поручайте. А он мне: дескать, как знаешь, а только ежели упустишь, тады, считай, каторга за благо выйдет. А я ему…
– А господин сержант ему и грит, – нарушая все правила учтивости, вставился в разговор самый юный из меченосцев, прыщавенький и курносый, – вы, мол, господин капитан, нам приказ дали? Дали. Вот теперь весь спрос с нас, только пускай клетка…
– А ну, цыц, Огрызок, – восстановил субординацию старшой, – затихни, когда старшие говорят. Да, – он громко икнул и утер губы тыльной стороной ладони, – ты вот, к примеру, Мукла, прикинь: кабы тебе такое поручили, с чего б начал?
Трактирщик сделал большие глаза.
– Да я б, господин сержант, ни в жисть…
– То-то! – Седой, похоже, услышал именно то, что хотел. – Вот потому, друг ты мой Мукла, ты тут меня нынче винцом поишь… – он икнул трижды подряд, – скверным винцом, кстати, а я тебе денежки плачу, не считая. Осознал?
– Как не осознать, господин сержант?
– Молодец. Соображаешь!
– А иначе нам нельзя, господин сержант…
Мукла хихикнул.
Трактирщики, известное дело, народ любопытный, цену новостям знают, как никто иной, и далеко не каждый день доведется увидеть храбрецов, сопровождавших в Новую Столицу клетку с самим Лланом, бешеным проповедником, много лет смущавшим умы вилланов. Не боясь греха, подбивал безумный поп людишек к бунту супротив законных господ. За то и гнить ему теперь в монастырских подвалах до скончания века; еще пусть Вечного благодарит, что особ духовного звания казнить заповедано.
– Каков он на вид, Ллан-то? Люди говорят, стра-ашен…
Сержант похмыкал, потеребил усы.
– По чести сказать, брат Мукла, так вовсе ничего особенного, старикашка и старикашка; вот только глаза… – Он вздрогнул. – Ладно, хватит об этом, не к ночи будь помянуто; а знаешь что?.. а вели-ка подать еще вина, да гляди мне, самого наилучшего!
– Беспременно, господин сержант… Эй, Пепка, дурища! Жбан наилучшего вина господину капралу! А вот дозвольте еще вопрос, господин подпрапорщик…
Хоть и опытен был седоусый, хоть и повидал всякие виды, а не устоял перед грубейшей, вовсе ничем не прикрытой лестью. И то сказать: когда еще выпадет случай услышать в свой адрес столь уважительное обращение? – а выйдет ли еще выслужить вожделенную капральскую перевязь, то один только Вечный ведает; высокодостойный Магистрат Старой Столицы на повышения скуп.
Почему не ответить, тем более что вино еще не прибыло…
– Дозволяю, – благосклонно кивнул сержант.
– Слыхал я от проезжих людей, – Мукла значительно помолчал, – что-де и Вудри-душегубец отбегался… Врали, поди?
Седоусый прищурился.
– Правду люди говорят. Повязали соколика. Теперь не улетит.
– Дела-а… – потрясенно протянул трактирщик. – И что ж теперь? В Старой Столице казнить станут?
– Собирались. Но раздумали. В Вуур-Камунгу повезли.
– А что ж так?
– А он там поболе, чем в наших краях, нагрешил. Да и забоялся Магистрат. Вудри Степняк, он и есть Вудри Степняк, тут всякое случиться может. Даром, что ли, охраны к нему полсотни бойцов приставили?
– Полсотни?!!
– Эге ж! Да каких! Отборнейших… – Пузатый кувшин возник на столе, и седоусый мгновенно утратил интерес к беседе. – Ну, поболтали, пора и честь знать. Чей там черед Слово говорить? Твой, Огрызок? Приступай!
Прыщавенький солдатик вскочил; лицо его сделалось торжественным.
Всякий знает: чаша без Слова в глотку не идет; чем Слово хитрее да заковыристее, тем больше почета сказавшему. А почета юнцу хотелось, благо и веселая задумка была.
– Эту чашу я поднимаю за великого воина, за отца нашего и наставника, за славного сержанта Каттве, да живет он долго и счастливо, – уловив краешком глаза довольную улыбку на лице седоусого, Огрызок воодушевился. – Эй, ты, червь навозный! – косолапо протопав вдоль стены, сопляк навис над столом ночного гостя. – Ну-ка, быстро, на колени – и кланяйся, в ноги кланяйся господину сержанту!
Изо рта наглеца парнишки нестерпимо несло чесноком и зубной гнилью.
Гонец отстранился, и это весьма задело ландскнехта.
– На колени, кому сказано!
Гонец отложил в сторонку обкусанную деревянную ложку.
Подчиниться? Никак невозможно. Потомственному слуге дан-Баэлей, обладателю малого герба, негоже прогибаться перед хмельным наемником, ибо сие есть не только лишь своей, но и графской чести умаление. Отказаться? Гм-гм. Юнец-то хлипкий, дешевенький… но старшие, понятное дело, вмешаются, а против пятерых головорезов никак не устоять. Гонцу при исполнении нельзя переть на рожон: безопасность графского послания превыше всего. С другой стороны, если не обуздать наглеца сейчас же, драка все равно неизбежна – не сейчас, так позже.
Выход один…
– Смотри.
Дворянская цепь, извлеченная из-под сорочки, произвела должное впечатление, а гонецкий знак, серебряная бляха с оскаленной драконьей пастью, – тем более. Прыщавенький отступил на шаг и приосанился, словно перед собственным капитаном. Седоусый, вернув задницу на скамью, присвистнул. Трактирщик поцокал языком.
– Большая честь для «Трех гнуэмов», господин, – сообщил он, отвешивая гостю неуклюжее подобие поклона. – Смею спросить, отчего ты предпочел мое заведение имперскому посту?
– Часовые не впустили меня, – усмехнулся гость.
– Не впустили тебя, гонца графа Баэльского? – Почтеннейший Мукла был очевидно потрясен.
– Выходит, так.
– М-да, – хмыкнул седоусый. – Распустились в глуши, пьянь болотная. Их бы нашему капитану в науку, лягушками бы запрыгали через недельку. И что ж, господин, ужели ты этакое безобразие так и оставишь?
– И не подумаю, – заверил гость.
– А позволено ли узнать, куда едешь и по какой надобности? – Глаза трактирщика сияли откровенным, совершенно детским любопытством.
Гость молчал. Откликнулся седоусый:
– Не ответит он, хозяин. И правильно сделает. Нельзя ему, – вояка хмыкнул. – А мы и сами с усами, – широкая ладонь потеребила роскошный ус. – Сами угадаем; чай, не первый день на свете живем… Раз гонец при бляхе, стало быть, дело особое, графское, верно? – Он загнул большой палец и вновь приласкал ус, на сей раз правый. – Раз по Южному тракту едет, значит, стало быть, на юг, так? – Указательный палец лег поверх большого. – А ежели на юг, так куда? Ясное дело: либо в Новую Столицу, либо – к пустынникам, либо, сам смекай, к братьям-рыцарям. Иначе некуда. Верно?
– Верно, – подтвердил трактирщик, благоговея.
– Теперь так рассудим, – общее внимание воодушевило сержанта. – В столицу не с серебряными бляхами скачут. С золотыми. Сам видел. С пустынниками ныне размирье, да и не пройти сквозь пески в одиночку. Вот и остается из многого одно-одинешенькое. А скажи-ка, брат, – дружелюбно прищурился он, – выходит, свадебкой пахнет в Баэле? Решил-таки молодой граф сестренку с магистровым племяшом обручать?
– Умен ты, дядя, – беззлобно буркнул гонец.
– Да уж не без того, – покладисто отозвался сержант.
– А коли умен, так отстань от человека со своими побасками, – раздался хриплый низкий голос. – Видишь, на ногах уже не стоит господин…
