Риск.Молодинская битва.

Увы, не случилось так, как мыслилось княгине. Ее приезд в город вроде бы никто даже не заметил. Обычно, когда проездом в Москву или из нее они с супругом оста­навливались в своей усадьбе, специально для остановок на отдых приобретенной, тут же съезжалась к ним вся го­родская знать, особенно ратная, сейчас же к воротам усадьбы не подъехала ни одна повозка, не появился ни один конный. Даже атаман городовых казаков не соизво­лил навестить княгиню. Она была весьма этим удручена, но ей ничего не оставалось делать, как самой поехать к воеводе. До родовой ли гордости, когда в беде муж?!

Ее впустили в усадьбу воеводы с обычной расторопно­стью. Встретила княгиню жена воеводы Мария Фролов-на любезно, провела в свои комнаты, но, догадываясь, что гостья будет что-либо просить, опередила ее:

— Супруг мой в Воскресенском монастыре. По воевод­ским своим надобностям. Нынче его даже не жду.

Но от слуги княгиня уже знала, что воевода в усадьбе, и не нашла нужным долго задерживаться в этом лживом доме, а вернувшись к себе, покликала ключника.

— Хочу завтра выехать в Москву. Есть ли в доме на­дежная повозка?

— Для дальней дороги нет. Князь не распоряжался иметь такие. Да и кони прыткие слишком, на малый вы­езд отобранные. Красивы, да не выносливы.

— Что будем делать?

— У боярских управителей поспрашаю…

— Нет-нет. Без них бы обойтись.

— Можно и без них. Только получится выезд не кня­жеского достоинства. Удобства тоже поменьше.

— Бог с ним, с удобством. Лишь бы без поломки и резво.

— Все сработаю, матушка. Опочивайте с дороги. Завт­ра к полудню тронетесь в путь.

И в самом деле, выезд был подготовлен даже немного раньше обещанного времени. Дружинники для сопро­вождения — любо-дорого, одно загляденье: кони боевые в дорогой сбруе, оружие и кольчуги у ратников доброт­ные, шеломы и щиты начищены, а вот в чем княгине ехать, не очень-то разберешься: вроде бы возок в колыма­гу129 переоборудованный. Одно утешает — просторно вну­три и пол мехами устлан, а стенки обиты персидскими коврами.

А что безрессорный рыдван на каждой колдобине так встряхивает, что спасу нет, то тут ничего не остается, как терпеть.

Много княгине терпеть придется, раз она мужа опаль­ного решила вызволить. Перво-наперво смириться с тем, что сын станет расти не на глазах. Только весточки о нем получать да изредка к нему наведываться. Унижения всяческие испытывать. Первый плевок в лицо ее приго­жее сделан воеводой серпуховским и его супругой, но то ли еще будет впереди… Пока что княгиня об этом не ду­мала, воевода обидел ее, верно то, но Бог ему судья. Да и прок от воеводы какой?

Вся надежда на великую княгиню. На царицу Елену.

Та встретила княгиню радушно, даже всплакнула, ее жалеючи. Вспомнила и клятву, которую они давали друг другу, обещая идти по жизни рядом и поддерживать друг друга. Елена обещала всяческое содействие, но надежды на освобождение князя Ивана не вселила.

— Одно скажу, крут на расправу муж мой, на добро же не быстр. За дядю своего, князя Михаила Глинского130 , сколько просила, все не прощал. Даже император Макси­милиан131 через посла своего просил государя отпустить в Испанию к королю Карлу, но и на это не отозвался. Та­кой он. Но не станем терять надежды.

Через два дня Елена сама приехала в усадьбу к Воро­тынской, чтобы сообщить несчастной подруге все, о чем проведала.

— Митрополит у государя побывал, просил, не лишал бы живота верного слугу своего. Василий Иванович отве­тил, что такого в мыслях не держал. Не за измену зако­вал, а за нерадивость и за строптивость. Не люба ему, как он сказал, женитьба царя на мне. К владимирским и яро­славским князьям якобы примкнул, а те упрямятся при­знать меня царицей.

— Да не может такого быть! — воскликнула княгиня. — Дома ни разу против Глинских и тебя ни одного слова не сказывал. А со мною не лукавил никогда.

— Верю, милая. Верю. Только как убедить царя, су­пруга моего?

— Так и убеди: напраслина, мол. Напраслина.

— Митрополит просил, — не обратив внимания на по­следние слова княгини, продолжала Елена, — не пытать невинного, на что царь ответил, что исполнит просьбу церкви. А когда митрополит попросил снять опалу вовсе, то отрезал круто. Пусть, дескать, кандалы поносит, вер­ней государю служить станет. Да и другим, сказал, ост­растка, не перечили бы царю-самодержцу. На постриг в

монахи тоже не дал согласия. Сказал грубо: таких воевод в монахи — жирно слишком, он ему еще самому нужен. Выходит по всему, можно надеяться.

Шли, однако, день за днем, месяц за месяцем, а на то, что царь снимет с князя Ивана Воротынского опалу, не было даже намека. Царь Василий Иванович словно бы забыл о своем опальном слуге, великая княгиня Елена совсем редко стала наведываться в усадьбу Воротын­ских, ответные визиты княгини в Кремль тоже редели; однако уезжать из Москвы в свой удел княгиня не соби­ралась, хотя и тосковало сердце ее по сыну.

В одном видела утешение, чтобы Никифбр привез сы­на к ней в Москву, но, увы, все ее просьбы разбивались об упрямство стремянного, который, хотя и с почтением, ви­нясь всякий раз за непослушание, твердил одно и то же:

— Не следует, матушка, рисковать. Не ровен час. Вздумает царь вотчины вас лишить, коль дружину на се­чу княжич водить перестанет.

А на рубежах княжеского удела, они и рубежи госу­дарства, в самом деле стало вдвое беспокойней после то­го, как князь Воротынский угодил в темницу.

Нет, ослушаний ни среди городовых и полевых каза­ков, ни среди дружинников не случалось. Бдели на сто­рожах отменно, город тоже готов был постоянно к тому, чтобы отбить возможное нападение литовцев, лазутчики исправно присылали сведения, загодя извещая воеводу Двужила и дворян о действиях врагов, ни один еще налет не привел литовцев к успеху, побитыми они уносили но­ги восвояси, но это их никак не отрезвляло. Чуть очуха­ются и снова лезут получать по мордасам. Никифор во­дил дружину под стягом князя Воротынского, ибо кня­жич находился с дружиной во всех походах. На добром иноходце, в специально сработанной для походов люль­ке, которую нельзя было назвать ни вьюком, ни седлом, но удобная и красивая, достойная княжича. Люльку оп­лели частой кольчугой, которую специально для этой це­ли выковал кузнец. Конь тоже был защищен тегиляем132 , поверх которого нашита была еще и панцирная чешуя. При княжиче всегда находились телохранители, самые умелые мечебитцы, знаменосцы и сам Никифор Двужил. К этому привыкла дружина и, как считал Двужил, сиро­тить ее без нужды не стоило.

Постепенно настойчивость княгини спадала, она была беременна, и заботы о новом ребенке все более ее занимали.

Она очень хотела девочку.

Так вот и сплелись в тугой жгут горе, тревога и надеж­да. Она-то, вроде бы задавленная горем и тревогами, да­вала силы, потому и шла в княжеской семье жизнь обыч­ной чередой, лишь грусть, постоянная, не уменьшающа­яся будто пропитывала стены теремов и палат.

Как бы то ни было, ребенок родился в то самое время, в какое ему надлежало появиться на свет божий. Вопре­ки ожиданиям и мольбам княгини, родила она сына.

Еще одного представителя и продолжателя рода Воро­тынских. Еще одного воеводу. Назвали его Михаилом133 . Как ни радостно было это событие, печаль все же не покинула усадьбу Воротынских. Печаль и — тревога. Она еще усугубилась приездом в Москву Никифора Дву- жила. Один он приехал, без княжича, что весьма насто­рожило княгиню. Скрывает, может, что-то, не все ладно с сыном, вот и не привез? Княгиня начала было упрекать Никифора, отчего хоть на недельку не привез (кто узна­ет, если тайно), но тот спокойно ответил:

— Не сомневайся, матушка, беды никакой с княжи­ чем не случится. На Волчий остров я его отправил под пригляд Шики.

— Неужели, думаешь, я не соскучилась о дитяти? Сердце разрывается. Покойней мне было бы, если бы под крылом моим он был.

— Вот и поехали, матушка, домой. Не век же тебе в постылом городе сем вековать. Князю не поможешь, а се­бя мучаешь. За тобой я приехал. И за младшим княжи­чем. А если ты здесь будешь, матушка, да оба княжича, отберет вотчину царь Василий Иванович.

— Прав ты, но давай договоримся так: никуда из Москвы я не уеду, пока с князя царь опалу не снимет. Княжич Владимир пусть водит дружину. Так, видно, Бо­гу угодно.

— Княжича Михаила я тоже увезу. Пусть они вдвоем воеводят.

— Нет! Сына младшего не дам!.

Так властно обрезала, что отбила Никифору охоту продолжать разговор. А княгиня, поняв, что незаслу­женно обидела вербного слугу, смягчилась:

— Понимаю, ратному делу княжича тебе учить, но пусть подрастет. Пусть пока старший один водит дружину.

Только года через полтора Никифор вновь заявился в московскую усадьбу Воротынских. На этот раз с Влади­миром. От горшка — два вершка, а в бехтерце, с чешуй­чатыми узорами на груди. Расстарался для воеводы-дитя старый княжеский кузнец, даже меч по росту выковал.

Рукоять узорчатая, серебром чеканена, а ножны обтяну­ты пурпурным сафьяном, шитым жемчугом. Шелом ост­роверхий с бармицей134 из серебра, будто кисеей нежной спускавшейся на плечи, уже не по возрасту широкие.

Некинулся в объятия матери, а чинно поклонился ей, сняв шелом, и княгиня поняла состояние воеводы-ребен­ка, сдержав слезы радости и умиления, подыграла ему:

— Здравствуй, князь Владимир. Милости прошу. Торжественность встречи нарушил княжич Михаил, отчего-то испугавшийся брата, когда тот подошел к нему. Прижался к няньке и никак не оторвать его от подола. Хныкать даже начал. Пришлось унести его в детскую.

—  Не ласково встретились братья, — сокрушенно вздохнув, проговорила вроде бы для себя княгиня. — Плохая примета.

—  Не накликай беду, матушка, судьбы людские не­ подвластны людям. Только я так скажу: у князя Влади­мира сердце доброе, отзывчивое. К тому же — смышле­ный он. Из ранних. А коль не черств душой да голова на плечах, не станет вредничать, не пойдет на ссору.

—  Дай-то Бог, — вздохнула княгиня и спросила: — Долго ли намерены гостить?

Ответил Никифор:

— Воля князя Владимира и твоя, матушка. Если тре­вожных вестей не получим, можно и подольше.

К матери прильнул старший сын лишь тогда, когда они остались одни. В домашней одежде он не только стал внешне похож на обычного мальчика, но словно почувст­вовал это сердцем и внутренне изменился неузнаваемо, ласково гладил руку матери, обнявшей его, а глаза кня­жича затуманились слезами.