Не получилось.
Следующим стал Игорек. Вернее, Игорька не стало.
Согласно полицейскому рапорту, Игорь Николаевич Либертэ,[26] первый зам начальника космофлота по безопасности движения, давний, добрый приятель Анатолия Ивановича, был скручен неизвестными в камуфле на пороге собственного дома, засунут в аэроджип и с тех пор исчез бесследно.
А через девять дней, опять-таки у собственного дома, сорока семью пулями из трех автоматов в упор разнесли в мелкие щепочки голову шефа планетарного арбитража. Судья Боб Уолвинд,[27] молодой, упрямый и очень симпатичный Анатолию Ивановичу, исхитрился за неполные два месяца опротестовать три конверсионных проекта, восемь арестов космофлотской недвижимости и около двух десятков толлинговых операций. Впрочем, об этом полицейские сводки умалчивали. Зато по всем стереоканалам, кроме Первого Независимого, обсуждались стоимость семейного бунгало, выстроенного еще старым судьей Уолвиндом, и причины бездетности самого Бобби.
«Эпидемия какая-то, – сказал Анатолий Иванович Сереге Валаамову, своему заместителю по юридической части, по дороге с панихиды. – Кто следующий?»
«Уж, во всяком случае, точно не я. Кому я нужен?» – хмуро отшутился неунывающий Сережа.
И ошибся…
– Протестую, ваша честь!
Анатолий прослушал, против чего на сей раз попытался протестовать настырный Саня. Вряд ли уловил это и сонный судья. Однако, встрепенувшись, он бодренько отреагировал:
– Протест отклонен.
– Но, ваша честь…
– Третье предупреждение, – невозмутимо сообщил судья. – Адвокат Казаржевский, покиньте зал заседания.
– Но, ваша честь…
– Конвой!
Бросив виноватый взгляд на подзащитного, Саня вызывающе медленно сложил кристаллы в кассету и направился к выходу, окруженный натужно сопящими сержантами, страшно довольными нечаянным развлечением.
Анатолий Иванович чуть заметно кивнул ему на прощание.
Парень молодец, делает что может. К сожалению, здесь от него ничего не зависит. Здесь ни от кого ничего не зависит.
– Продолжим. – Вошь-Тыкайло глотнул теплой минералки и поморщился. – Том одна тысяча первый, эпизод девять, кристалл семьсот сорок три. Приглашается свидетель Валаамов. Что, опять не явился свидетель Валаамов? Безобразие!
Ворохаев крепко сжал пальцами колени. Спо-кой-но. Не в первый же раз. Может быть, даже не специально. Возможно, это животное не знает…
…Вскоре после того памятного разговора весельчак Серега, уйдя с вечеринки, не пришел домой.
Никогда.
В кабинетах Управы вполголоса судачили: кто, за что, зачем? Но Анатолий Иванович уже знал совершенно точно: предупреждают его.
А ведь он всего лишь планетарный завхоз.
Не больше.
Но и не меньше.
Двадцать два года он ведает всем хозяйством Земли. Он знает каждую трещинку в асфальте Большого Токио, каждый вентиль в системе бомбейской, будь она неладна, канализации и масть каждой крысы, обитающей в подвалах Бодайбо, куда он, кстати, так и не успел нагрянуть с проверкой. Он пересидел пятерых планетарных голов, начиная с Валерия Грата. Бывало, срабатывались замечательно. Случалось, и конфликтовали, как же без этого. Интригами он никогда не интересовался, ему с головой хватало своей работы. И того, что Лох-Ллевен из срока в срок исправно подтверждает его полномочия. Он всегда чурался политики, но вот – политика пришла и не побрезговала заняться им.
Потому что он не умел работать плохо, а тем более смотреть сквозь пальцы на порчу ценного имущества. Весьма похвальные качества. Но когда в моду входят саботаж и диверсии, носители упомянутых качеств из моды
Нередко – ногами вперед.
Впрочем, насчет этого господин Ворохаев был спокоен.
Кандидатура планетарного завхоза утверждается лично Его Высокопревосходительством, который, между прочим, однажды сказал на летучке: «Незаменимых у нас нет. Кроме Анатолия Ивановича».
Его не убьют. Физическая ликвидация лица из номенклатуры Лох-Ллевена способна, пусть ненадолго, вырвать Деда из перманентной комы. Одному Богу ведомо, чьи головы тогда полетят – и только ли головы? А те, кому он мешает, отнюдь не камикадзе.
Но и он не самоубийца. Он нормальный, еще далеко не старый человек, жизнелюб и анекдотчик. У него на шее красавица жена, два сына, замечательные бутузы, две собаки – веселый сеттер Патрокл и кавказская сука Мераби, кошка-персианка и застарелый диабет. Все это требует заботы и ухода. Так что он с удовольствием ушел бы из-под огня, сдав полномочия какому-нибудь купленому-перекупленому кужку.[28] И, будьте уверены, не пропал бы. Ему уже предлагали различные варианты, вплоть до полутора златых гор ежемесячно.
Одна проблема: его отставку опять-таки может принять только Дед…
И Анатолий Иванович продолжал тянуть воз.
Он честно старался не нарываться.
Пытался не обращать внимания на вопиющие случаи преступной халатности и разгильдяйства, он и сам трижды пробовал разгильдяйничать, но ему от этого делалось плохо, пухли ноги, подскакивал сахар, и он сутками лежал под капельницей прямо в кабинете, под аккомпанемент бушующего давления проводя бесконечные компофонные совещания.
Ворохаев продолжал
Часы пятикратно прокуковали.
Заседатель оторвал кудрявую голову от стола, шумно зевнул и пошептал судье на ухо. Судья поднял руку.
Вошь-Тыкайло подчеркнуто учтиво развернулся к подиуму.
– Да, ваша честь?
– Можно выйти?
– Пожалуйста, – секунду поразмыслив, позволил унтер-аудитор.
Судья и заседатель, сплетя пальцы, заспешили к выходу.
Дверь с визгом выпустила их.
Обвинитель продолжил токование, а подсудимый думал о своем.
Сперва была история с прорабом. Неким безымянным прорабом, устранение которого якобы организовывал он, Ворохаев, бродя по вечерним улицам и приставая к прохожим с непристойным предложением зарубить вышеозначенного производителя работ гуцульским топориком, причем топорик, опять же якобы, предлагался немедленно, а гонорар в семь кредов – не раньше третьего квартала, когда дырки в бюджете будут хоть немного залатаны.
Земля стояла на ушах от холодного Северного полюса до жаркого Южного.
Не смеялся один Анатолий Иванович.
Он знал: это только начало. И продолжение не замедлило.
Впрочем, и сплетня о соучастии планетарного завхоза в ограблении со взломом спального района Гиза под Каиром, и стереорепортаж о совокуплении его же с девятью несовершеннолетними микроцефалицами на развалинах часовни четырнадцатого века, каковую часовню лично он специально в этих целях и разрушил, всенепременно злоупотребляя служебным положением, и прочие, совсем уж бредовые обвинения
