аккордами и проигрышем, отрывая от струн глаза, поднимая голову и проживая на глазах у слушавших какую-то сложную думку-загадку. Затем уж обрушился с продолжением основной мелодии в гитаре на заключительное в строчке слово «уснуть». Я наслаждаюсь его талантом, поэтому с гитарой к нему не пойду.
Александр Иванович принял его очень тепло, но играть все же заставил… на своей гитаре. Вава играл. Он волновался, но был в ударе. Александр Иванович еще чуть-чуть – и заплакал бы от восторга.
– Не понимаю, как ты можешь на слух играть Шопена, Баха? Это гениально! Я преклоняюсь перед тобой!
– А я – перед вами. И я тоже не понимаю, как вам удается так волшебно играть и петь? Чем, какой силой околдовываете нас?
…Гости давно уже разошлись, а два удивительно восторженных человека до утра пили и играли, пели и пели друг другу, то плача, то хохоча и, к счастью, не понимая таинства своих талантов. Они понимали друг друга сердцем, добрыми душами и разговаривали колдовскими звуками. И всего из семи нот!
Конец 30-х годов. Театр-студия под художественным руководством Константина Сергеевича Станиславского. Дни становления студии (теперешнего драматического театра имени К. С. Станиславского на Тверской улице). Прослушивать желающих стать студийцами и отбирать наиболее одаренных помогали соратники Станиславского по Художественному театру.
…В зал для прослушивания претендентов вошел худенький, рыжеволосый, еврейской национальности молодой человек лет 18–19…
– Как вас зовут, как ваша фамилия? – спросил у молодого человека секретарь приемной комиссии.
– Зя… Зяма Ш… – чуть заикаясь от волнения ответил высоким голосом претендент.
– Вас будет прослушивать народный артист СССР Леонид Миронович Леонидов.
– Здра… здравствуйте… Спа… аа… сибо. Очень вол… волнуюсь…
– Здравствуйте. Не надо волноваться, – раздался в ответ мощнейший грудной голос великого артиста, сидевшего в глубоком кресле. – Что будете читать?
– Я… буду… Дж… Дж… Джамбула… буду читать… я…
– Очень интересно. Успокойтесь. Сосредоточьтесь… И спокойно, не торопясь, начните читать…
После маленькой паузы Зяма начал читать стихи Джамбула. Через примерно минуты две на глазах Леонидова появились слезинки. Еще через минуту Мастер тихо произнес:
– Молодец!
Зяма услышал сказанное и, подстегнутый одобрением гения, стал читать стихи смелее, громче, раскованнее и вскоре услышал уже громко сказанные слова «сладкого» комплимента:
– Молодец! Молодец! Гений! – Мастер вытер носовым платком слезы, струившиеся по щекам.
Зяма закончил чтение громко, уверенно, как заправский, опытный артист, поклонился Мастеру, комиссии и сказал:
– Спасибо, спасибо!
Расплакался и тоже вытер слезы, но кулачком… Леонидов глубоко вздохнул и, задумавшись, сказал:
– Ну подумайте, а? Девяносто лет и такие стихи!
1936 год. Трамвайное депо имени Зуева.
Самодеятельный спектакль театрального кружка депо «Дети Ванюшина». В шефском порядке заглавную роль Ванюшина играет народный артист Малого театра Н. Н. Рыбников.
…Открывается занавес. Любопытные зрители: вагоновожатые, стрелочники, контролеры, билетеры, руководство депо – все с семьями, взбудораженные большим событием – единение кружка с представителем великого Театра, – никак не могут успокоиться и утихнуть: на сцене клуба депо – знаменитый Артист!
Сидевший на сцене за столом Николай Николаевич никак не мог начать свой текст… Ко всему еще (переполненный зал) слышны разговоры ищущих свое место в зале, ругань с незаконно их занявшими…
Гастролер выдержал огромную паузу, затем снял пенсне, вышел на авансцену, поднял руку и громким своим баритоном объявил: «Тише!.. вашу мать!!!» Воцарилась мёртвая тишина. Спектакль прошел прекрасно. Люди почувствовали: на сцене – «свой»!..
1940 год. Театр под художественным руководством народного артиста РСФСР Ваграма Папазяна, выдающегося армянского артиста.
Несколько студентов разных курсов театрального училища имени М. С. Щепкина принимали участие в массовых сценах спектаклей театра. Я – студент первого курса – был и удивлен, и покорен, и поражен исполнением Папазяном роли Отелло, а трактовкой образа ревнивого чернокожего полководца – особенно сильно. В его Отелло читались и уживались парадоксальные качества характера: огненный темперамент с растерянностью, грубость с лиризмом, ум, терявший силу и ясность от ревности, с безумной подозрительностью… Каждый из пяти актов трагедии – мастер играл на разных языках: первый – на уравновешенном, более или менее спокойном русском, второй – на итальянском, более подвижном, третий – на английском, четвертый – на французском и пятый – на армянском – языке стаккатированном, синкопированном, темповом, наиболее соответствовавшем душевным катаклизмам ревнивца-мавра!
(В момент наивысшего напряжения – в сцене удушения Дездемоны – мастер находил возможность и рычать от бешенства и, отвернувшись от зрительного зала, громко командовать осветителям за кулисами и на колосниках: «Нэ зэвать! Свэт на мэня! Уволю!» Что значит техника: никто из сидевших в зрительном зале ни единого слова, сказанного осветителям, не слышал!)
Со свойственным студентам легкомыслием мы, участники массовой сцены на острове Кипр (по пьесе), изображая солдат-стражников, как-то сотворили Бог знает что…
Остров Кипр был обозначен простейшим образом: на заднем плане из фанеры вырезали контуры маленьких, средних и высоких гор… Высота фанеры – от одного до трех метров. Из зрительного зала – полная художественная иллюзия ландшафтов острова…
На фоне «острова» цепочка солдат (фамилии их даже помню): Г. Карнович-Валуа – самый рослый правофланговый, Дм. Корнильев – левофланговый по причине, естественно, малого роста, между ними в строю – М. Брылкин, В. Шумейко, К. Косолапов, А. Баринов, Я. Беленький и я… На первом плане идет серьезнейшая сцена Отелло и Яго…
Левофланговый, Корнильев, повернув голову в сторону Карновича-Валуа, на высоком-высоком, писклявом голосе тихо говорит:
– Карнович, я сейчас подойду к тебе и сорву твои усы.
– Зачем? – спрашивает насторожившийся правофланговый.
– Скучно стоять!
– Перестань дурака валять! Ты что, с ума сошел?!
Кто-то из стоявших между ними, глядя в пространство перед собой, сказал: «Слабо…»
Назревала любопытная дерзновенная «творческая импровизация»…
– Слабо! Слабо! Слабо! – каждый внес свою провокационную лепту в развитие форс-мажорных событий.
Корнильев делает шаг вперед, резко поворачивается, идет легким строевым шагом вдоль нашего строя, подходит к Карновичу, поворачивается к нему лицом, и быстрым движением руки срывает с него большущие усы. Затем возвращается на свое место… Наш строй солдат давится от смеха, больше всех сам Карнович, потерявший усы. Он не выдерживает напряжения, поворачивается кругом и решительным шагом направляется в сторону «острова Кипр» – перешагивает через фанерные «красоты» острова и скрывается за кулисами. Наш строй и морально, и физически «рухнул» и отправился за своим правофланговым… На сцене, как ни в чем не бывало, остался только один «стражник», закоперщик происшедшего Корнильев. Зрители никак не реагировали на наше исчезновение, так как прекрасная игра отличных актеров держала зрительный зал в своих «руках», да в таком напряжении, что ему было не до того, что творят студенты мальчишки на заднем плане.
Но ничего из содеянного нами, ни одной мелочи не ушло из поля зрения администратора театра – Арона Дыскина.
В антракте он влетел в гримуборную маэстро и разразился горячим монологом, да с таким темпераментом, что даже самому Ваграму Папазяну стало, наверное, завидно… Дыскин рычал: «Вы видели? Нет, вы видели, что они натворили? Это бандитизм! Это бандиты, а не щепкинские студенты! Сам Челкин
