приобрели!
Знаменитый гость
Это рассказала мне народная артистка РСФСР Лилия Олимпиевна Гриценко. Сразу после войны она поехала навестить родственников на Украине. В это же время в их городок приехал известный тогда главный правительственный фотограф Наппельбаум. В честь такого знаменитого гостя районное начальство устроило банкет с истинно национальным украинским столом, столь богатым по форме и содержанию (несмотря на разруху), что он был достоин быть запечатленным на фото – для доказательства того, что «сегодня весело живется, а завтра будет веселей».
Лилия Олимпиевна была среди приглашенных на «высокую встречу» и посажена рядом с героями рассказа – глуховатеньким и подслеповатеньким дедулей и краснощеким, шустрым его семилетним внуком. Все тосты, вопросы и взоры были, естественно, обращены к знаменитому маэстро, который в своих рассказах постоянно упоминал фамилии: Сталин, Каганович, Микоян, Орджоникидзе, Молотов, Жуков, Рокоссовский… часто вспоминал свои посещения Кремля и правительственных дач и прочее…
Внучек, завороженный рассказами сказочного знаменитого дяди, не мог оторвать от него свои любопытные глазенки. Дед плохо улавливал слова гостя и почти его не видел, а потому постоянно тихонько спрашивал у мальца: «Кто это? Ну скажи, кто это?» В ответ получал короткие: «Погоди!», «Не мешай!», «Да ну тебя!» и даже грубое: «Отстань!» Наконец, дед рассердился на родственничка и, толкнув его в бок, чуть ли не во весь голос сказал:
«Тебя дед спрашивает, кто это?!» Внучек таинственным шепотом ответил: «Ну неужели сам не догадываешься? Это Ленин! Вот кто!». (Наппельбаум был лысоват, слегка картавил и любил засовывать пальцы то одной руки, то другой в вырез жилетки).
1950 год. Театр им. Станиславского.
Пэнкс в «Крошке Доррит» Диккенса. Нервный, стаккатированный и синкопированный человек, очень темпераментный, успокаивавший сам себя (что приходилось делать часто) – раз, два, три… до десяти, и добившийся хороших результатов в этом сложном психотерапевтическом приеме самовнушения, что вызывало громкую реакцию зрительного зала, прототипом моего Пэнкса была (прошу не удивляться) Цецилия Львовна Мансурова – ведущая актриса театра имени Вахтангова. Да-да! Я играл Цецилию Львовну, но в мужской интерпретации. Она была очень эмоциональна, нервна, очень легко воспламенялась и столь же стремительно сникала, могла мгновенно перейти от хохота к истерике и снова вернуться к смеху сквозь слезы, одним словом, была натурой сложной, неожиданной и очень талантливой! Лучшего Пэнкса представить себе невозможно – Цецилий Львович Пэнкс!!!
Елена Николаевна Гоголева
Часто от мамы слышал: «Ах Гоголева!», «Красавица Гоголева!»
Девятилетний, я спросил: «Мам, Гоголева – жена Гоголя?»
Получив отрицательный ответ, я тем не менее узнал о Гоголевой очень много: и то, что она артистка Малого театра, и то, что она удивительно талантлива, и то, что у нее необыкновенно красивые огромные глаза, и что у нее очень сильный грудной голос редкого тембра. Узнал, что такое тембр и что театр, в котором она служит, называется Малым не потому, что он маленький (и вовсе не детский и ни в коей мере не кукольный), а потому что в сравнении с рядом стоящим Большим театром он – Малый театр – меньше.
Семнадцатилетним молодым человеком я в 1940 году смотрел спектакль «Варвары» Максима Горького, в котором Елена Николаевна Гоголева играла роль Монаховой, и… влюбился в нее. Мне часто являлась во снах моя любовь, а в одном из этих очаровательных сновидений я играл роль Отелло, а Дездемоны – Елена Гоголева… Помню, как я на протяжении всего спектакля носил ее на руках и не решался опустить даже на секунду на пол, потому что она вся была из шоколада! (Я очень любил шоколад, но, так как у меня было очень трудное отрочество, редко лакомился им. Очевидно, поэтому она приснилась мне в таком сладком качестве.)
В соответствии с указаниями господина Шекспира я должен был – о ужас! – задушить мою любимую женщину! Я аккуратно уложил на широкую кровать шоколадную Елену Николаевну… по моим щекам текли огромные слезы. Я прикоснулся к ее шее и… прошептал тихо, тихо, чтобы не услышал великий автор пьесы «Отелло»: «Лена, живи, живи долго, долго!..»
Надо же такому случиться: через 35 лет я – режиссер – предложил Елене Николаевне роль весьма легкомысленной женщины в телевизионном спектакле «Пропавший чиновник» по одноименному роману датского сатирика Ганса Шервига. Через 45 лет я вводил ее в спектакль Малого театра по роману Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы», поставленный мною по моей же инсценировке, на роль Арины Петровны Головлевой. Через почти полвека со дня «шоколадного» сна я стал партнером Елены Николаевны в нашумевшем спектакле Малого театра «Мамурэ» по пьесе французского драматурга Сармана, поставленном Б. А. Львовым-Анохиным…
Во всех творческих общениях с Еленой Николаевной меня ни на секунду не оставляло чувство затаенной влюбленности в мою шоколадную Дездемону, которой я во сне подарил долгую жизнь, вопреки трагической развязке, придуманной Шекспиром.
В середине 80-х годов Елена Николаевна была очень больна и поправляла свое здоровье в подмосковном санатории. Я посетил ее и… рассказал о моем юношеском «шоколадном» сне. На меня смотрели огромные красивые глаза, из которых еле заметной струйкой текли слезинки…
Я поцеловал ей руку и, наконец, вслух произнес слова, которые хранил в своей душе всю жизнь: «Елена Николаевна, я люблю вас!»
Николай Константинович Симонов
1968 год. Москва. Перрон Ленинградского вокзала. Слева – «Красная стрела» № 2, справа – «Красная стрела» № 4. Отправление в 23.55 и 23.59 соответственно. Сажусь в вагон поезда № 2. Устраиваюсь в купе и, как всегда, к окну – разглядываю идущих по перрону пассажиров в надежде увидеть знакомых.
Буквально за полсекунды до отправления промелькнула среди уезжающих и провожающих знакомая – мне так показалось – мощная фигура высокого мужчины, чуть ли не на ходу вскочившего в наш вагон. Освещение на перроне весьма скудное, поэтому уверенности в том, что мужчина действительно знаком мне, не было. Да и неважно, сказал я себе, едем в одном вагоне – увидимся.
Поезд набрал скорость. Я прошелся по вагону, заглядывая в купе… Нет знакомых. Я к проводнице:
– Дорогая моя, вы не обратили внимания на человека в светлом плаще, впрыгнувшего в наш вагон почти что на ходу?
– Да как же его не заметить! Не знаю, что с ним делать. Ему ведь на четвертый нужно, а он по ошибке к нам пожаловал. Я его, конечно же, впустила, потому как не знала, что он ошибся, да и знала бы – все одно – впустила бы. Сам-то он не кто иной, как Николай Константинович Симонов!
Сердце мое застучало часто-часто: Симонов! Боже мой! Мой кумир! Матиас Клаузен в «Перед заходом солнца» Гауптмана; Протасов в «Живом трупе» Л. Толстого; Петр I в одноименной кинокартине… Достаточно увидеть эти три работы из сотен других, чтобы стать покоренным его талантом на всю жизнь!
– Где же он, милая, где?
– В тамбуре стоит. Ждет начальника поезда. Мест нет. Не знаю, чего делать.
Иду в тамбур. Волнуюсь страшно.
Стоит Титан. Смотрит в окошко, что-то пальцем на грязном стекле рисует. (Кстати, немногие знают, что Н. К. Симонов был прекрасным живописцем, но почему-то держал все свои многочисленные работы взаперти и никому их не показывал. Говорят – стеснялся. Титан – и стеснялся!)
– Николай Константинович!
Он нервно, резко повернулся ко мне. На меня глянули большие грустные и усталые глаза.
– Да… Я… Что?.. Есть? А?..
Я понял, что речь идет о месте в купе, понял, что принял он меня за начальника поезда.
– Все устроится, не волнуйтесь. Что за беда? Ерунда какая-то!
– Спасибо… Спасибо… Надеюсь… Ерунда, конечно. А вы, простите, не…
– Я артист Малого театра Евгений Весник.
– Вот-вот… Вижу, знакомое лицо. Батенька! Я ведь вас в «Ревизоре» видел. Вы в Питере были на
