Крис заметался.
– Ми-лый, подожди-и…
Нюнечка была уже совсем близко. Она почти успела. Но все-таки только почти. Плюнув на все, Крис Руби кинулся через площадь наискось, едва не попал под нуула, увернулся, проскочил под дюралевыми носилками старшего живодера господина Кругликова и, хуком слева сунув под нос коренастому сторожу- муниципалу жетон сотрудника миссии, впрыгнул в блиндированную дверь служебного входа. Нежные пальчики с алыми, чуть облупившимися коготками, на миг запоздав, ухватили воздух.
Ушел, однако…
Крис тщательно обтер лицо серым беретом. А потом уперся лбом в прохладную стенку и какое-то время стоял в изнеможении, тихо мыча.
Ну что ей еще нужно от него, что? Сама же потопталась по душе, от пуза, вволю. И выбросила за ненадобностью. Сучка! Объявилась, когда он уже почти научился не думать о ней. Дежурит у дома, ловит на службе, бормочет о каких-то совершенно неинтересных Крису делах; а Крис ведь сам только-только начал выкарабкиваться из ямы…
У нее проблемы?
Ладно. Он готов помочь. Он и так помогает.
Пожар в домике-бонбоньерке расследован; поджигатель, некто Квасняк, уже мотает срок. Финотдел миссии в порядке исключения выплатил семейству Афанасьевых страховку. А через третьи руки им передали сто кредов. И еще передадут. Наверное. Только пусть они оставят его в покое.
Но никаких рандеву, особенно с Нюнечкой…
Крис шмыгнул носом. В глубине коридора скрипнуло.
– Что? – высовывая голову в приоткрытую дверь, отрывисто спросил человечек, похожий на тушеного бурундука. – Вы кто? Откуда? – Он вытянул шею, вгляделся в полумрак и тихо пискнул. – Господин начальник юротдела? Вы ко мне? Прошу, прошу…
Начались сложности. Объяснить администратору «Гранд-Опера», что господина Руби завела в театр исключительно тяга к искусству, оказалось не просто. Бурундучок не верил и атаковал.
– Взгляните сюда! Извольте сами убедиться, как изукрашена ротонда! Только цветов на восемь кредов, слово чести! – захлебываясь, скороговоркой частил он. – Ковры, кресла плюшевые – пять, кресла кожаные – восемь, стульев без счету, и все это, прошу заметить, арендовано не в каких-нибудь меблирашках с клопами, а в «Двух Федорах»! Двадцать три креда как одна секцийка! Нет, господин начюротдела, вы не отворачивайтесь, вы смотрите вон туда! Нет, левее и выше… Да! Каково? Канделяберы! Плюс лампионы и пятьсот восковых свечей, на всякий пожарный. Понимаете? Нет, только не молчите, господин начюротдела! Да, я семейный человек, но тут нечего красть, я вынужден тратить кровное! Но разве не шик? Глядите: я звоню, Сысойка сует в люстру палец, вот так, – балабол сделал козу, – и тут же включается люстричество. Теперь представьте: входит его выскбродие…
– Господина подполковника нынче не будет, – сказал Крис.
– Стесняется? – полуутвердительно спросил администратор.
– Почему стесняется? – удивился Крис. – Приболел…
– А? – Бурундучишка озадаченно оттопырил губу. – Э? Ах, да, господин начюротдела, вы ж у нас недавно… Да… И вот поглядите еще сюда, это будет уже сорок семь кредов и двадцать три секции, а всего было выделено на устройство торжеств пятьдесят кредов нуль-нуль сек…
– Спокойно, дядя, – сказал Крис с расстановкой. – Об этом будешь не мне рассказывать. А бухгалтеру. Или в каземате. Как повезет. А я сюда не за этим. Мне в залу нужно.
Бурундучок порозовел, похлопал глазками-бусинками и зажил полноценной жизнью. Бухгалтер и каземат были далеко и когда-нибудь, а господин Руби – здесь и сейчас.
– В залу? Сколько угодно, господин начюротдела. Вон туда, налево, потом направо, три ступеньки вниз, опять налево – и дверь. Открывается внутрь, клянусь всем святым!
Пройдя указанным маршрутом, Крис вышел на сцену, пока еще отделенную от зрительской залы плотными занавесками.
И был атакован янычаром.
Грозным, шикарно усатым, облаченным в невообразимо широкие шаровары и форменную куртку фельдфебеля космопехоты, покрытую живописно заплатанным во многих местах панбархатным плащом. Из-за цветастого кушака торчали рукояти громадных пистолетов и кривого, в неподдельно фальшивых изумрудах ятагана.
– Замри, ничтожный, бойся и внимай, – вскричал янычар напыщенно и патетически, свирепо вращая подведенными чернью глазами, – отмщенья неизбежному вердикту, который суд Фортуны возгласил тебе, который смел младую деву, которая доверила себя растленному маркизу Муссолини…
При последних словах янычар стремительно рухнул на колени и, потрясая над тюрбаном мосластыми кулаками, спросил робко и трепетно:
– Ну как, братишка… сойдет?
– Вполне, – не покривил душой Крис. – Здорово!
Янычар замлел.
– Всю натуру вкладываю, – слезливо прошептал он. – А главнюк не ценит, ракло туземное…
Между тем становилось все теснее. Через сцену, стараясь не стучать сапогами, прошли двое мастеровых и подтянули повыше лампионы. Запорхали амуры в розовых трико и сильфиды в крахмальных пачках. Провели понурого, ко всему безразличного оола. Суфлер, что-то дожевывая и обтирая ладонью губы, полез в будку, вяло отругиваясь от хватающего его за грудки пожилого козлоногого фавна.
Крис чуть приотодвинул край занавеса и выглянул в залу.
В первом ряду, справа и слева от пустующего золоченого сиденья, по протоколу как бы занятого главою планетарной Администрации, откинувшись на малиновый плюш спинок, надменно восседали коллеги, начальники отделов миссии. Изящный шеф губернской канцелярии, опершись о подлокотник и оживленно теребя кончик щегольского шейного платка, что-то дружески рассказывал соседу слева, солидному, прекрасно ухоженному туземцу, украшенному медным кольцом в породистом носу. Время от времени он досадливо морщился, не находя нужных слов, и тогда жмущийся рядом ярыжка бойко перетолмачивал, а премьер-министр Сияющей Нгандвани степенно качал головой и откликался с полным пониманием, но почему-то не на лингве и не на нгвандвайя, а на ином, совсем уж экзотическом, певучем и мелодичном языке:
– Бяли, бяли… Элбэттэ![4]
Позади персон перворазрядных сидело некоторое количество старшин и прапорщиков губернаторской гвардии, а также пятеро министров-нгандва, посчитавших приятным долгом сопровождать в театр главу Кабинета. Люди пожилые, в трезвом виде весьма благообразные, они с удовольствием поглаживали большие жестяные медали, лично вырезаемые Его Величеством из банок с удивительно вкусными дарами Могучих, и горделиво раздували ноздри. Даже олигофрен сообразил бы, до какой степени льстит им роскошь и великолепие, окружающие их, скромных нгандва, со всех сторон, какую гордость внушает почет и откровенное уважение, проявленное Могучими, которые не только не выгнали их, явившихся без приглашения и билета, пинками, но дали по бутерброду и усадили во втором ряду, позволив невозбранно любоваться выражением сиятельных затылков.
Прямо за креслами шли ряды стульев, плотно забитые широким ассортиментом дам и дамочек в светлых и цветных платьях с пышными рюшами и немалым количеством лиц мужского полу, обильно потевших и выглядевших несколько натужно в редко надеваемых смокингах и слежавшихся по сгибам вицмундирах.
Однако! Отчего на его, Кристофера Руби, кресле лежит шляпа?!
Сбоку возмущенно зашипели. Пожилой темнокожий нгандва в синей, франтовато ушитой джинсовой паре, выглядывая из-за развесистого кактуса, гневно грозил Крису пальцем.
– Ай,
Тревожно оглядевшись по сторонам, абориген торопливо прикоснулся языком к кончику носа и приглушенно закричал:
– Тьяньи!
Двое бачат,[5] спрятанных по бокам рампы, потянули за концы
