военачальник у нас предпочтет выиграть сражение, не убив ни одного врага, нежели потерять хоть одного человека из своих. Нет, не смотрите на меня с таким недоумением. Война не просто возможность снискать себе личную славу. Она также и не повод, чтобы погубить жизни как можно большего числа человеческих существ. – Граф Лев поднялся, дружелюбно кивнул. – Подумайте об этом, сэр Эдмунд. Надеюсь навестить вас завтра с хорошими новостями. Я частично рассчитаюсь таким образом со своим долгом благодарности…
Как только граф Лев исчез в коридоре, бывший граф Аренделский, глубоко вздохнув, задумался. Что имел в виду старый военачальник, бросив при расставании слова о намерении рассчитаться со своим «долгом благодарности»? Нужно спросить об этом Сибиллу. Сменяя Розамунду и ее темноволосого супруга, она стала три раза в неделю навещать Эдмунда на вилле графа Льва.
Пошевелив угли в жаровне, чтобы они давали больше тепла, Эдмунд стал лениво листать «Тактику». Однако скоро бросил это занятие и поднял глаза на прекрасную мозаику с изображением охоты на львов, которая покрывала две стены его комнаты. Во всей Англии не найдешь ничего подобного. Разве что случайно, на полу какой-нибудь Римской руины…
Поразительно, думал он, как смог Дрого из ЧетРаро так быстро достигнуть взаимопонимания с его милой, но исключительно независимой сестрой. Святой Михаил! Ломбардец верно рассчитал, когда выдержка и такт должны уступить место смелости и напору. И он победил. Более того, Розамунда говорила о своем муже и смотрела на него с глубокой, но сдержанной нежностью.
Можно ли поверить, что предыдущие жены неистового ломбардца умерли естественной смертью? Это возможно, ведь очень немногие женщины доживали до сорока лет. Если им удавалось выжить после эпидемий чумы, насылаемых Господом, чтобы держать человечество в смирении, то нередко вынашивание ребенка уносило их жизни.
Постепенно Эдмунд, к своему удивлению, стал терпимее относиться к грубому зятю. Он даже стал испытывать нечто похожее на восхищение к этому неутомимому человеку, который прилагал все усилия, чтобы облегчить переход крестоносцев через Босфор.
Дрого тем не менее оказался осмотрительным и почти совсем ничего не рассказывал о передвижениях франкских армий. Он старался также, чтобы Розамунды было поменьше возможностей разговаривать с братом. Поэтому Эдмунд ничего не узнал судьбе герцога Боэмунда.
После нескольких посещений Розамунды Эдмунд пришел к заключению, что она вполне счастлива спокойна. По крайней мере в настоящее время. Находит удовлетворение, управляя мрачным старым домом на улице Крылатого Быка. Причем делает это таким же удовольствием и старанием, как когда-то содержала замок Арендел. Раза два он, правда, заметил на ее руках небольшие кровоподтеки и синяки. Однако, поскольку она ни на что не жаловалась, он сделал вывод, что это следствие слишком пылких занятий любовью.
Выходило, что наибольшее количество известий Эдмунд получал от графини Сибиллы. Однажды, когда она вечером пела ему, Эдмунд внезапно обвинил ее в предательстве. И она, пораженная и разъяренная, пыталась объяснить, каким образом сведения об изменении маршрута герцога Боэмунда достигли Львиного дворца.
– Зачем же обвинять себя, а не вашего прежнего друга Тустэна? – настаивала Сибилла. – С самого детства он был безземельным рыцарем, наемником, преданным тому, кто больше платит.
– Он и теперь мой друг, – твердо сказал граф. Сибилла капризно выпятила алую губку.
– А навестил ли он вас хоть раз после ранения?
– Нет. Я уже задумывался об этом, – признался Эдмунд.
– Не стоит размышлять, – решительно заявила Сибилла. – Вспомните, с каким отвращением я всегда относилась к этому одноглазому кисло-сладкому
человеку!
Позднее Дрого поведал, что этот ветеран неприметно покинул Константинополь и уехал в сторону Нароны.
– Неудивительно, что он бежал, – отозвалась на это сообщение Сибилла. – Известно, что сэр Тустэн был близок к интригану- полупредателю графу Морису Склеру. И если этот Морис не поостережется, то окажется в темнице на острове Принкипо. Сэр Тустэн – опасный человек и с удовольствием вызывал бы осложнения между нашим христианнейшим императором и герцогом Боэмундом Могучим.
Долгие часы Эдмунд обдумывал подобную возможность, изучая ее и так и сяк. Однако вынужден был признаться, что его нормандскому уму не угнаться за быстротой восточного рассудка.
Один из евнухов в тускло-красном одеянии трижды ударил о пол перед дверью Эдмунда эбеновым Жезлом, отделанным золотом.
– Графиня Сибилла Бриенниус, милорд, – провозгласил евнух.
Не дожидаясь приглашения, Сибилла проскользнула в комнату, ее слегка косящие фиолетовые глаза сверкали от возбуждения. Должно быть, женщина явилась с какого-то важного приема: ее черные волосы были тщательно уложены, а на шее, руках и на груди сверкали в большем, чем обычно, количестве драгоценные камни.
Не обращая внимания на евнуха, византийка обняла Эдмунда со страстью, которая в последнее время становилась все более откровенной.
– Герцог Боэмунд высадился! – весело объявила она. – Час назад курьер из Фракии прибыл в военное министерство. – Она знаком приказала слуге выйти и закрыть дверь. Понизив голос, добавила: – Говорят, что император сильно взволнован и без передышки меряет пол шагами с момента, как получил это известие.
– Где же высадился милорд? – поинтересовался граф.
– Он вернулся к своему первоначальному маршруту, – шепнула Сибилла ему на ухо. – Высадил большую часть своих сил в Нароне, и вот теперь его войско движется в северном направлении к Тевалю. – Византийка просто вся дрожала от возбуждения. – Вот это сюрприз для всех во Львином дворце! При дворе были уверены, что герцог высадится там, где и все, пересекавшие Адриатическое море.
Все еще немного согнувшись, Эдмунд дважды обошел комнату.
– Значит, Боэмунд не воспользовался перевалом между горами Боюс и Тимфе?
– Нет. Его вассалы быстро продвигаются к перевалу, который находится севернее.
Эдмунд не понял, содержался ли оттенок разочарования в словах Сибиллы, поскольку она снова обняла его за шею.
– О, это прекрасные новости. Значит, моя… то есть неосторожная болтовня Тустэна не принесла никакого вреда. Должно быть, Герту удалось пробиться! – с облегчением воскликнул граф.
Тяжелое бремя свалилось с его плеч. И он в первый раз за все эти недели весело рассмеялся…
В тот вечер от Сибиллы исходил какой-то особый, возбуждавший чувственность аромат. Обильнее обычного она использовала косметику. Впрочем, все это, вероятно, было связано с тем приемом, который она недавно покинула. Платье ее не имело ничего общего со старинной модой – сильно открытое, очень длинное, сшитое из полупрозрачного голубого шелка, усыпанного миниатюрными золотыми звездочками, кометами и другими астральными символами.
– О, Эдмунд, сегодня вы выглядите гораздо лучше, вы почти поправились, – щебетала она. – Я впервые снова вижу румянец на вашем лице. – Сибилла опустилась на меховой коврик перед его постелью и принялась ласково перебирать рыжие кудри Эдмунда. Именно в это утро он немного подрезал их и опустил челкой на лоб по моде франков, введенной фатоватым графом Стефаном Блуа. – Мне кажется, – продолжала Сибилла, – что я вижу некоторые признаки любви… или нет?
– Признаков будет еще больше, – намеренно заверил он ее, – если только я смогу точно узнать, что именно говорил в ту ночь в библиотеке Деспоины.
– Я клялась уже тысячу раз, что не спрашивала, а вы не сказали ни слова о предполагаемом пути герцога Боэмунда! – поспешила напомнить Сибилла.
Он провел ладонью по лбу.
– Да, клялись и… и теперь я верю вам, милая леди.
Византийка слабо вскрикнула и так крепко прижалась к нему, что Эдмунд ощутил соблазнительную Упругость ее груди у своего бедра.
– О, Эдмунд! Эдмунд! Разве ты не замечаешь, как сильно, как искренне я полюбила тебя. Любовь моя к тебе как море глубока и столь же бесконечна.
Впервые за многие недели кровь его вскипела, возбужденная ее женственностью и нежностью.
– Но… но… заикаясь, шептал он, – ты… герцог Боэмунд… разве ты не была…
Сибилла вздохнула и положила голову ему на колени. Он почувствовал, как напряглось ее тело. – Я стала наложницей милорда Боэмунда открыто и не стыдясь, – заговорила она, словно обращаясь к небольшой статуе языческой полубогини Психеи [17], – потому что он дал слово сделать меня герцогиней, как только отвоюет Амальфи у своего брата. Но свое обещание он нарушил, поскольку, приняв крест, не может сражаться со своим братом.
По щекам Сибиллы покатились слезы.
– Клянусь, Эдмунд, любимый мой, что, кроме него и моего мужа, который пал в битве против печенегов, в моей постели не было мужчин. Поверь мне! Ты должен верить мне!
Рука Эдмунда скользнула по золотой булавке, поддерживающей ее волосы, потом он сжал пальцами ее подбородок.
– Это правда?
– Клянусь распятием! – воскликнула Сибилла. – Пусть Господь мой Иисус пошлет мне смерть, если я лгу!
Женщина бросилась к нему и прижалась губами к его губам. Она осыпала поцелуями его повлажневшие запавшие глаза и осунувшиеся щеки, целовала их до тех пор, пока они не потеплели и не порозовели. Наконец она в изнеможении отпрянула от него, почти бездыханная и, естественно, порядком растрепанная.
– Прости меня, Эдмунд! Я не должна была возбуждать тебя сейчас. Ты должен скорее поправляться и собирать в поход свой отряд…
– Какой отряд? – удивился Эдмунд.
