и ночь жить в леденящем страхе перед другими властителями.
От этого наваждения было одно средство - злость. Ее питало неотвязное видение: Мара, которая в сопровождении свиты переправляется через озеро. Вместе с нею удалялись и другие властители; их яркие одежды и доспехи пестрели на озерной глади, как оперенье птиц в брачный сезон. Среди этой беспорядочной флотилии выделялась внушительная, белая с золотом барка Имперского Стратега. Альмеко перенес празднество из дворца Джингу в поместье Акомы; могло ли быть более красноречивое подтверждение тому, что династия Минванаби впала в немилость?
По лицу Инкомо пробежала тень. Он окончательно стряхнул с себя задумчивость, когда на помост поднялся стройный, по-армейски коротко подстриженный молодой воин. Тасайо, покойный отец которого приходился родным братом правителю Джингу, с низким поклоном предстал перед своим законным господином. Точеный орлиный профиль, безупречная выправка и даже застарелые шрамы битв на руках придавали его внешности мужественную красоту, близкую к совершенству. Всем своим видом он изображал покорность простого солдата, и только обжигающий пристальный взгляд выдавал его сущность. Улыбнувшись двоюродному брату, он произнес слова присяги:
- Мой господин, клянусь памятью наших общих предков, клянусь священным камнем натами, который хранит дух рода Минванаби, что буду предан тебе до конца своих дней. В твоих руках и моя жизнь, и моя смерть.
Десио просиял, когда его наиболее вероятный соперник произнес клятву в полном соответствии с традицией. Инкомо еще раз пожалел, что кузены не поменялись ролями. Окажись на троне Тасайо, Акома трепетала бы от ужаса. Но судьба распорядилась иначе: сильный, умный и решительный должен был служить слабовольному. Руки Инкомо сами собой до боли сжались в кулаки.
Смутные догадки не давали ему покоя. Тасайо выпрямился и сошел вниз по ступеням, а первого советника уже будоражила новая мысль. Мара каким-то образом прознала о готовящемся покушении... нет, поправил себя Инкомо, заговор не был для нее неожиданностью, и все же странно, что она проведала, как именно и в какой момент будет нанесен удар. Едва ли ей просто повезло. Таких совпадений не бывает. Не иначе как сам безумный бог удачи нашептывал ей на ухо свои советы; разве мыслимо было без его помощи раскусить заговорщицу-куртизанку, за которой стоял сам Джингу?
Последние союзники дома Минванаби готовились заверить Десио в своем расположении. Глядя на их равнодушные лица, первый советник заключил, что проку от них будет не больше, чем от леденцов на палочке. При первой же опасности такие союзники переметнутся в другой лагерь. Что и говорить: даже Барули Кебтара отказался возобновить присягу на пожизненную верность, которая связывала его отца с правителем Джингу. Десио едва не скривился от возмущения, когда Барули ограничился заверениями в союзничестве.
В нужные моменты губы Инкомо привычно растягивались в улыбке. Глядя на сменяющих друг друга гостей, он то и дело возвращался в прошлое. Неожиданно для себя самого он нашел логичный, но жуткий в своей откровенности ответ: у Акомы есть осведомитель в стенах дома Минванаби! Утечка планов Джингу не могла произойти иначе как через предателя. У Инкомо кровь застучала в висках, когда он осознал, какие последствия влечет за собой это обстоятельство.
Игра Совета никому не давала передышки. Попытки проникнуть в чужой стан предпринимались во все времена. Сам Инкомо не чурался таких приемов: он внедрил куда следовало собственных агентов и лично разоблачил нескольких шпионов, подбиравшихся к владениям Минванаби. Но теперь и его постигла неудача: одного из лазутчиков он явно просмотрел. На Акому мог работать кто угодно: слуга, приказчик, раб, а то и воин в офицерских доспехах.
Согласно правилам, Инкомо не должен был сходить с места до завершения обряда, но сейчас он едва не ерзал от нетерпения.
Наконец вперед вышел последний вельможа. Десио пустился в нескончаемые изъявления благодарности; Инкомо с трудом сохранял невозмутимый вид. Как назло, жрецы Туракаму снова завели свои пляски, сопровождаемые пронзительным свистом. Прошло еще немало времени, пока процессия в сопровождении почетного караула не потянулась к выходу. Держась на полшага позади Десио, Инкомо вглядывался в лица сановников.
Он попытался сузить круг подозреваемых, исключив кровных родственников Минванаби, а также тех, кто состоял при дворе с самого детства, но что толку? Шпион мог скрываться под любой личиной. К тому же за последние три года во дворце появилось столько слуг, что Инкомо не мог их всех упомнить. Выгнать в одночасье всех до единого - это все равно что расписаться в собственном бессилии. Если же прибегнуть к пыткам, то недолго и спугнуть этого оборотня. Тогда-то уж точно шпион - а может, шпионка? - ускользнет между пальцев. Нет, здесь требовалась предельная осторожность.
Предзакатное солнце уже скрылось за верхушками деревьев. Для продолжения обряда процессия степенно перемещалась по вырубленному в скале коридору. Снаружи, в горной лощине, было сооружено подобие амфитеатра. В молчании заняв свои места, гости устремили взоры на расчищенную площадку, где зияли четыре ямы, выкопанные по обеим сторонам дороги. Построившиеся в шеренги солдаты и плотники охраняли массивную деревянную конструкцию из столбов и балок, подвешенных на канатах.
Инкомо сидел на почетном месте. Со стороны казалось, что он всецело поглощен происходящим. Если вступление Десио во власть осуществилось в соответствии с вековой традицией, то следующий ритуал обещал выйти далеко за рамки привычного. Кто решался воздвигнуть молитвенные врата, тот призывал к себе бога Туракаму и просил его о милости; кто хотел заручиться помощью Красного бога, тот отдавал в залог свою жизнь. Бог Туракаму не прощал ошибок.
Подле четырех крашеных столбов верховный жрец Туракаму вместе с послушниками начал новую пляску. Они вращались с бешеным неистовством, словно увлекаемые смерчем, оглашая воздух леденящими сердце криками и пронзительным свистом. Верховному жрецу с трудом давался ритуальный танец. Его голые бока раздувались, как жабры, а ручьи пота оставляли потеки на фоне устрашающей раскраски. Инкомо чуть не прыснул, заметив, как болтаются дряблые гениталии жреца. Однако первый советник тут же устрашился своего святотатственного веселья: насмешки могли прогневать Красного бога.
Поодаль, разделившись на две группы, молча ожидали работники. Рядом с ними в странном оцепенении стояли слуги и родственники. Девчушка лет семи громко плакала, цепляясь за руку матери. Инкомо решил, что ее напугало зрелище ритуальной пляски. Но в следующий миг жрец, завершив вращение, опустился на пятки перед отцом малышки. Послушники с душераздирающим воплем ринулись вперед, схватили жертву за плечи и поволокли к ближайшей яме. Под адские трели костяного свистка несчастный закрыл глаза и молча шагнул в яму, которая скрыла его с головой.
Затем то же самое проделали с другим работником, чья жена проявила позорное малодушие, закрыв лицо руками. Жрец издал звериный рык и затянул:
- О Туракаму, ты вершишь над людьми последний суд, прими же к себе эти две достойнейшие души. Они будут нести вечную службу у твоего святилища. Сжалься над их родными; когда их детям настанет черед явиться пред твои очи, будь к ним милостив, даруй им свое благословение в следующей жизни.
Инкомо слушал эти заклинания с нарастающей тревогой. В Империи человеческие жертвы приносились крайне редко и лишь с храме Красного бога. По всей видимости, эти двое работников без принуждения вызвались расстаться с жизнью, возомнив, что их дети в следующей жизни займут более высокое положение - станут воинами, а то и господами. Инкомо счел этот поступок по меньшей мере безрассудным: ведь одна из заповедей гласила, что боги и без того благоволят к тем, кто верует.
Но кто бы посмел возвысить голос против Красного бога? Первый советник окаменел; сверху ему было видно, как каждый из добровольцев сжался в комок, подтянув колени к подбородку и сложив руки для вечной молитвы. Жрецы пропели гимн своему небесному повелителю и дали знак плотникам поднять повыше первый из двух столбов, на которые предстояло опустить арку ворот. Канаты натянулись и жалобно заскрипели; под звуки заклинаний гигантский столб пополз вверх и, направляемый плотниками, оказался прямо над ямой. Все присутствующие застыли в ожидании жертвоприношения. Вперед выступил десятник; он прищурился, проверяя положение столба, и кивнул жрецу. Воздух огласился дрожащим свистом, каким надлежало призывать бога Туракаму.
Когда стихла эта зловещая трель, послушники занесли священный топор из сверкающего обсидиана и перерубили канаты. Резной столб рухнул вниз и раздавил несчастную жертву, как клопа. Из ямы брызнула кровь; плачущая девочка вырвалась от матери и бросилась к столбу, убившему ее отца.
