частые звонки Данила, который не мог смириться, не мог принять и забыть; душа его опечалилась и болела, а он упорно искал нить, ведущую к Давиду. Нити у Киры не было. Она продолжала жить, и не хотела оглядываться, тем более, эти оглядки ничего уже не могли принести хорошего. Никому. Но и впереди ее ждало огромное разочарование – дед Георгий умер, что в его девяносто два года произошло, вероятно, совершенно естественно. Свой огромный дом завещал какому-то обществу или школе по самосовершенствованию и саморазвитию, оставив обалдевших родственников в уверенности, что он все- таки спятил, оставил в полном смятении и недоумении, переходящем в решимость бороться и оспаривать. Кира в число родственников не входила, но в том, что дед не спятил, уверена не была. Двоюродная племянница деда прилетела из Англии после похорон в расстроенных чувствах и, похоже, в слегка помутненном рассудке, а главное, с пустым кошельком. Что, правда, с лихвой окупалось двумя подлинниками Куинджи, все-таки доставшимися от усопшего родственника. Племянница привезла Кириной маме, тоже звавшейся Кирой, предсмертную записку, якобы адресованную ей, поскольку других Кир в их кругу нет (то, что записка может быть адресована Кире-младшей, тогда никому не пришло в голову, а пришло позже – Кириллу). Записка, написанная от руки неуверенным слабым почерком, достаточно крупными буквами на клетчатой бледно-фиолетовой бумаге формата А4 шариковой синей ручкой, несла в себе следующее: «Кира, Иван был уверен, что актава развернулась. Держись. Сохраняй единство. У тебя для этого все есть. Будь с ним. Он поможет тебе». Слово «октава» написано через «а», подписи не было.
В свете того, что последние несколько лет дед Георгий общался только с Кирой-младшей, перед смертью хотел ее видеть и что-то сообщить, было очевидно, что записка адресована Кире, а не ее маме, которая впала, между тем, из-за этой записки почти в обморочное состояние, ничего не понимая, но пытаясь понять и, в конце концов, естественно, поняв по-своему. Она констатировала, что скоро умрет или с ней случится что-то нехорошее, если она не будет все время вместе с внуком, то есть с Апрелем. Объяснять Кира, естественно, ничего не стала – забрала записку, сказала, что дед спятил (что с удовольствием и завидным рвением подтвердила прибывшая из Лондона родственница) и обещала прислать Апреля немного пожить у бабушки.
К деду Георгию мы не успели. Он умер. Я расстроился. Надежда понять логику нападавших была похоронена в Англии.
Олегу приходили все новые письма с компроматом на Киру. И хотя он старался вести себя разумно, досада и раздражение нет-нет, да и проглядывали. Апрель, не понимая, что происходит, расстраивался, глядя на родителей. А за ним и Кира.
Переписываясь с Данилом, я не упоминал об этом. Во-первых, я был на них зол, они создали нам тучу проблем. Во-вторых, не видел смысла показывать, что их усилия принесли результаты. А еще мне очень хотелось убедить «обратную сторону Луны», как я называл учителя и его группу, что их цели эфемерны, а война бессмысленна.
Я огладывался вокруг себя в поисках информации о Кире. Данил, наверное, не самый лучший помощник: не столько объясняет, сколько запутывает. Сам не знает или знает, но не хочет рассказать, только заманивает в нужную ему сторону. Или это я такой тупой, а информации вполне достаточно? Только хоть что-то с Тенью начало вырисовываться, теперь, оказывается, дело не в ней, а в посланнике с Сириуса.
