сможет. Если же он будет заниматься вплотную японской линией и раскроется его прошлое, то провал последует немедленно. Дело может принять неблагоприятный оборот…
Несмотря на наши предупреждения об осторожности в работе с японцами, Зорге все-таки допускал срывы. У Зорге был прекрасный, очень интересный источник, с которым он познакомился в Китае и который помогал доставать ему много информации. Это был Одзаки — эрудированный журналист, экономист, востоковед. Но Зорге однажды не смог пойти на встречу с ним, а информация была нужна, и он послал вместо себя недостаточно подготовленного человека (не было гарантии, что за ним не придет 'хвост' или что он сам может уйти от 'хвоста').
Полиция заинтересовалась им, проследила его связи и через некоторое время вышла на Одзаки…
По моему мнению, Зорге провалился все-таки из-за того, что недостаточно уделял внимания требованиям конспирации. Я, может быть, повторюсь, но если бы Зорге не стал привлекать к работе с Одзаки коммуниста, о котором я говорил раньше (и за которым вели слежку спецслужбы Японии), то, возможно, не было бы такого печального конца делу 'Рамзай'.
Точка зрения Бориса Гудзя интересна, на мой взгляд, тем, что отражает тогдашнее восприятие некоторыми сотрудниками Восточного отдела ситуации, связанной с созданием и деятельностью токийской нелегальной резидентуры; в какой-то степени погружает нас в технологию подготовки крупномасштабной разведывательной операции на Дальнем Востоке. Вместе с тем мнение Бориса Игнатьевича Гудзя о том, что миссия Зорге с разведывательной точки зрения была начата на фоне поразительных промахов и ошибок, сугубо субъективно и далеко не бесспорно.
Конечно, решение послать на задание под своей собственной фамилией человека, чье политическое прошлое было отмечено в архивах германской полиции, на первый взгляд может показаться безответственным. Но в этом нестандартном, безусловно, рискованном решении и был ключ к успеху. Тогдашний руководитель Разведывательного управления П. И. Берзин считал так: 'В нашей работе смелость, дерзание, риск, величайшее 'нахальство' должны сочетаться с величайшей осторожностью. Диалектика!'
Руководство советской военной разведки пошло на рассчитанный риск, когда минусы обращаются в плюсы. О том, как тщательно прорабатывалась легенда, обстоятельно готовилась 'крыша', говорят следующие факты.
В Японию Зорге прибыл под своим собственным именем и по подлинному германскому паспорту, имея солидную репутацию специалиста по китайским делам, вполне заслуженную им после нескольких лет работы в качестве корреспондента ряда немецких газет в Шанхае, и впечатляющее количество рекомендательных писем от старейших немецких дипломатов в Берлине в адрес сотрудников немецкого посольства в Токио и даже японского министра иностранных дел.
Последовавшие затем девять лет активной разведывательной деятельности подтвердили жизнеспособность легенды разведчика и надежность его 'крыши'. А они, надо сказать, неоднократно подвергались серьезным проверкам. Об одной из них поведал Вальтер Шелленберг.
'Я посмотрел дела Зорге и нашел, что в них нет ничего обнадеживающего. Если и не было никаких доказательств, что Зорге являлся членом коммунистической партии, то также и не было сомнений в том, что он симпатизировал ей. Зорге, конечно, был в близкой связи с множеством людей, известных нашей разведке как агенты Коминтерна, но он в то же время имел тесные связи с людьми из влиятельных кругов, и они обычно защищали его от нападок…'
По другой версии причина провала разведгруппы 'Рамзай' в том, что Берлин беспокоило политическое прошлое Зорге, и в Токио был направлен полковник гестапо Мейзингер, чтобы следить за ним и докладывать о его деятельности. Вопреки полученному приказу гестаповец рассказал японцам о своем задании, и последние ошибочно решили, будто наблюдение за Зорге установлено в результате утечки информации из посольства.
Известно, однако, что внимание японской полиции к персоне Зорге было привлечено отнюдь не Мейзингером, точнее, не только его грубой работой. С той самой минуты, как 6 сентября 1933 года Зорге впервые ступил на землю Японии, он сразу почувствовал внимание контрразведки. Уже в то время страна была буквально опутана густой сетью секретной агентуры, а шпиономания приобрела характер 'национальной болезни'. За Зорге же следили гораздо интенсивнее, чем за кем-либо другим. Офицер полиции, который арестовывал Зорге, пояснял этот факт так: 'Причина, почему за Зорге зорко наблюдали власти, как подозрительной личностью, была в том, что, хотя он занимал положение всего лишь специального корреспондента 'Франкфуртер цайтунг', но пользовался абсолютным доверием германского посла Отта и мог приходить, когда хотел, когда дело касалось доступа в посольство. Более того, у него была репутация человека, 'знавшего все'. Иностранная секция 'Токко' (Особая высшая полиция) подозревала, что он не только корреспондент'.
Андрей Фесюн, много лет увлеченно и небезуспешно занимающийся исследованием дела Зорге, полагает: не исключено, что роковую роль в провале разведчика сыграло ничем не оправданное решение Центра связать Зорге с сотрудниками ГРУ, работавшими под прикрытием советского посольства в Токио. В 1940 году Клаузен несколько раз получал деньги от С. Л. Будкевича, а затем — от В. С. Зайцева. С последним встречался и Зорге, а прикрывал их встречи, отвлекая на себя внимание слежки, Михаил Иванов. В доказательство своей версии журналист приводит такой эпизод:
'Под видом человека, желающего снять квартиру, в дом Клаузенов пришел сотрудник советского посольства (Михаил Иванов). Удача сопутствовала ему: японские контрразведчики, оставленные в засаде именно на такой случай, отлучились в тот момент перекусить. Оставленная в качестве приманки Анна Клаузен (жена радиста), сразу понявшая ситуацию, быстро выставила Иванова за дверь, сказав: 'Идите, идите! Здесь случилось большое несчастье'. Уже после войны, в Москве, отвечая на вопрос, как она узнала в пришедшем русского, она сказала, что это было вовсе не сложно, учитывая плохо уложенные волосы, мешковатые брюки с пузырями на коленях и весьма своеобразный английский язык. Счастливо разминувшись с возвращавшимися контрразведчиками, Михаил Иванов вернулся в посольство. Вскоре начальнику разведывательного управления Генштаба Красной Армии приходит следующая телеграмма: 'По имеющимся сведениям, пять дней тому назад арестованы 'Инсон' и 'Жигало' за шпионаж…'
Безусловно, встречи сотрудников ГРУ, работавших под прикрытием советского посольства, с членами нелегальной резидентуры говорят о некой неосмотрительности, о пренебрежении вопросами конспирации, что было сопряжено с риском для Зорге. Однако из приведенных фактов не явствует, что Зорге был провален именно в результате этих контактов или что они хотя бы в какой-то мере способствовали его разоблачению.
Что касается рассмотрения причин провала разведгруппы, то, наверное, следовало бы развести вопросы: почему и как?
Так вот, ответ на вопрос: как? возможно содержится в трофейных японских документах, касающихся обстоятельств разоблачения и арестов членов разведывательной группы, которые выявлены совсем недавно в одном из закрытых российских архивов и впервые были озвучены автором на втором международном симпозиуме памяти Р. Зорге (Москва, 2000). Читаем:
Из представления к награде сотрудника 1-го отделения политической полиции помощника пристава Томофудзи Такетора.
В расследовании данного дела имеет следующие выдающиеся заслуги: '27 июня 1941 года, благодаря честному отношению к делу, неустанным усилиям и превосходной технике следствия, он понудил признаться Томофудзи Кен, проходившего по делу о нарушении закона о поддержании общественного спокойствия, и в результате раскрыл неизвестное доселе преступление (подготовительный комитет по восстановлению японской компартии). Кроме того, он добился важного признания, положившего начало этому делу: возвратившаяся из Америки член американской компартии женщина Китабаяси является шпионкой'. Таким образом, благодаря стараниям этого помощника пристава нам удалось раскрыть шпионскую организацию…
Из представления к награде начальника охранного сектора охранного отделения пристава Танаки Нобору.
В период службы в первом отделении политической полиции обслуживал культурные организации и показал блестящие образцы борьбы с левым культурным движением. В проведении данной операции имеет следующие исключительные заслуги:
…28 июня 1941 года на основании данных, добытых помощником пристава Томофудзи, ему была поручена разработка подозревавшейся в шпионской деятельности Китабаяси Томо — члена японского отделения американской компартии. Под видом проверки семейной записи посетил племяницу Китабаяси Аоянаги Иосико, которая была задержана в полицейском отделении Маруноуци по подозрению в нарушении закона о поддержании общественного спокойствия. Из беседы с ней выяснилось, что Китабаяси выехала из Токио. Вместе с полицейским Ватанэбэ он проверил политические взгляды Катада — владельца ателье европейской одежды, в котором ранее работала Китабаяси. Выяснилось, что этот человек не придерживается взглядов, аналогичных взглядам Китабаяси.
Затем, под видом знакомого Китабаяси, пристав Танаки Нобору посетил Катада и выяснил, что Китабаяси проживает в префектуре Вакаяма, уезде Нага, Конагава маци, Хондзио 1, циоме 1. 742. В контакте с иностранным сектором и полицейским отделом, соблюдая строгую секретность, выяснил характер ее деятельности и добыл достаточно веские материалы, подтверждающие необходимость ареста.
26 сентября 1941 года Танаки Нобору получил распоряжение арестовать чету Китабаяси.
Следствие не нашло улик против мужа, но, судя по высказываниям Китабаяси Камиро, пристав Танаки Нобору пришел к выводу, что в действиях Китабаяси Томо имеется достаточно признаков преступной деятельности. Поэтому он специально взялся за допрос Томо. Ему потребовалось приложить огромные усилия. А именно: пристав Танаки не только старался, чтобы Томо не стали известны причины ее ареста, но создавал у нее впечатление, что коммунистические преступники уже арестованы и имеется достаточно веских доказательств их вины.
Тогда она стала постепенно признаваться в том, что сама была членом американской компартии, вместе с ней в Японию вернулся член американской компартии Мияги.
Учитывая, что показания Томо могли привести к обнаружению важных преступников, пристав продолжал допрос, ловко используя ее душевное состояние. Наконец он добился важного признания: 'Я не являюсь шпионом, Мияги является шпионом'.
Затем пристав Танаки пришел к правильному выводу о том, что Китабаяси Томо является шпионкой, а Мияги является ее руководящей инстанцией, и немедленно доложил об этом своему начальству.
Получив распоряжение, рано утром 10 октября, имея в своем подчинении сотрудников, пристав Танаки арестовал Мияги и произвел тщательный обыск в районе Адзабу, Рюцо миаци № 28 на квартире Окаи. Там были обнаружены важные документы, подтверждавшие шпионскую деятельность Мияги и Окаи, а именно: часть документа на японском и английском языках с подробными цифровыми данными о состоянии тяжелой промышленности нашей страны, а также напечатанная на пишущей машинке статья, озаглавленная 'Советско-германская война и внутриполитическое положение'. В дальнейшем эти документы явились серьезным материалом по делу Мияги. Этот арест и обыски имели весьма важное значение' (полностью текст документа приводится в конце книги. —
