тщедушный хитрец Хавр, а нечто вонючее и косматое, вроде бы даже не имеющее определенного облика.
Возможно, мои нервы были уже на пределе или это в атмосфере, как перед грозой, нарастало напряжение, но в душу стали закрадываться необъяснимый страх и отупляющая тоска.
— Очень скоро здесь станет довольно скверно, — произнес вдруг Хавр бесцветным голосом. — Но ты ничего не бойся. И не пробуй затыкать уши. Такое услышишь даже кожей. Потом я побегу вперед. Старайся от меня не отставать, но и не обгоняй. Еще неизвестно, с чем нам придется столкнуться. Если нас попытаются задержать, не щади ни людей, ни зверей, ни растений. Но, надеюсь, серьезной опасности нет. Сокрушение обещает быть не очень обширным.
— Ладно, — буркнул я. — Все ты заранее знаешь. Нельзя сказать, чтобы в этот момент у меня на душе было абсолютно спокойно. Сокрушение не относится к разряду событий, оставляющих зрителей равнодушными.
Я старался ни на секунду не расслабляться, но тем не менее удар Звука застал меня врасплох. Впечатление было такое, словно к моим вискам приставили контакты электрической машины. Приятелю моему Хавру тоже, видно, пришлось несладко, но уже в следующий миг он был на ногах. Памятуя о его предупреждении, я тоже не стал отлеживаться, хотя, видит Бог, стоило это мне немалых сил.
Естественно, я был готов к тому, что какая-то часть этого мира претерпит кардинальные изменения. И тем не менее когда прямо на твоих глазах на месте приличного куска крепостной стены, ни толщиной, ни высотой не уступающей своей знаменитой китайской сестрице, возникает экзотический, совершенно неуместный здесь лес, в котором зеленых красок куда меньше, чем оранжевых, охристых и фиолетовых, вначале это кажется галлюцинацией.
Лес вообще выглядел довольно странно: все деревья под одинаковым углом были наклонены влево, а их кроны, похожие на огромные пучки павлиньих перьев, еще трепетали под ветром неведомого мира. Навстречу нам вместе с волной теплого ароматного воздуха неслись стаи мелких, как моль, бабочек. Метровый обрубок пестро раскрашенного змеиного тела извивался у черты, отделявшей кочковатую, заросшую сорняками пустошь от пышных сиреневых мхов, в которых наши ноги увязли по щиколотку. Сокрушение действительно оказалось не очень обширным — не больше четверти гектара леса, клинообразной кляксой врезавшегося в серую шкуру города. В нем не оказалось ни растений, ни живых существ, пожелавших задержать нас, и, когда где-то в центре города огромная трещотка возвестила тревогу, сапоги наши уже стучали по брусчатке мостовой на приличном расстоянии от злополучного места.
Хавр привел меня в дом, внешне ничем не отличавшийся от всех остальных на этой улице. Там, в полупустой унылой комнате, где прямо из стены торчала ржавая водопроводная труба, а над канализационной дырой кружилась одинокая муха, я впервые за долгое время поел по-человечески, то есть с употреблением столовой посуды. Миска у хозяина имелась всего одна, и мы поочередно брали из нее маленькими лопатками пресное, полузасохшее крошево непонятного происхождения. Что-что, а гурманство не входило в число местных пристрастий.
— Твой розыск продолжается, — сказал Хавр, закончив трапезу. — Стражники у отстойника должны были хорошо запомнить тебя. Надеюсь, меня они не видели. До лучших времен ты останешься в этой комнате. У нас не принято питаться дома, но я раздобуду какую-нибудь еду. Ни в коем случае не пей из городского водопровода. Я сам буду приносить тебе воду. В крайнем случае можешь утолить жажду из дождевой лужи. Но это в самом крайнем… Хотя на этом этаже никто больше не живет, к дверям не подходи и свет не зажигай. — Он указал на вделанный в стену газовый светильник. — И еще: ты видел слепых птиц, которых возят по улицам в клетках?
— Видел.
— Слышал, как они кричат?
— Приходилось.
— Для тебя их крик означает опасность. Сразу же уходи отсюда. Спрячься. Ты это умеешь. Потом вернешься, или я сам найду тебя.
— Значит, птицы могут учуять меня?
— Необязательно. Но вполне возможно.
— Даже через стену?
— От тебя за сто шагов канализацией разит.
Врет, подумал я. Что-то не слышал я до сих пор о птицах с собачьим обонянием. Зачем оно им — облака нюхать?
— Конечно, — продолжал Хавр, — ты можешь покинуть мой кров хоть сейчас, но тогда уже не жди никакой помощи. Более того, как законопослушный горожанин я должен буду участвовать в поисках скрывшегося перевертня.
— А не боишься, что я потом выдам тебя?
— Перевертней не берут живыми. — Он зевнул. — А теперь давай спать. Возможно, тебе не нужен отдых, но мне он просто необходим.
Мы легли в разных углах комнаты — я на какое-то тряпье, Хавр на сложенный вдвое плащ, — но оба только делали вид, что спим. Не знаю, какие мысли лезли в голову моему хозяину, а я вновь и вновь восстанавливал в памяти все наши сегодняшние разговоры, стараясь отыскать хоть какую-нибудь зацепку в этом винегрете из недомолвок, загадок и полунамеков. Однако меня вовсе не занимало, где в его словах была ложь, а где правда. Правда нередко зависит не столько от искренности, сколько от компетентности собеседника, который с чистым сердцем может излагать тебе самые дикие бредни. А ложь, являясь покрывалом для истины, способна указать, где эту самую истину искать. Сейчас меня интересовало совсем другое.
Я уже понял, что кто-то собирается таскать моими руками каштаны из огня. Вполне возможно, что стилет с коварным секретом, поход через отравленную клоаку и сх ватка со стражей — всего лишь разные этапы проверки моих физических кондиций. Будем считать, эту проверку я прошел. Кому же теперь мне придется служить? Этому мозгляку Хавру? Некой тайной организации, стоящей за его спиной? Или действительно городу, что кажется мне наименее вероятным. Нельзя браться за рискованное дело, если не знаешь, кто твой союзник, а кто враг, откуда ожидать удара, а откуда — поддержки. Думаю, со временем я все выясню. А пока мне придется держаться Хавра. То, что некоторые его поступки кажутся нелогичными или необъяснимыми, скорее мои проблемы, чем его. В конце концов, не будем забывать, что именно он вывел меня из подземного лабиринта, а потом вновь переправил в город, пусть и несколько необычным путем. Хотя тут сразу возникает новая загадка: как он узнал о надвигающемся Сокрушении? Предчувствует он их, что ли? Боюсь, я недооцениваю своего нового приятеля.
Как раз в этот момент Хавр кашлянул и зашевелился в своем углу.
— Не спится? — спросил я и, не дождавшись ответа, добавил: — Согласен на твое предложение. Но никаких клятв ты от меня не дождешься. Если я заподозрю, что со мной поступают нечестно, то и сам буду действовать соответствующим образом.
Хавр вздохнул, но снова ничего не ответил. Любая определенность облегчает душу, и, повернувшись на другой бок, я спокойно уснул.
После завтрака, состоявшего из жалких остатков ужина, мне был преподан первый урок местной речи. По словам Хавра, это было необходимо уже потому, что на горожан язык урвакшей действует примерно так же, как волчий вой на сторожевых псов. Видно, в свое время эти лихие ребята чем-то очень не потрафили местному населению.
В лингвистические дебри мы не лезли, ограничиваясь минимально необходимым для бытового общения уровнем. Среди всего прочего я узнал, что для горожан (дитсов, как назвал их Хавр. «А почему дитсов?» — полюбопытствовал я. «Потому что город этот называется Дит». — «Ничего себе!») понятие «Сокрушение» имеет более широкий смысл, подразумевающий не только непредсказуемое и катастрофическое внедрение в реальное пространство частицы некоего инфернального мира, но и возмездие за человеческие грехи, что-то вроде конца света местного масштаба.
Так прошло немало времени. Кстати, измеряю его здесь в следующих единицах: местная минута равна семидесяти ударам сердца среднестатистического человека, час — семистам его вдохам, год состоит из семи месяцев, каждый из которых соответствует менструальному циклу опять же среднестатистической
