорелся, как ребенок (все мы дети!).
А Дед Мороз, с мороза задубевший… Культурная ж программа, все оплачено. И он, вполне заученно:
– Кхе-кхе! Я к вам Дедушка Мороз, я подарки вам принес…
Но Цыгуткин произвел… Небрежный жест, мол, отставить, мы уже не дети, и:
– А можно сразу? Что там? – в нетерпении.
Мороз осекся. Тот мешок раскрылся и опал – и что мы видим? Это ящик. С виду иностранный. Цыгуткин прикипел к нему глазами.
Оказалось – финский шоколад.
Это сейчас там шоколадки – ну и что?! А тогда… Во-первых, шоколад, он давно исчез с прилавков, это раз. И на прилавках, кроме пустоты… Исчезло все! Ну и потом… Подарок! Забесплатно!!!
Вступить в контакт с подарком – аж неймется. Но тертый рэб Цыгуткин:
– От кого?
Чтоб без подвоха.
Понятно, за подарком кто-то есть.
И буровит глазками Мороза…
Тот замялся, этот Дед Мороз:
– Я не имею права говорить, мы фирма «Свято»… Но раз спросили… Только по секрету! – и, оглянувшись, шепотом продолжил: – Вас нам заказали из Австралии!
Цыгуткин:
– Даже так?!
Мороз, согревшись, был словоохотлив:
– Даритель захотел быть анонимным. Но по секрету вам скажу, что это Купчик. Он еврей – наполовину не еврей. Родился здесь. Мама русская. А папа, он из ваших. Мамы больше нет, и папы тоже…
И, потупив глазки, рэб Цыгуткин:
– Благословенна память об его!
– …А сам уехал с эмиграцией в Австралию. Я не имею права говорить, мы фирма «Свято»…
Рэб Цыгуткин:
– Говорите, Дед Мороз!
– Итак, Австралия! Он там хорошо поднялся, раскрутившись. Стал большим миллионером. Однако вовремя остановиться он не смог, крутился дальше. Уже он, может, не хотел – но было поздно… Он просто вынужден был стать миллиардером!
– Но при чем здесь этот шоколад?!
– Затосковал! По родителям, по дому, по Донецку. И, чтоб как-то приструнить свою тоску, он решил: под Новый год, в память об ушедших маме с папой…
– Благословенна память об его!
– Он же знает, что здесь голодно всегда. И решил: снарядить два ящика подарков. Равноценных. Мама русская? Один отправить в церковь. И чтоб за папу – в вашу синагогу. А потому что он любил их одинаково. Как пробный шар, пока два эти ящика, мол, будет вам и дальше…
– Молодец!
– Так, по заказу Купчика оттуда – два Дед Мороза вышли на задание: один мешок туда, другой сюда. И вот я здесь! И здесь мне распишитесь…
Рэб Цыгуткин для проформы уточнил:
– Но при чем здесь Дед Мороз? Смешно сказать! Мы же, на минутку, синагога! И Новый год у нас был в сентябре!
А сам поглаживает ящик, глаз не сводит. И ласкает, и голубит… Рэб Цыгуткин! Еще немного – и начнет за ним ухаживать. А еще бы, финский шоколад!..
Мороз Цыгуткину ответствовал спокойно:
– Он далекий от религии, тот Купчик, он думает, что Новый год один на всех. А что за Новый год без Дед Мороза?!
– Тогда берем! – а то бы он не взял! И, улыбнувшись: – Если что-то будет нам еще, мы вам будем рады даже летом!
Хваткий, как четырнадцать евреев, он ящик обнимает – как родной…
А Дед Мороз, который никогда здесь… В первый раз… Он ушел опять в такую стужу! Но растаял – как Снегурочка весной. По крайней мере, я в окне его не видел. И если бы не ящик – как мираж…
Рэб Цыгуткин мне скомандовал:
– Несем!
Взял я вес, двенадцать килограммов! А для меня так целый пуд, такой тяжелый. Рэб Цыгуткин суетится, вьется рядом. Корячась, дотащил его в кладовку, этот пуд. А у нас кладовка, как алтарь. Три замка, и две щеколды, и засов…
За труды, что я чуть не загнулся, но допер, – рэб Цыгуткин награждает отличившегося: он мне сунул в руку одну плитку. В финской же обертке, стограммовую!
Душа ликует, отдает в висок…
Почему я не фотограф, почему?! Память у меня – фотографическая! «Karl Fazer», горький шоколад!
