«Англия слаба и хочет, чтобы другие поддерживали ее высокомерные претензии на мировое господство». «Господин Сталин живо согласился с этим… Англия еще господствует в мире… благодаря глупости других стран, которые всегда давали себя обманывать. Смешно, например, что всего несколько сотен британцев правят Индией… Сталин далее выразил мнение, что Англия, несмотря на слабость, будет вести войну ловко и упрямо»[140].
Риббентроп заявил, что «Антикоминтерновский пакт был в общем-то направлен не против Советского Союза, а против западных демократий». Он даже пошутил: «Сталин еще присоединится к Антикоминтерновскому пакту»[141]. Это был зондаж. Через год такая возможность будет обсуждаться более серьезно.
Важную роль играли и тосты на банкете по поводу успешного проведения мероприятия. Сталин сказал: «Я знаю, как сильно германская нация любит своего вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье»[142]. Молотов и Риббентроп пили за Сталина, причем советский премьер специально подчеркнул, что нынешнее изменение международной обстановки началось с речи Сталина на съезде, «которую в Германии правильно поняли»[143] . Молотов затем развивал эту мысль: «…т. Сталин бил в самую точку, разоблачая происки западноевропейских политиков, стремящихся столкнуть лбами Германию и Советский Союз»[144]. Теперь, когда дело было сделано, можно было в порядке восхваления Вождя таким образом интерпретировать пассаж сталинской речи о межимпериалистических противоречиях. Во время беседы Сталин показал Риббентропу, что прекрасно осведомлен о германо-британских переговорах. Когда министр упомянул об очередном зондаже англичан, Сталин произнес: «Речь, видимо, идет о письме Чемберлена, которое посол Гендерсон 23 августа вручил в Оберзальцберге фюреру»[145]. Сталин прекрасно знал, какова альтернатива советско-германскому пакту. Англогерманский пакт.
Пакт и война
Советско-германский пакт о ненападении, известный как пакт Молотова-Риббентропа, был подписан в ночь на 24 августа 1939 г. (официальной датой его подписания считается день начала переговоров 23 августа).
Эта дата стала одной из рубежных в мировой истории, и споры о пакте разделяют историков, да и образованных людей идеологическими барьерами. Для одних пакт — необходимая мера защиты страны от гитлеровского нападения[146]. Для других — преступление, которое обрекло народы Европы на раздел между двумя тоталитарными режимами [147].
Сегодня, в начале XXI века уже можно выйти из плена идеологических сражений середины столетия и взглянуть на предвоенный период более спокойным взглядом.
Прежде всего возникает вопрос: предопределял ли пакт раздел Восточной Европы? И. Фляйшхауэр с присущей ей научной дотошностью предлагает проводить «различие между законной заинтересованностью советской стороны в достижении (оборонительного) соглашения о ненападении, с одной стороны, и фактическим вступлением в (наступательный по своим последствиям) союз с целью раздела (военными средствами) сфер политического влияния — с другой»[148]. Если разделять эти понятия, то на первое Сталин согласился 19 августа (за четыре дня до подписания пакта), а на второе — уже после начала германо-польской войны, когда выяснилось, что нового Мюнхена не будет, но поляки не смогут оказать длительного сопротивления немцам. Это позволяет увидеть широкий спектр альтернатив, которые должны были брать в расчет в Кремле. Уже после пакта могло состояться германо- польское соглашение под давлением Великобритании и Франции и новый Мюнхен — уже с участием СССР. После нападения Германии на Польшу могло начаться эффективное наступление на западном фронте в момент нападения немцев на Польшу, которое оттягивает силы Гитлера на запад и спасает поляков от быстрого разгрома. Каждый из этих вариантов был выгоднее СССР, чем ситуация июля и тем более марта 1939 г., и она совершенно не исключалась пактом.
Исходя из многовариантности событий, М. И. Мельтюхов считает: «Что касается секретного протокола к советско-германскому пакту, то этот документ также носит достаточно аморфный характер. В нем не зафиксированы какие-либо антипольские соглашения сторон… Как видим, все «антипольское» содержание документа состоит из бесконечных оговорок — «если бы, да кабы» и абстрактных понятий «сферы интересов», «территориально-политическое переустройство». В любом случае никаких реальных территориальных изменений или оккупации «сфер интересов» советско-германский договор не предусматривал»[149]. Антипольские соглашения зафиксированы хотя бы тем, что по территории Польши проводились разграничительные линии. Однако можно согласиться с М. И. Мельтюховым, что в неконкретности — принципиальное отличие советско-германского пакта от мюнхенского.
Но именно после Мюнхена «аморфные» понятия (кстати, широко применявшиеся в колониальной дипломатии) получили конкретное наполнение. Верно, что пакт оставлял Гитлеру возможность как для военных, так и для «мюнхенских» решений. Но все эти решения (в том числе и те, что могли быть предприняты вместе с СССР и Великобританией) являлись антипольскими. Пакт закрывал возможность германо-польского сближения за счет СССР. Но этим он делал неизбежным сокращение территории Речи Посполитой, «территориально-политическое переустройство», которое никак не соответствовало ее интересам.
Была ли альтернатива пакту и в чем она конкретно заключалась? Альтернативы в истории есть практически всегда. Но не все они ведут к лучшим последствиям.
Консервативно-державная историография, отстаивающая повсеместную правоту «советской цивилизации», настаивает на безальтернативности пакта. Либерально-западническая литература доказывает возможность продолжения переговоров об англо-франко-советском союзе. Как мы видели, успех этих переговоров был невозможен в дни, оставшиеся до намеченного Гитлером нападения на Польшу. Сдвиг в настроениях французских политиков ничего не решал, так как Польша не сдвинулась ни на йоту, а эволюция британской позиции была медленной — Чемберлен играл на двух досках: французской и немецкой.
М. И. Семиряга предлагает целых три альтернативы пакту. Первый путь: затягивание переговоров с Германией при продолжении переговоров с англичанами и французами. Мы видели, что это было чревато прежде всего англо-германской договоренностью или вовлечением СССР в германо-польское столкновение без возможности оказать Польше эффективную помощь в первые дни войны (а затем это вталкивало СССР в описанную выше стратегическую ловушку). Второй путь: если Великобритания, Франция и Польша так и не пошли бы на разумный компромисс, все же заключить договор с Германией, включив в него право аннулировать договор в случае агрессии Германии против третьей страны. Но при чем тут «если». Польша свою позицию менять не собиралась. Следовательно — предлагаются переговоры с Германией на неприемлемых для нее условиях (зачем Гитлеру пакт, который будет разорван 1 сентября). Это — тот же первый путь «затягивания». Оба первых пути выводят на третий путь — ни с кем договоров не заключать. В этом случае, по мнению М. И. Семиряги, «Советский Союз сохранял бы подлинно нейтральный статус, выигрывая максимально возможное время для лучшей подготовки к будущей неизбежной войне»[150]. Эта логика поразительно напоминает оправдания советских идеологов по поводу пакта. Он помогал оттягивать войну. Только вариант Семиряги очевидно слабее, поскольку оставляет широкие возможности для антисоветского англо-германского сближения за счет СССР, нового Мюнхена и направления агрессии на восток.
Впрочем, сам М. И. Семиряга перечеркивает все свои три альтернативы пакту таким заявлением: «Конечно, рассчитывать на подобные альтернативные решения можно было только в случае уверенности в том, что Германия при отсутствии договора с СССР не нападет на Польшу»
