над ручьем Перекинув лассо через ветку тополя, они посадили индейца на его лошадь, накинули ему петлю на шею и прикрепили другой конец к костяной луке седла.
Каким-то образом индеец ухитрился стоять, выпрямившись в стременах, несмотря на сломанную ногу. Сохранить свое достоинство было его единственным желанием. Лицо его было бесстрастно, глаза закрыты.
— Мне до черта хочется, чтобы он хоть что-нибудь сказал, — пробормотал Сандерсон. — Противно, когда человек умирает, не сказав ни слова.
Но тут Реди стегнул пони, тот рванулся, и индеец повис в воздухе.
Фергюсон высунулся из фургона и погнал лошадей, заявив:
— Надо найти место для стоянки. Пора обед готовить.
В форте Уоллес оба эскадрона обросших бородами и пропыленных солдат сменили лошадей. Двигаясь по следу индейцев, они проехали половину штата Канзас с востока на запад и почти весь с севера на юг, сделав более пятисот миль. Они довели своих лошадей до полного изнурения и сами были не в лучшем состоянии.
В Уоллесе Мюррей и Уинт приняли ванну и побрились, а их люди легли, чтобы отоспаться. Мюррей изучил карту, написал донесения полковнику Мизнеру и генералу Круку, а затем напился до бесчувствия в офицерской столовой.
Так как полковник Льюис отправился со своими пехотинцами в поход против индейцев, командование принял капитан Гудолл. Он наблюдал за Мюрреем с плохо скрытым презрением, и когда Мюррей заявил, что Льюис сделал глупость, выступив так торопливо, только взгляд Уинта удержал Гудолла от еще более оскорбительного ответа на дерзкое замечание Мюррея. Уинт сам уложил Мюррея в постель, но спустя два часа Мюррей уже разбудил его.
— Прикажите людям седлать, — сказал он.
Уинт не возражал и не спорил — он понимал, что в душе Мюррея мучительная боль, которую невозможно успокоить, пока жертва не будет повержена. Мюррей, который был еще под хмельком, пробормотал:
— Если человек продался, он продался целиком.
Солдаты оседлали запасных лошадей, и Мюррей, небрежно сидя на белой кобыле — теперь вместо рослых серых коней у них были и белые, и чалые, и гнедые, и вороные, — повел отряд из форта.
Он вел всю ночь своих людей, полусонных, злых. Утром они поспали и снова двинулись дальше.
Эскадроны искали во всех направлениях. Однажды они повстречали фермера, сообщившего им, что у него пропало двенадцать быков, и, делая круг за кругом по его земле, они обнаружили след индейцев и место, где те свежевали украденный скот. Они дошли и до ручья, где с ветки тополя свисало лассо. Рядом находилась свежезасыпанная могила.
— Раскопать! — угрюмо приказал Мюррей.
Он не ожидал, что солдаты вытащат из нее тело линчеванного индейца.
— Интересно, кто это сделал? — спросил Уинт.
Они опять закопали тело, и Мюррей подумал: «Еще одним меньше! Сколько же еще они в состоянии продержаться?»
— Мы, вероятно, уже близко от них, — сказал Уинт.
Мюррей двинулся дальше, проклиная разномастных лошадей, не обладавших и наполовину выносливостью полковых серых. Их гнали без пощады и жалости. На следующий день, еще до полудня, отряд обнаружил место, где совсем недавно находился индейский лагерь.
— Они долго отдыхали здесь, — сказал сержант Кембрен. — Костры горели несколько часов.
Уинт поднял брошенный щит из бизоньей кожи, пробитый у края пулей.
— Простреленному щиту они уже не доверяют, — пояснил он Мюррею.
В сумерки они увидели индейцев, и Мюррей бесновался и проклинал всех и всё, потому что усталые лошади не могли следовать за ускользавшими от них индейцами.
— Нам необходим отдых. Люди еще выдержат, но вы погубите лошадей, — сказал Уинт.
И, вопреки своему желанию, Мюррей дал солдатам часовую передышку, во время которой он не переставая ходил взад и вперед среди наступившего мрака. Уинт подошел к нему и нерешительно положил ему руку на плечо:
— Послушайте, Мюррей… Мы немало пережили за эти недели…
— Ну и что же? — подозрительно и враждебно спросил Мюррей.
— Могу я сказать, что думаю?
— Можете, — ответил Мюррей.
— Все это дело обычное, ведь вы служите в армии. Не важно, как это началось, почему вы поступили в академию, почему стали офицером. Главное то, что вы здесь и что это ваш служебный долг. Когда все кончится, то мы об этом забудем и на очереди будут другие обязанности.
— Так ли?
— Но это мучает вас. Эти проклятые шайены чем-то задевают вас за живое.
— Они на всех нас действуют, — ответил Мюррей.
Он не мог бы рассказать Уинту, каково это — почувствовать себя опустошенным, утратить веру в то, чему служишь, в мундир, который носишь, и разочароваться во всем, что было дорого.
Через час он поднял людей, и они двинулись опять в ночь и мрак. Этой ночью они настигли убегающее племя и, обнажив сабли, дрались с арьергардом шайенов.
Странная стычка в темноте кончилась ничем. Индейцы опять скрылись, а кавалеристы, соскользнув с седел, бросились на землю и, даже не разведя костров, уснули рядом с лошадьми.
Джексон, репортер «Геральда», проехал долгий путь. Он устал, чувствовал себя одиноко, неуютно и вполне соглашался с каждым, кто выражал свое презрение или ненависть к Оклахоме. Его угнетало сознание, что он так далеко от всего, что любил: от мягкой постели, хорошего пива, интересных бесед, не похожих на те, которые ему приходилось теперь вести с миссионером-квакером и его женой, с учительницей или рабочими агентства. Правда, он забрался не так далеко, как Стенли, другой репортер из «Геральда», который отправился в Африку на поиски доктора Ливингстона, но все же заехал достаточно далеко. Однажды ему пришлось уже побывать на Индейской Территории, и теперь он удивлялся, как это он мог забыть о моральных и физических муках, причиненных ему шестидесятимильным переездом в дилижансе. Он сидел, откинувшись на спинку плетеного стула, в гостиной агента Майлса в Дарлингтоне и слушал, что говорила тетушка Люси:
— Но право же, мистер Джексон, сейчас не так жарко. Это ведь уже бабье лето, середина настоящего лета гораздо жарче.
— Неужели еще жарче? — переспросил Джексон.
— Тогда стоит сухая жара, — поспешно разъяснил Майлс. — Но она все-таки легче, чем ваша восточная, приморская жара.
Джексон кивнул и вытер лоб. Это были такие ограниченные люди, такие жалкие в своем страхе перед нью-йоркской газетой, протянувшей к ним свои цепкие когти через пространство в две тысячи миль, что у него не хватило духу выложить им всю правду. Он уже давно пришел к заключению, что отъявленных злодеев не существует. Глупость, эгоизм, мелочность, трусость — это он находил в избытке как под сводами конгресса США, так и повсюду. Но отъявленных злодеев?.. И он спросил себя: «А кого я ожидал встретить? Саймона Легри?[16] Вот тут предо мной уже пожилая и недалекая пара, получающая средства к жизни от агентства. Если они лишатся работы здесь, то погибнут так же, как погиб бы я сам, если бы меня навсегда лишили возможности написать хотя бы строчку».
— Жара летом очень тяжела, — заявила тетушка Люси в приливе откровенности, — вот почему у нас и бывает летом много неприятностей.
— Вероятно.
— Люди на востоке всегда готовы находить ошибки у других, — сказала она.
— Конечно, ведь они не представляют, как здесь живется, — примирительно ответил он.
— Это нехорошо с их стороны. Мы не жалуемся, хотя могли бы на многое пожаловаться.
Он кивнул: конечно, у них есть оправдание…
— Но ведь не только жара вынудила индейцев бежать отсюда?
