врезается в шею.
Он забился, сопротивляясь из последних сил, царапаясь, ломая ногти о синие доспехи. Хокану туже затянул ремень, и Джиро уже не мог дышать. Его голова бессильно свесилась, из раскрытого рта потекла слюна, глаза выкатились из орбит. В угасающем сознании еще успела промелькнуть мысль о том, какая позорная смерть его ожидает, и он - в безумном отчаянии, с багровеющим лицом - содрогался в последних конвульсиях.
Хокану не стал предаваться размышлениям. Он набросился на Джиро с ненавистью, которая была так непомерна, что довела его до неистовства, столь же неподвластного разуму, как приливная волна. И зная, что никто уже не воскресит его убитого отца и не вернет им с Марой младенца, которого они лишились, Хокану продолжал затягивать ременной шнурок, пока лицо Джиро не приобрело темно-красный оттенок, затем сделалось пурпурным и наконец посинело. Еще долго Хокану не выпускал шнурок. Плача и дрожа, находя облегчение в возможности дать выход горю и ненависти, что накапливались годами, Хокану продолжал душить поверженного врага, пока сотник армии Шиндзаваи не обнаружил своего господина. Сотнику понадобилось применить силу, чтобы оторвать хозяина от бездыханного тела.
Овладев собой, Хокану тяжело опустился на влажную землю, покрытую палой листвой, и закрыл лицо окровавленными ладонями.
- С этим покончено, отец, - произнес он голосом, охрипшим от волнения. - И я сделал это сам, своими руками. Я удавил собаку.
Сотник в шлеме с синим плюмажем терпеливо ждал. Он давно находился на службе и хорошо знал своего хозяина. Заметив мешочек для документов, на шнурке, врезавшемся в горло Джиро, он вынул его содержимое, предполагая, что хозяин может захотеть с ним ознакомиться, когда придет в себя.
Через минуту властителя перестало трясти. Он поднялся, по-прежнему уставившись на свои руки. Он выглядел опустошенным. Затем, словно бы пятна на костяшках его пальцев были не чем иным, как приставшей к рукам грязью, а распростертый мертвец, жалкий и нелепый в своих красных доспехах, заслуживал не больше внимания, чем убитая на охоте дичь, Хокану повернулся и пошел прочь.
Сотник шагал следом. Его солдаты, разбившись на небольшие отряды, продолжали сражаться на дороге с остатками охраны Анасати. Сотник громко оповестил соратников:
- Слушайте все! Джиро Анасати мертв! Наша взяла! Шиндзаваи!
Сообщение, что Джиро пал, распространилось на месте сражения со скоростью степного пожара. Стоящий рядом с опрокинутым паланкином Чимака тоже услышал крики: 'Властитель Анасати погиб! Джиро убит!'
В какой-то момент первый советник Анасати, посмотрев на рассыпанные у него под ногами свитки, подумал о другом документе, который Джиро носил у себя на груди. Что произойдет, когда этот пергамент будет обнаружен? Он вздохнул.
- Глупый мальчишка... - пробормотал Чимака. - Хватило трусости, чтобы сбежать, но не хватило ума, чтобы скрыться. - И он пожал плечами.
Омело поднялся с колен. Из раны на голове струилась кровь, заливая лицо. Судя по виду, он был снова готов убивать и казался таким же высокомерным, как всегда. Вот только в глазах у него появилось что-то чужое и мертвенное. Он взглянул на первого советника и спросил:
- Что нам остается?
Чимака рассматривал остатки разгромленного эскорта Джиро - и живых, и мертвых. Из целой сотни едва ли двадцать еще держались на ногах. Доблестные бойцы, они не отступили даже перед конницей, рассудил Чимака. Он не поддался сильному желанию присесть; оплакивать хозяина он не мог, поскольку не питал к нему подлинной привязанности и вообще никого в жизни не любил. Долг есть долг, и он тешил свою гордость тем, что всегда умел перехитрить врагов дома Анасати; но теперь всему этому пришел конец. Он бросил беглый взгляд на всадников Шиндзаваи, которые приближались несокрушимой живой стеной.
Обращаясь к военачальнику, которого знал с детства, Чимака прошипел сквозь зубы:
- Омело, друг мой, при всем моем уважении к тебе как к солдату я понимаю, что ты традиционалист. Если ты хочешь погибнуть от своего меча, я предлагаю тебе сделать это, не дожидаясь, пока нас разоружат. Но если хочешь прислушаться к моему совету, отдай уцелевшим воинам приказ сложить оружие и уповай на то, что Мара и сейчас столь же незлопамятна, какой была в прошлом. - Стараясь не выдать, насколько ярко сияет в нем самом свет этой надежды, он добавил: - И молись, чтобы у Мары осталась незанятой какая- нибудь должность, для которой мы могли бы пригодиться.
Омело громко скомандовал всем сложить мечи. В то время как клинки, один за другим, падали из непослушных пальцев, а ошеломленные воины Анасати провожали их горящими глазами, военачальник вглядывался в изборожденное морщинами загадочное лицо Чимаки. И, уже не прислушиваясь к тому, что происходило, когда воины Шиндзаваи по всей форме принимали капитуляцию Анасати, Омело облизнул пересохшие губы и спросил:
- А ты сам... питаешь такие надежды?
И они оба знали: он имел в виду отнюдь не прошлые свидетельства непревзойденного великодушия Мары. Властительница, от милости которой теперь зависели их жизнь и свобода, сама находилась на волосок от смерти. То, что до сих пор она сумела остаться в живых вопреки воле враждебной ей Ассамблеи, само по себе уже было чудом; однако существовала еще последняя, рвущаяся в бой когорта, состоящая из наиболее непримиримых воинов Минванаби, которых обрядили в зеленые доспехи Акомы и отправили в путь. Возможность исполнить распоряжения, которые дал им Чимака, была для них дороже собственной жизни, ибо эти распоряжения полностью совпадали с их заветными желаниями: любой ценой прикончить Мару и завершить осуществление замыслов Джиро.
Глаза у Чимаки загорелись, как у азартного игрока.
- Она - Слуга Империи. С нашей помощью она и с Ассамблеей справится.
Омело сплюнул и повернулся к собеседнику спиной.
- Ни одной женщине еще не выпадало на долю такое везение. - Он пригнул голову и напрягся, словно бык нидра перед обжигающим ударом кнута. - Но про меня ты сказал сущую правду: я действительно традиционалист. Эти новомодные штучки не для такого человека, как я. Рано или поздно мы все должны умереть, и лучше умереть свободными, а не рабами. - Посмотрев вверх, на небо, он сказал: - Сегодня хороший день для того, чтобы встретиться с Красным богом.
Чимака не успел отвернуться достаточно быстро, и на его глазах Омело стремительным движением подался вперед и упал, сжимая в последнем объятии клинок собственного меча.
Кровь хлынула у него изо рта алым фонтаном. И пока властитель Шиндзаваи спешил к этому месту с победным криком, Чимака склонился над старым товарищем. Он приложил дрогнувшую руку к щеке Омело и выслушал последние слова, которые прошептал военачальник:
- Постарайся, чтобы мои воины были невредимы и свободны. Если же нет, передай им: я встречу их... у дверей... чертогов Туракаму.
Хотя небо было безоблачным, прогремел гром, и от его раскатов содрогнулись и закачались лесные деревья. И вот показались двое магов, паривших высоко в воздухе, словно посланцы древних богов. Пока они скользили над лесом, что-то высматривая, их черные хламиды трепетали и хлопали на ветру.
Рыжеволосый маг поднялся еще выше - насколько позволяло чародейское искусство. Крохотным пятнышком, похожим на кружащего ястреба, он пролетал в вышине над округой, обшаривая взглядом дорогу, которая вела в Кентосани, петляя среди холмов и ныряя в долины. Магический дар Тапека позволял ему сравняться с пернатым хищником - и по ширине охвата разворачивающихся под ним пространств, и по остроте зрения, но рассмотреть удавалось не все: мешала тень, мешали раскидистые кроны деревьев. Нетерпеливый маг хмурился; с его уст то и дело срывались проклятия. Но те, кого он ищет, были здесь, и он их найдет.
Краешком глаза он уловил какое-то движение и сразу свернул в ту сторону. Его полет был легким и свободным, как у мифического духа воздуха. Да, вот какие-то коричневые пятна, пробивающие в непрерывном движении... но это всего лишь стадо пестрых габаний - шестиногих оленей. Это не лошади.
Крайне раздраженный, он снова полетел вдоль дороги и почти сразу обнаружил нечто заслуживающее внимания: опрокинутый паланкин, покрытый красным лаком и сверкающий на солнце
